Джастина была прекрасной актрисой и умела скрывать свои чувства. К тому же вести себя как капризная звезда было не в ее правилах, однако она не могла совладать с собой на этот раз и, не произнося ни слова, отодвинула букет роз, лежавший на ее гримерном столе, далеко в сторону. Марк однозначно понял это как обиду на слова Клайда.

Хотя Симпсон, как и всякий блестящий актер, был любителем поволочиться за женскими юбками, несмотря на то, что у него была жена, он прекрасно понимал, что на сей раз Клайд сделал большую ошибку. Джастина, как и всякая примадонна, с абсолютной ревностью относилась к любым попыткам режиссера найти ей замену. Возможно, Клайд сам еще не осознавал этого, однако окружающие быстро поняли, что на роль Дездемоны и леди Макбет (хотя на эту в меньшей степени) претендовала новая актриса. Ее еще никто не видел, никто не знал, как она играет, но Клайд уже успел раззвонить об этом половине театра.

Для Джастины это означало только одно — соперница! Если бы дело касалось простого любовного увлечения Клайда, каких за время совместной работы с ним Джастина видала немалое количество, то она была бы, конечно, спокойна. Однако на сей раз угроза была очевидной и серьезной. Между прочим, именно так и создаются звезды — актриса из захудалого любительского театрика, выделяющаяся на фоне бездарных партнеров, получая похвалы и комплименты со стороны известных режиссеров, начинает мнить себя неизвестно кем. Потом режиссеры делают их своими любовницами, переманивают в театр, в результате чего разваливаются прекрасные труппы, а спектакли, сделавшие имя режиссеру, становятся достоянием истории. Джастина даже представляла себе, что будет дальше. Хорошо еще, если у этой дамочки окажется мало-мальски приличный талант и она сможет потянуть одну-две постановки. А если нет? Флирт быстро закончится, режиссер охладеет к своей новой возлюбленной, но вместе с ней он потеряет и несколько постановок. Драгоценное время уйдет, и нужно будет начинать все сначала, но теперь уже с другими актерами и на других подмостках. Джастина уже сейчас готова была кричать, топать ногами, протестовать, возмущаться, лишь бы заставить Клайда отказаться от этой дурацкой идеи. У него ведь есть прекрасный театральный коллектив, актеры-звезды, отличные постановки, хорошие отзывы в прессе, весьма внушительные гонорары. Зачем ему увлечение этой соплячкой, в которой он видит всех великих героинь мира? Это не что иное, как именно увлечение. В противном случае Клайд не стал бы так бешено восторгаться по поводу этой девицы, как ее там, Констанции… Шерард. Он, конечно, может воображать себя великим режиссером, но у всякого великого режиссера бывают взлеты и падения, пики и провалы, и все это зависит, между прочим, не в последнюю очередь от актеров, которые доверяются ему.

Конечно, Клайд был талантлив. Он был добросовестен, внимателен, скрупулезен, он не жалел труда и смог извлечь из Джастины больше, чем любой другой режиссер. Он знал, на что она способна, и, знакомый с каждой ее интонацией, каждым выражением ее глаз, каждым движением ее тела, мог преподать ей советы, которые помогли ей сыграть одну из своих непревзойденных ролей. Она была благодарна ему, что он принял ее обратно в театр после возвращения из Америки.

Но вместе с тем Клайд был невероятно тщеславен. Иногда Джастину выводил из себя его самодовольный вид, когда он рассказывал о своей очередной победе в женском обществе или добивался заключения выгодного контракта на постановку на стороне.

