Кто мне это объяснит?

Но я уверен, что он всегда был честен, что не сделал ни одной подлости, что всегда он говорил правду. Он никогда не думал о личной карьере, и всегда для него было главным интересы дела, дела, которому он отдал всю свою жизнь.

И благодаря этому он стал человеком, который всегда будет образцом, эталоном для меня.

Я понимаю, что иногда мы слишком сдержанны, боимся хороших слов. А ведь можно и не успеть. Вот что страшно.

Но как все это рассказать отцу?

Не так просто.

Надо как-нибудь преодолеть свой характер, решиться.

Нужна спокойная обстановка. Нужно обоюдное желание выслушать друг друга, а не только высказаться самому.

Например, если бы он теперь сидел в моем номере. Если бы вторая койка была бы забронирована для него. Мы же должны хоть раз поговорить откровенно.

Итак.

Старая песня: отцы и дети. Отцы не понимают детей. Это неверно.

Конечно, поколения разные. И в нашем поколении есть такие, что плывут по течению, стоят в стороне, лишь бы не думать, — пускай все решается без них.

Но под словами «наше поколение» я разумею думающих людей.

Конечно, между нами существует много различий. И если у человека стоит вопрос не «как жить», а «как пообедать»… В общем, ты понимаешь, о чем я говорю!

Я говорю о рабочих и художниках, артистах и инженерах, шоферах и врачах, которых не только волнует извечный фаустовский вопрос: как жить, зачем жить? — но которые делами своими хотят ответить на этот вопрос.

Мы, молодежь мира, внешне похожи, несмотря на то, что все мы очень разные.

Мы одновременно сузили брюки, укоротили волосы и юбки. Мы тянемся вверх на высоких каблуках и заостряем носы ботинок.

Да, мы очень разные. Иногда кажется, что мы с разных планет. Мы люди разных идеологий. Мы отвергаем их практицизм, а они не могут себе представить, как наши ребята добровольно покидают большие города и едут на целину и новостройки.

Неужели мы не поймем друг друга? Ведь это же так важно: мы все отвечаем за будущее мира!

Мы хотим быть космонавтами и спасать маленьких детей. Мы встречаемся на дорогах Мексики и Алтая, на улицах Парижа и Таллина, в джунглях Амазонки и в чукотской тундре. Нам есть о чем поговорить и поспорить на фестивалях и форумах.

Мы все были свидетелями больших событий. Пока мы росли, была война и погибло почти пятьдесят миллионов человек. Они погибли для того, чтобы защитить наше будущее и нашу жизнь.

Но это трудное и героическое время мы плохо помним.

При Сталине нам вдалбливали: у нас все хорошо, все отлично.

У нас самая богатая страна.

У нас самый мудрый вождь. Он убережет нас от всех бед.

У нас — детей — самое счастливое детство.

Наши колхозы — самые зажиточные.

Наша одежда — самая красивая.

Всему этому верили. Я знаю, отец, ты мне скажешь: как вы могли не верить? Ведь у нашего народа много героических дел: Днепрогэс, Магнитогорск, Комсомольск-на-Амуре, папанинцы и т.д.

Это все правда.

А после Двадцатого съезда мы узнали о трагедии тридцать седьмого года, о трагедии первых дней войны, о ленинградском деле.

Представляешь, как это подействовало на всех нас, особенно на самых молодых?

Ты можешь заявить: вы впали в нигилизм. Нет, отец, тут и проявилась разница между нами и нашими сверстниками с буржуазного Запада.

Мы поняли, что поколение наших отцов — именно вы — нашло мужество раскрыть все ошибки и злоупотребления прошлого.

Ты часто говоришь о тех огромных успехах, которых добилась наша страна, наш народ, наша партия.

Мы не слепые, мы это знаем и видим.

Да, мое поколение уже стало взрослым. Мы поняли, что после десятилетки надо работать и учиться, что работать — это счастье, и что жить можно не в одной Москве, и жить надо не только для себя, а для людей. У нас есть специальности, у нас есть свое место в обществе. Более того. Большинство из нас нашло свою первую любовь. Мы женились, остепенились. Точка. Вот здесь обычно кончаются все романы. Человек созрел, теперь ему остается жить-поживать да добра наживать!

