— Фермы, несколько домов, сельская школа, церковь. Города Сазерленд тогда не существовало. Он построен в основном позже. Появление озера сыграло благотворную роль. Озеро для нас — великая вещь. Мы ему всем обязаны, скажу я вам.

— У Сазерленда были сложности, когда он выкупал участки и строил плотину?

Скалли отреагировал так нервно, что Хауэлл сразу понял: он задет за живое.

Скалли уставился в свою чашку и глубоко вздохнул.

— О, в таких случаях, наверное, всегда бывают недоразумения. Но хозяева получили хорошую компенсацию. По самым высоким рыночным ценам. — Бо поднял на Хауэлла глаза. — А вас кто-то уверял в обратном?

Хауэлл подумал, что компенсацию вряд ли можно сравнить с доходами, которые впоследствии стал получать Эрик Сазерленд, используя эти земли. Видя, что Скалли заежился, Хауэлл решил поменять тему разговора.

— Вы похожи на бывшего футболиста. Я прав?

— О да, — Скалли снова заулыбался. — Я играл в футбол в старших классах, а потом еще выступал два года в Джорджии за «Велли Баттс». На второй год мы вышли в общенациональный турнир.

— А потом вы получили травму?

— Что называется, меня обошли с фланга, — печально улыбнулся Бо. — Даже «Велли Баттс» не удалось меня спасти. Это было в пятидесятом году. Но потом началась заваруха в Корее. Меня все равно должны были призвать, поэтому я сам попросился во флот.

— Вы участвовали в боях?

— Конечно. Навидался всякого.

— Но похоже, все обошлось удачно?

— После ранения я получил «Пурпурное Сердце». Хотя не сказал бы, что дорого заплатил за него. По правде говоря, стоило подставиться под пулю, чтобы смотаться оттуда. Черт побери, мне приходилось участвовать в облавах на всякую шваль! Видите ли, они не желали посылать полицейских!

Скалли взглянул на часы и явно собрался уходить.

Хауэллу вдруг стало жаль с ним расставаться. Он почувствовал, что ему нужно общество, собеседник, ему не хотелось возвращаться в домик и сидеть там в одиночестве.

— А чем вы занимаетесь, Бо? — спросил он, пытаясь хоть немного задержать своего нового знакомого.

— О, я шериф, — сказал, засмеявшись, Бо Скалли и встал из-за стола. — Так что лучше не влезай в темные делишки, парень, а не то попадешь под арест, — он игриво потрепал Хауэлла по плечу. — Ладно, еще надо пол-округа объехать. Надеюсь, еще увидимся. Буба, я заплачу за еду Джона, занеси это в мой счет.

И шериф ушел.

Хауэлл еще посидел, собираясь с силами, чтобы подняться из-за стола. Интересно, шериф тоже, как и весь город, пляшет под дудку Эрика Сазерленда? Сазерленд показался Хауэллу весьма решительным господином, который, если ты встанешь на его пути, отправит тебя не под арест, а под озеро — по выражению Бенни Поупа.

Наконец Хауэлл пошел за машиной. Расплачиваясь за бензин, он попросил Бенни Поупа напилить дров.

— О’кей, — согласился Бенни. — Я заеду в воскресенье, это уже скоро. По будним дням я освобождаюсь только после семи, а мне не хочется попадать в бухту, когда стемнеет.

Хауэлл собрался спросить почему, но тут Бенни отвлек его внимание.

— Добрый день, святой отец, — сказал он, глядя через плечо Хауэлла.

Хауэлл обернулся и увидел своеобразное зрелище, характерное для маленьких городишек Джорджии: перед ним был католический священник, причем очень старый.

— Да благословит тебя Господь, сын мой, — сказал священник, обращаясь к Бенни, перекрестил его и побрел дальше по улице. «Довольно нетвердой походкой», — подумал Хауэлл, садясь в машину. Он решил, что в Сазерленде, наверное, не хватает католиков, и священник не занят полный рабочий день. А может, ему не о чем особенно беспокоиться, поэтому он напивается с утра пораньше?

Весь день было пасмурно, и Хауэлл еще не успел добраться до своего домика, а уже началась гроза. Перетаскивая под проливным дождем продукты из машины в дом, Хауэлл промок до нитки. В тот вечер он съел кастрюльку спагетти, долго и безутешно глядя в камин, где горели жалкие три поленца, и запивая еду бутылкой калифорнийского бургундского вина. Дождь барабанил по крыше. Нельзя сказать, чтобы Хауэлл страдал от холода, но у него возникло чувство, что ему уже никогда, никогда не согреться. Он без устали загонял себя в угол: сперва бросил работу, потом жену и дом. Он не оценил то, что дала ему жизнь, бездумно растратил все свои богатства. Утратил все, что было для него важно, даже самоуважение — так задешево продался Лартону Питсу. И теперь стал пленником в этой убогой дыре, из которой его никто не вызволит. Хауэлл улегся на диван, выдул в приступе острой жалости к самому себе бутылку «Джек Дэниелс» и отключился.