А поскольку годы проходили, Клайд неизбежно старел и с каждым годом, с каждым месяцем становился все занудней. Он постоянно рассказывал о всех своих движениях, причем делился самыми мельчайшими подробностями, как и в этот раз, когда описывал свое посещение любительского театра в Челси. Он теперь стал хвастаться не только своими творческими достижениями: с возрастом Клайд стал невероятно кичиться своей внешностью. Похоже, в молодости его красота казалась Клайду чем-то само собой разумеющимся, теперь же он начал обращать на нее большое внимание и не жалел никаких трудов, чтобы уберечь то, что от нее осталось. Джастина иногда отмечала, что он становится похожим на павлина. Клайд не мог пройти мимо зеркала, не взглянув в него. Он всячески напрашивался на комплименты и сиял от удовольствия, когда ему удавалось их добиться. Хлебом его не корми, только скажи, как он хорош. Джастина порой горько усмехалась, глядя на своего режиссера в те минуты, когда на него было обращено всеобщее внимание. Тогда он сиял таким счастьем, что Джастина даже опасалась, чтобы он не лопнул от самодовольства. В общем, в этом были во многом виноваты окружающие, потому что они в течение многих лет твердили ему, как он прекрасен, и теперь он просто не мог жить без лести. Это была его ахиллесова пята. Безработной актрисе достаточно было сказать ему в глаза, что он неправдоподобно красив, как ему начинало казаться, будто она подходит для той роли, на которую ему нужен человек. Джастина подозревала, что на самом деле Клайду нужно только одно — чтобы все вокруг восхищались им.

Джастина была одной из самых высокооплачиваемых актрис в Лондоне, и это поведение режиссера порой смешило ее. Однако она прекрасно понимала, что в один прекрасный день его очередное увлечение может обернуться настоящим романом и, как всякий творческий человек, Клайд потеряет голову и откажет ей в роли. Джастина никогда не любила его по-настоящему, но восхищалась им как режиссером. Клайд тоже оказывал знаки внимания, не выходившие за рамки приличий. Понимая, что Джастину волнует сейчас только сцена, Клайд даже не пытался подступиться к ее сердцу. В благодарность за это она никогда не капризничала, не уставала, не жаловалась на самочувствие — в общем, не делала всего того, чем обычно занимаются звезды или актрисы, мнящие себя таковыми. Клайд отвечал ей взаимной доброжелательностью, но Джастина вполне трезво отдавала себе отчет в том, что когда-нибудь это может закончиться.

Похоже, что этот момент наступил…

Марк почувствовал, что перед спектаклем нужно поднять Джастине настроение, и, словно угадывая ее мысли, произнес:

— Мне кажется, что все, что в Клайде есть лучшего, он воплощает в своей работе. Таким образом, для жизни ему остается только предрассудки и заблуждения. Из всех служителей музы, которых я прежде знал, только бездарные были обаятельными людьми. Талантливые обычно живут своим творчеством и поэтому сами по себе совсем неинтересны.

Джастина вскинула голову:

— Ты пытаешься утешить меня?

Пораженный ее проницательностью, Марк некоторое время молчал, но затем постарался сделать вид, будто ничего неожиданного не произошло.

— Я просто пытаюсь объяснить тебе про Клайда, — сказал он нарочито бодрым тоном. — Не надо делать трагедию из того, что он увлекся какой-то молоденькой актрисой, это в крови у всех режиссеров. К тому же, как ты видишь, он слегка постарел и любому, даже самому незначительному, флирту придает вселенское значение. Он готов раздуть до размеров настоящего страстного романа даже деловой ужин с какой-нибудь пожилой дамой, которая жертвует деньги на наш театр.

— Я рада, что ты не считаешь его бесчувственным, — сказала Джастина, — разумеется, он не такой. Но я чувствую, что то, что с ним сейчас случилось, подействовало на меня так, как не должно было подействовать. Мне кажется, что все близится к развязке какой-то удивительной пьесы под названием «Моя жизнь». Все это похоже на жуткую, отталкивающую красоту греческой трагедии, в которой я сыграла главную роль, но которая еще не совсем ранила мне душу.

— Это любопытно, — сказал Марк. — Да, очень любопытно. Я думаю, что объяснить это можно вот как: часто подлинные трагедии в жизни приобретают такую непривлекательную форму, что оскорбляют нас своей грубостью, крайней нелогичностью и бессмысленностью, хотя Клайду нельзя отказать в изяществе. Как настоящий человек искусства, он придает даже самому бессмысленному содержанию великолепную форму.

Джастина поморщилась.