Перед выходом в метро сидел бомж. Он не побирался, а просто сидел, тупо уставившись в асфальт. Он никого не трогал, и никто не трогал его. И он был точно такой, как в моем сне. А какой он был во сне? Я снова поймала себя на мысли, что бессознательно подтягиваю события сна к реальным своим действиям.

В книжном магазине было как всегда тесно, многолюдно и до крайности перегружено книгами. Кто-то мне уже жаловался, что теперь тут стало бывать страшно неудобно. Вечно на кого-то натыкаешься, между чем-то протискиваешься, и никогда ничего не найдешь. Даже консультанты не всегда помогают.

У меня разбегались глаза. Новое издание Харуки Мураками, класс! Но не сейчас, в следующий раз. Давно хотела собрать всего Мураками. А если потом не будет? Надо взять, ну хотя бы одну, а потом и все остальное куплю. Хочу, все хочу! Блин, все мне не унести, да и денег не хватит. Вот! Отдел фантастики. Опять, блин, этот «Дозор» во всех ипостасях, истерзали бедного. Стоп. Вон лежит, по-моему, новая серия. Любопытно.

Небольшая стопочка черных книг лежала на той самой полке что и «Геном», «Лабиринт отражений» и «Дозоры». Новый роман Сергея Лукьяненко вышел в том же издательстве, что и все его прежние книги, но в новом исполнении. На качественной бумаге, в хорошем переплете, но уже не в серии — «Звездный лабиринт», а отдельным черным изданием. Немного и несерьезно погоревав по этому поводу — у меня есть все книги Лукьяненко, и все они из одной серии — я оплатила книжку, и пошла в отдел карт. И все здесь было не так, как в моем странном сне. Никакого космоснимка не видно, но зато наличествовал новый атлас, новее моего. И нужные дома на проспекте Блюхера там имелись. Это уже почти как во сне… Время еще оставалось — по выходным во всех больницах посещение до семи.

Перед метро бомжа я уже не увидела. «Ушел!» — почему-то с облегчением подумала я, и совсем повеселев, спустилась на станцию. Мне предстояло сделать одну пересадку и потом еще проехаться на трамвае. Мое улучшенное настроение длилось не долго. На станции метро, прямо на гранитном полу сидел бомж. Тот самый. Сверху. Он как будто кого-то ждал. «Меня ждет!» с ужасом подумала я, а этот нищий вдруг посмотрел на меня своим тяжелым взглядом, и, по-моему, подмигнул. Уже ничего не соображая, я вошла в приехавший поезд. Бомж и не думал меня преследовать, а по-прежнему сидел на полу.

Моя подруга сидела прямо на полу, и разглядывала очередные свои ботинки с видом маститого ученого, неожиданно для самого себя отрывшего вакцину против СПИДа. Я быстренько помог ей собраться и повез к себе.

Уже по дороге, несмотря на Анжелкины протесты, я заскочил в книжный магазин. Там оказались уморительные записные книжки с большой надписью «Gothic» и снизу «Помни о смерти…» А еще школьные тетрадки с черепом на бордовом фоне с такой же пафосной надписью «Gothic» и «Все мы станем прахом…» Купил по два экземпляра.

Хоть мне уже четвертый десяток, но сейчас у меня — «молодежный период». После своего развода, в среднем в раз в шесть месяцев я менял предмет своего обожания, кристалл души моей и звезду моего сердца. Все в одном лице. Сейчас это была Анжела — молодая, как майская клубника, девятнадцатилетняя девушка — второкурсница электромеханического колледжа. Она — страстная готка и фанатка какой-то финской группы, названия коей до сих пор так и не знаю. Как сейчас помню, группа эта, кроме шума, диких костюмов и страшнейшего макияжа, отличалась еще и тем, что по ней сходила с ума «готическая» молодежь обеих столиц. В дни выступлений в Питере или Москве, все эти готы ехали целыми поездами, повергая в шок и трепет своим видом остальных, более мирных граждан.

Я никогда не дарил Анжеле цветов. Только один раз купил в магазине сувениров выкованную из стали черную розу, чем вызвал дикий, многосерийный восторг. А живых цветов ей не дарил. Полуживые цветы, если о них забыть и воду не менять, вянут, опадают и приносят тоску, тухлую вонь и мошек. Сухие и мертвые цветы ассоциируются с романами Восемнадцатого века, в которые барышни эти цветы куда-то кладут и зачем-то засушивают на память. В общем, как не крути, срезанные цветы не люблю, и никогда не покупаю. А о вечно прозябающих на подоконниках монстрах вообще молчу. У нас на работе наши дамы их сажают в пенопластовые коробочки, в которых продают яйца, уверяя, что так они (цветы, а не яйца) быстрее и лучше растут.