А для нас все только начинается. Кто мы: «фишки или великие, лилипуты или поэты?»

Как нам жить дальше? Как нам продолжать дело отцов, не повторяя их ошибок?

Последствия культа личности не исправишь, ограничившись только изъятием портретов и переименованием городов.

Мы не хотим быть толпой — «все как один», безголосой фигурой на шахматной доске большой политики. Мы не хотим быть маленькими винтиками. Ведь коммунизм начинается тогда, когда человек перестает чувствовать себя бесправной деталью большой машины, когда он считает себя хозяином всего и знает, что ему доверяют и прислушиваются к его мнению, и прислушиваются по-настоящему, а не потому, что наверху решили, что он должен иметь такое мнение.

Мы хотим, чтобы нам доверяли, чтобы у нас было право на поиск.

Вот пример.

Ты помнишь, отец, историю моего товарища, Сережи?

Он вернулся из Донбасса и привез превосходную картину «Шахтеры».

…Уставшие, черные от угольной пыли, еще не остывшие от напряженного труда, молодые ребята вразвалку шагают по залитой весенним светом дороге. Контрасты черных лиц с ослепительным светом дня, следов усталости с затаенными улыбками вполне довольных своей трудовой судьбой людей, темных терриконов с полосой голубого неба делали картину выразительной и по-настоящему жизнеутверждающей.

На выставкоме Сереже категорически заявили: много темного.

Не типично для нашей действительности.

И кто-то из «китов», имевших тогда вес, предложил — чтобы картина пришла в «равновесие» — поставить рядом с шахтерами девочек в белых платьях, которые вручают рабочим пышные букеты цветов.

Сереже хотелось, очень хотелось хоть раз выставиться перед большой аудиторией. И он… подчинился.

А зрители шли мимо картины — холодные, равнодушные, останавливаясь разве только для того, чтобы отпустить пару иронических замечаний по поводу ангелочков с цветами.

И хотя картину эту воспроизвел один очень распространенный иллюстрированный журнал, все же она с треском провалилась. И Сережа тогда сказал: «Меня как будто растоптали».

А потом написал такую же картину. А ведь он был способным художником!

Хорошо, что другие наши ребята не сломались.

Мы любим свое дело, и мы хотим, чтобы живопись помогала людям жить, чтобы она звала и воспитывала, а не была равнодушной, раскрашенной фотографией.

Ты мне всегда говоришь, что я все отрицаю огульно. Это неверно! В нашей современной живописи много хорошего: Сарьян, Нисский, Дейнека, Чуйков — отличные художники старшего поколения. Нет, не о них речь. Когда появилось столько талантливой молодежи, когда получили признание новые приемы изображения, нельзя пользоваться только старыми. Древние создавали прекрасные здания из тесаного камня. Но кому придет в голову использовать тесаный камень сегодня, в век бетона, стекла и алюминия?

В свое время меня спасла чистая случайность. Когда я был парторгом на военном заводе, главным инженером там работал некто Балдин, хороший специалист, но человек высокомерный, не считавшийся с интересами рабочих. В конце месяца люди «вкалывали» без выходных. Сверхурочные часы… Техника безопасности была запущена, новое оборудование внедрялось слабо.

На одном партийном собрании мы резко критиковали Балдина. Бюро объявило ему выговор.

Вскоре он неожиданно пошел на повышение. Его назначили главным инженером главка.

Тогда я сказал секретарю парторганизации:

— Сергей Иваныч, спрячь протоколы собрания понадежнее. Документы эти не очень приятны для Балдина, а он теперь начальство и постарается их изъять.

Потом меня перевели в один из трестов химической промышленности.

В тридцать восьмом году меня неожиданно освободили от должности. Управляющий говорил со мной очень странно, вторая фраза у него противоречила первой, а глаза бегали.