Короче, мы не стали много суетиться. Шхуну себе взяли, а команду вместе с армянином отправили на наш клипер. Кушать солонину с червяками. Потом их, говорят, потопили — намаячил капитан наш в Индийском океане своими подвигами.

Ну, тут у нас и началась совсем хорошая жизня. Все отъелись, подобрели. А мантры всё равно каждый вечер распевали. Я у них был вождь духовный. Меня единодушно и выбрало всё братство капитаном. Я одел те шикарные одёжки, что носил Уильям Кидд и представлялся всем его фамилией. Как заставляем кого пройтись по доске от борта, так я и говорю:

— Радуйся, несчастный. Тебе всемилостивейший Уильям Кидд дарует жизнь.

А сам Кидд сидел на гауптвахте и орал, как резаный:

— Пустите меня, негодяи! Я должен оправдаться перед законом!

И, знаете, так он нас достал своими патриотическими приставаниями, что плюнули мы на него и высадили в Вест-Индии. Пускай идёт и объясняет всё закону. Да ещё червей ему в карман насыпали для пущей убедительности.

Вот в одном порту купили мы газету и с удивлением читаем, что капитан наш бывший передан в Глодон для суда. Всё у него конфисковали: и дом в Нью-Йорке, и собственную скамеечку в церкви Святой Троицы. Жена с ним развелась. Погон его лишили, шпагу отобрали. За что, спрашивается? Чего плохого сделал человек?

Мы приплыли в Глодон, пришли в суд послушать, что там говорят. А там такие жуткие вещи про него рассказывают! И на него всех политических собак навешали. Особенно тори были злые на него, что он с вигами связался. И Великие Моголы прислали список обвинений. А уж Ост-Индская Компания как изгалялась! Короче, всем он насолил своими морскими грабежами.

Мы так удивились! Да ничего же он такого ведь не делал! Сидел себе в чулане в обществе баклана. Про баклана, кстати, тоже наплели: будто он там был главным идейным заводилой.

Процесс был настоящим юридическим позорищем. Обвинители бесчинствовали. Адвокаты все подкуплены. Кидду рта раскрыть не позволяли. Мы с галёрки свистели и улюлюкали. Бросались помидорами. Кричали, что судью на мыло, но тот и так был в мыле.

— Скажите, Кидд! — орал он, брызгая слюнями на защиту. — Вы признаётесь, что спрятали награбленное на острове Гарднерс возле нью-йоркского Лонг-Айленда?!!!

У Кидда рот завязан, он ничего не может говорить.

— А правда ли, что вы затопили сокровища… — судья сдвинул помидоры с обвинительного протокола. — у берегов Коннектикута и Гаити?!!!

Кидд бьётся головой.

— Послушай-ка, пошли отсюда, — шепчет мне боцман, — Не могу видеть, как закон себя позорит.

Мы вышли и направились из Глодона прямиком на нашем судне к Лонг-Айленду.

И, знаете, вышло, что не зря Кидда обвиняли. Оказывается, он всё же был пиратом и много золотишка спрятал на острове Гарднерс. А притворялся патриотом! Как можно после этого верить вигам?! Тори были правы.

Потом мы поплыли и к Коннектикуту, и к Гаити. Всё отыскали, что он там попрятал. А на Гарднерсе поставили каменную стелу и выбили на ней: "Кэп Кидд, с друзьями так не поступают!" Только ему всё это было безразлично. Его повесили на глодонском причале в цепях, обмазанного сплошь дёгтем, чтоб не портился подобно корабельной солонине. Четыре года он висел так.

А мы с ребятами решили отомстить за хорошего человека. Я продолжал рядиться под него и, когда мы суда топили, кого-нибудь да отпускал. И важно говорил:

— Передайте там в Глодон: мафия бессмертна!

А пацаны орали:

— Кидд жил, Кидд жив, Кидд будет вечно жить!

Так, братцы, долго был я Киддом, пока однажды не погорел по пьянке. Зашёл в таверну и полез к одной бабёнке. Мне табуреткой треснули по голове, а потом сказали, что бабёнка померла. Судья мне присудил три года. Братва вся без меня уплыла, я и решил прибиться к вам.

— Так это ты, подонок, убил мою сеструху? — воскликнул один из разбойников. Достал беретту и шарахнул по Ахмеду. Три пули в брюхо, одну в башку. И нету Кидда.

— А кем была твоя сеструха?