Вообще-то Анжела хорошая, только бывает иногда резковата и агрессивна. А частенько ставит меня в тупик своей наивной непосредственностью, которую в ней, в первый момент, ну никак не заподозришь.

Вот, например, вчера. Придя домой после трудового рабочего дня, узрел такую картину. На кухне, на столе, стоит пенопластовая коробочка из-под яиц, а моя девушка, в наушниках и с плеером, достает по одному яйцу, кладет на стол, и пытается крутить. Тут между нами произошел примерно такой диалог:

— Э, Анжел, ты это чего? — не понял я, с интересом наблюдая за действиями девушки. — Что делаешь-то?

— Да, вот, понимаешь, вчера купила десяток яиц, а в холодильник положить забыла. Теперь проверяю, не испортились ли они.

— А крутишь-то зачем? — удивился я.

— Ну, как? Если яйцо свежее — оно не крутится, а тухлое будет крутиться.

— У тебя по физике-то вроде бы пятерка была?

— А причем тут физика? — с подозрением спросила подруга.

— Да? Ну, ладно. А чего ты слушаешь?

— Это — HIM! Пора бы и запомнить.

— Хорошо, запомню, — нечестно пообещал я. — ХИМ, так ХИМ. Пожрать-то есть чего? А то с голоду сейчас рычать начну.

Хорошо вылепленная фигура — сто семьдесят сантиметров красоты, длинные стройные ноги, узкая талия, небольшая, но идеальной формы грудь. На все — про все — пятьдесят килограммов. Ее ник в Интернете был неоригинален — Black_Angel. На принадлежавшем ей интернетовском дневнике на каком-то депрессивном сайте, который она почему-то именовала «ДД» моя подруга так и не поместила ничего, кроме одного-единственного стихотворения. Я почему-то всегда думал, что это были ее стихи. Иногда, очень редко, из нее выползало что-то отдаленно похожее на поэзию.

Она обожала рассказывать о своих музыкальных увлечениях, о каких-то лидерах эстрадных групп и об их отношениях с другими неизвестными мне людьми. Кто с кем спит, кто кого трахает. Я, с умным видом, пропускал все это мимо ушей, время от времени случайным образом роняя фразы типа — «Да? Ну, надо же!» или «Чего только в мире не случается!». Мою подругу это вполне устраивало — прекрасная ложь всегда была привлекательнее некрасивой и отвратительной правды. Но людям направится, когда их обманывают. Все это банально и дано известно, но человека не переделать. Вообще-то одна из значительных трудностей в нашей жизни — слушать других людей. Особенно если на фиг не нужен тот бред, что несет собеседник. Даже если не бред, все равно, зачем мне про все про это надо знать? Или — зачем это говорят? А вот зачем. Очень немногие умеют держать в себе свои эмоции, и выброс их (эмоций) в сторону близкого человека — способ за чужой счет снять с себя тяжесть. В Америке только для этого и существуют психоаналитики. У католиков — исповедники. А моя подруга вместо исповедника использовала меня.

Несмотря на ангельское имя, теперешняя моя «гелфренда» выглядела совсем даже не по ангельски. Скорее — наоборот. Одевалась она только в черное, и сочетала кожу, черную джинсу и многочисленные железки. Черные кружева и жабо, правда, также иногда присутствовали. Туфли она органически не переносила — таскала только ботинки на толстой подошве с тупыми круглыми носами и высокой шнуровкой. Этой обуви у нее была целая батарея — на все времена года и случаи жизни. Из штанов она практически не вылезала и только в жару признавала короткую юбку — кожаную, черного цвета с неизменными шнурками и железяками. Штаны у нее тоже бывали с обязательной шнуровкой — то от колен, то того места, откуда ноги растут, а то и от пояса. Для летней погоды иногда делалась поправка на обувь — ботинки уступали место каким-то странным босоножкам, как у римских легионеров. Прическа у нее не отличалась сильным разнообразием — черные жесткие и прямые волосы до плеч не давали особого простора для фантазии визажистов, и только ее подруги — готки — все время ахали и охали, завидуя природной крепкости, блеску и цвету волос. Была в ней доля не то корейских, не то китайских генов, что придавало ее лицу несколько восточный колорит. Слегка раскосые почти черные глаза с небольшим эпикантусом, высокие скулы, коротенький вздернутый носик — все это мне нравилось необыкновенно. Косметикой она не пренебрегала, и эта ее косметика иногда повергала меня в шок. Возможно, для эстрады подобная раскраска лица и допустима, но для хождения по городу… не знаю… отстал я, наверное, от современной молодежной моды. Правда такие резкие макияжи она накладывала нечасто, а только при походах на свои готик-пати, костюмированные тематические тусовки, да на концерты «готичных» групп и певцов. К ее чести, надо сказать, что природное чувство меры не дозволяло ей перейти некую невидимую грань и впасть в откровенную вульгарность и пошлость.