Солнечные переливы воздушной стихии, к которым стремится Русалочка, и темно-зеленые оттенки морской воды, колеблющейся над размытыми очертаниями подводного царства, эти две столь разные сферы, казалось, исключают друг друга, хотя каждая из них чем-то мила читателю: воздушная стихия — своей ясностью и светом, морская — богатством и обжитостью. Русалочка принадлежит морю, но еще больше посетившей ее любви, которая приносит ей боль и радость, помогающую превозмочь эту боль. В конечном счете именно жертвенная любовь обещает ей — пусть через 300 лет — обретение бессмертной души.

Не менее оригинальную среду писатель создает в другой своей знаменитой сказке «Соловей» (1844), которую написал необыкновенно быстро, в течение двух дней — 11 и 12 октября 1843 года. Перед этим 15 августа Андерсен посетил открытие увеселительного парка Тиволи в Копенгагене, в оформлении которого использовались элементы стилизованного восточного стиля — сразу же за входом, например, располагался «китайский» базар. Действие сказки Андерсена тоже происходит в далеком Китае или, скорее, его игрушечной имитации из отдельных экзотических и забавных деталей: китайский императорский дворец построен «из тончайшего, ценнейшего фарфора, такого хрупкого, что страшно дотронуться», в нем провинившихся слуг и придворных не просто бьют палками по животу, но обязательно наказывают таким образом после ужина; соловья, чье пение так понравилось всем сначала, награждают лишением свободы, при этом в виде особой милости птичке выделяют отдельную клетку и разрешают прогулки «два раза днем и один раз ночью», приставляя к ней 12 лакеев, каждый из которых держит ее на шелковом поводке, привязанном к птичьей ножке. При таком строжайшем режиме, другого слова не подберешь, предпочтение императорского двора и слуг неизбежно отдается искусственному японскому соловью, мелодии которого известны заранее, в то время как настоящая птичка может сымпровизировать что-нибудь новое и неприемлемое. Показательно ироничное отношение автора сказки к «гласу народа». Прослушав искусственного соловья, люди «остались весьма довольны и развеселились так, словно напились чаю, ведь это же очень по-китайски»^[179]. Единственным человеком, восприимчивым к истинному искусству, оказался сам император, прослезившийся, услышав пение соловья, за что и был вознагражден им избавлением от навестившей его Смерти.

Сказка «Соловей» написана Андерсеном в тот период, когда он был серьезно увлечен шведской оперной певицей Йенни Линд (1820–1887), красавицей, прославившейся своим исполнением народных песен: современники называли ее «шведским соловьем», а англичан во время ее летних гастролей в Лондоне в 1847 году охватила настоящая «линдомания». Линд дружила с Джакомо Мейербером, Феликсом Мендельсоном (с ним ее связывали, как выяснилось совсем недавно из архивных исследований, и серьезные личные отношения) и Фридериком Шопеном. Известна история о том, как влюбленный в Линд Андерсен, находившийся в 1845 году в Берлине, ждал от нее приглашения провести вместе сочельник. Этой теме посвящена драматическая новелла «Праздник Андерсена» Александра Кочеткова (он известен у нас своей знаменитой поэтической фразой «с любимыми не расставайтесь» из «Баллады о прокуренном вагоне»). В «Сказке моей жизни» Андерсен сообщает, что именно из-за Линд он отклонил рождественские приглашения всех других своих немецких поклонников. Однако певица не позвала его к себе, и он провел праздник в одиночестве (в этом месте воспоминаний он не вполне точен: как свидетельствует его дневник, в восемь вечера он все-таки отправился встречать Рождество к одной своей берлинской знакомой). Тем не менее Андерсен был сильно рассержен. «Мои мысли неудержимо стремятся к Йенни. Что я ей сделал! Или она не обращает на меня никакого внимания из боязни за свою репутацию? „Я вас не ненавижу, — как-то заявила она, — потому что никогда не любила“. Тогда я ее не понял, но теперь понимаю»^[180]. На следующий день Андерсен попенял Йенни за невнимательность. «„Какое же вы все-таки дитя! — сказала она с улыбкой, ласково провела рукой по моему лбу, рассмеялась и прибавила: — А мне-то это и в голову не пришло! К тому же меня давно пригласили в одно семейство. Но ведь мы можем еще раз справить сочельник! Ребенок получит свою елку! Мы зажжем ее у меня под Новый год!“»^[181]. Йенни кокетничала и играла с Андерсеном. Ей, конечно, льстило внимание известного к тому времени во всей Европе писателя. Но она четко определила порядок отношений с ним еще осенью 1843 года, когда Андерсен в первые три недели сентября почти ежедневно встречался с ней, посылал букеты и посвященные ей стихи (Линд тогда выступала в Копенгагене в главной роли оперы Винченцо Беллини «Норма»). Во время прощального обеда с датской театральной общественностью Йенни подарила балетмейстеру Королевского театра серебряный кубок с надписью «Бурнонвилю, ставшему мне отцом в Дании, моем втором отечестве». В «Сказке моей жизни» Андерсен не без горечи продолжает:

Андерсен еще не раз встречался с Йенни Линд, когда посещал различные города Европы, пока она в 1850 году не уехала в Америку. Там она выступила с успешным туром концертов по США и вышла замуж. Отзвуки влюбленности писателя в певицу звучат в одной из самых печальных его сказок или, как он стал называть некоторые из них после 1853 года, «историй» (истории, согласно «Примечаниям» Андерсена, включали в себя «и простой рассказ, и самую фантастическую сказку, и нянькины сказки, и басни, и рассказы»). «В сказку „Под ивой“, — писал Андерсен, — вложено кое-что из пережитого». Содержание ее подсказывает, что он имел в виду свою любовь к Йенни. Герои рассказа Йоханна (а именно так — Йоханна, по-шведски Юханна, звали Линд, Йенни — это сокращенное имя) и Кнуд детьми росли вместе в небольшом городке в небогатых семьях и часто играли под ивой и кустами бузины в соседних садах. Со временем Кнуд стал подмастерьем-сапожником, а Йоханна вместе с родителями переехала в Копенгаген, где у нее обнаружили талант к пению и ее взяли в театр. Кнуд не хотел расставаться с ней. Выучившись ремеслу, он переехал в Копенгаген и часто навещал подругу детства, которую полюбил. Йоханна пригласила его в театр, где ей аплодировал сам король. Однажды, когда юноша посетил ее в воскресенье, она сказала ему, что уезжает во Францию, где продолжит артистическую карьеру. Кнуд тут же сделал ей предложение, которое Йоханна отвергла: она, конечно, любит его, но не хочет, чтобы они оба стали несчастными, он может быть для нее только братом. Впрочем, Андерсен часто называл молодых женщин, с которыми дружил, «сестрами», сказываясь при этом их «братом» (самыми верными из них были две Хенриетты — Ханк и Вульф). Вскоре Йоханна уехала в Париж, а Кнуд отправился в другую сторону, в Германию, там он долго скитался, зарабатывая себе на жизнь ремеслом, пока наконец не осел в Нюрнберге. Но и тут свою Йоханну он не забыл, о ней ему напоминал куст бузины, заглядывавший в окно. Тогда юноша переехал на другую квартиру, которую тоже через некоторое время оставил: ведь напротив его дома росла большая ива. Кнуд отправился странствовать дальше, перевалил через Альпы и устроился в Милане, где провел три года.

Однажды мастер, у которого он работал, повел его в театр, где в оперной певице, исполнявшей главную роль, Кнуд узнал Йоханну. Ее пение имело необыкновенный успех, но сама она в атмосфере всеобщего восторга Кнуда не узнала. В толчее вокруг кареты Йоханны он услышал, что она недавно помолвлена. И почти сразу решил вернуться домой в Данию, сколько его знакомые ни отговаривали: ведь наступила зима и горные перевалы стали почти непроходимы. Через некоторое время, уже за перевалами, Кнуд дошел до городка, очень напоминавшего датский, и присел под ивой отдохнуть. Незаметно он уснул, и ему приснились две большие медовые коврижки в форме кавалера и дамы, которыми он лакомился в детстве и угощал Йоханну. Коврижки выросли во сне до величины настоящих людей, они шли в церковь на венчание, а за ними следовали Кнуд и Йоханна. Кнуд очнулся на несколько секунд и тут же решил не просыпаться. Утром его нашли замерзшим.