— Моя сеструха была Офелией. А сам я был Лаэртом.

— Давай, рассказывай, Лаэрт, чего ты там и с кем не поделил.

Я родился в Дании, был дворянином. Мой папа был Полоний, сестра — Офелией. Таковы мои биографические данные. И всё было хорошо у нас в датском королевстве. Особенно с тех пор, как старый король дал дуба. Заснул зачем-то на скамье садовой, а тут к нему змея подкралась и тяпнула за ухо.

Королева Гертруда поначалу испугалась. Раз она вдова, придётся вызывать из Виттенберга шалопая-сына и короновать на царствие его. А что за участь у королевы-матери, все знают. Ни жизни, ни балов, ни развлечений. Целый день надо ходить в траурном наряде, петь молитвы и вообще их отправляют в монастырь.

Она уже полезла в сундуки за чёрными чулками, как к ней приходит брат гамлетова отца, Клавдий. И всё ей объяснил. Что незачем пока отрывать студента от учёбы. Деньги плочены и немалые. К тому же, что от недоучки за прок в государственных делах? Такого наворотит!

— Гертруда, я твоё горе понимаю. Но интересы королевства выше скорби. Брось свои чёрные чулки. Пошли на рынок, купим тебе свадебный наряд. Пока сынок твой не вернулся, сыграем свадьбу. Чем я не король?

Она подумала и согласилась. А что? Мужчина видный. А в монастыре, поди, не сладко! И так быстро они свадебку сыграли, народ и оглянуться не успел. Я там тоже был, мёд-пиво пил. Папаша мой, Полоний, был первым шафером на свадьбе. И все прекрасно так образовалось, всем было хорошо.

Но нет, надо было Гамлету из Виттенберга притащиться! Чего было так спешить?! Унюхал, интриган, чем дело пахнет.

Клавдий с досады уж шепнул Гертруде:

— Зачем ты только родила его!

Первым делом принц залез с ногами на престол и спрашивает: "Где мой шут?"

Ну здрассьте, вспомнил!

— Помилуй, принц, — говорит ему папаша мой. — Твой шут давно уже в земле лежит. Ты ещё до Виттенберга уморил его своими шутками дурацкими.

Другой бы кто угомонился, а этот говорит:

— Пойдите и отройте мне шута.

Мы все перекрестились. Такой-то срамоты мы сроду в нашем датском королевстве не видали.

— Иди и прикажи. — шепнул Полонию король наш, Клавдий. Он решил быть добрым к пасынку. Все дети ревнуют матерей к их новому супругу.

Стал Гамлет наш шататься по переходам замка и пугать всех дам облезлым черепом шутовским. И вот однажды напугал сестру мою, Офелию. Она уж без того слаба умом-то, а тут и вовсе повихнулась.

Полоний, мой отец, всем наказал терпеть придурка. Каникулы у него закончатся, и он уедет.

Но тут случилась новая беда. Стражники у нас такие приколисты. Делать им нечего ночами на стене, так они придумали такую штуку. Ей-же, кабы не дурацкие последствия, я сам бы хохотал. Короче, вдули принцу в уши, что по стене в полночь привидение шатается в старом королевском шлеме и воет на луну. Он уж насколько был дурак, но всё же не поверил. А те не унимаются и говорят, что призрак ищет своего сына и хочет что-то рассказать ему.

— А что сказать? — спросил их принц.

— Не знаем, ваша светлость. Наверно, хочет рассказать про клад.

Короче, тащится он ночью на стену, а те уж ждут его. Залезли один другому на плечи, завернулись в простынь и давай придуриваться.

— Сын мой, я пришёл сказать тебе одну такую штуку-у!

— Не надо, папа, я боюсь!

— Нет, слуша-ай, идиот! Я сам не умер! Меня убили! Найди мне этого плохого человека! А я тебе скажу, куда я спрятал ту копилку, что у тебя ещё украл!

— Папа, сволочь! Так это ты был!

— Найди убийцу-у! Найдёшь копилку-у!

И ржут, кретины. Ждут, что будет дальше.

На другой день принц выходит сам не свой и сразу к маме.

— Мне скучно, я хочу кино.

Ну ладно, хорошо. Нашли ему бродячий балаган. Они по деревням ставили Шекспира. Народ собрался. Давали "Макбет". Что до меня, то хуже нет спектакля. К тому же, говорят, что всякий раз на этой постановке кому-то делается дурно.