Однако посреди ночи Хауэлл резко проснулся и кинулся в ванную. Его долго выворачивало наизнанку — до тех пор, пока он не обессилел настолько, что уже не мог подняться с колен. Растянувшись на полу, покрытом линолеумом, Хауэлл прижался щекой к холодному керамическому унитазу. Он все еще был пьян, его по-прежнему мутило и трясло в ознобе. Он пытался отогнать от себя все мысли.

«Вот в чем весь фокус, — сказал он себе, с трудом поднимаясь на ноги и приваливаясь к стене, — надо перестать думать».

Хауэлл побрел из ванной в гостиную, потом зашел в кухню. Не думай о девчонках, с которыми ты когда-то спал, о жене, о работе и о славе. Не думай о том, что было и что будет, не думай о Боге и о том, что тебя ожидает, не думай вообще ни о чем. Он мельком заметил, что дождь так и не прекратился. Не надо думать о дожде!.. Хауэлл включил в кухне свет. Но лампочка не зажглась. Наверное, что-то с электричеством… Хауэлл отдернул занавеску и увидел холодную сталь… увидел коробку с патронами… Он ударился в темноте плечом о косяк кухонной двери, уронил ружье, но потом поднял и вернулся в гостиную.

Усевшись на диван лицом к озеру, Хауэлл достал патроны. Не надо колебаться, не надо думать… одно движение за другим, без пауз. Он зарядил оба дула. Неужели понадобится две пули? Нет-нет, думать не следует, нужно только действовать. Хауэлл повернул ружье, уперся прикладом в пол и вложил дуло в рот. И сразу почувствовал стальной и маслянистый привкус. Он не мог дотянуться до курка, но не вынимал дула изо рта, считая, что лучшего места не найти. Скинув ботинок, Хауэлл торопливо снял носок и попытался нащупать курок большим пальцем ноги. Он пытался дважды, но оба раза безрезультатно. В ногах ощущалась страшная слабость, всякий раз, когда он отрывал ногу от пола, она начинала неудержимо дрожать.

Тогда Хауэлл подошел к столу и взял карандаш. Хороший карандаш, этакий добрый старый товарищ еще со школьных времен… Не думай о школе, о детстве… Он зажал карандаш пальцами ног, снова сунул дуло в рот, подсунул карандаш под спусковой крючок и нажал на курок. Карандаш выскользнул: Хауэлл не сумел удержать его пальцами. Сверкнувшая молния осветила все вокруг, стволы ружья блеснули и напомнили два лакричных корня, которые как бы росли из его рта. Наконец Хауэлл снова примостил карандаш куда надо, придержал его, поднял вторую ногу и изо всех сил нажал на курок обеими ногами.

Хауэлл считал, что он больше ничего не услышит, но раздался такой оглушительный грохот, какого ему не доводилось слышать за всю его жизнь. Он выронил ружье, упал с дивана и растянулся на полу, а грохот все не смолкал. Окна и большая стеклянная дверь страшно затряслись. Гром… гремел жуткий гром, а он, Хауэлл, был все еще жив! Почему ружье не выстрелило?

Хауэлл, шатаясь, встал. Он хотел обойти диван и поднять ружье, но вдруг остановился. Стало удивительно тихо. Тьма была кромешная, но Хауэлл все равно почувствовал, что в комнате кто-то есть.

Он замер, затаил дыхание и прислушался. До него донеслось чье-то дыхание… чье-то чужое дыхание! Он постарался выдохнуть как можно медленней. Открыл рот и сделал новый вздох. «Я знаю, тут кто-то есть…»

Это был невольный крик, потому что на мгновение комнату осветила слепящая белая молния, которая запечатлела в его мозгу отчетливую картинку и тут же погасла, а Хауэлл, на миг ослепнув, в ужасе съежился. Крепко зажмурившись, он явственно видел перед собой комнату, коврик на полу, мебель и стоявшую спиной к нему девочку лет одиннадцати-двенадцати, крестьянскую девочку с двумя «хвостиками» на голове, одетую в комбинезон и голубую майку; она стояла у окна почти напротив Хауэлла, футах в восьми-десяти, и, не обращая на него внимания, смотрела на озеро.