Не единожды искушали законники Иисуса в его более внимательном отношении к маловерам и даже к язычникам, не признающим Единого Бога, Творца Всего Сущего, и Иисус иной раз даже начинал сомневаться в верности своего выбора, но долгие раздумья и даже диспуты с фарисействующими все более убеждали его: проповеди, Живой Глагол Божий более нужны нищим духом и заблудшим, нежели правоверным, ибо маловеры и нищие духом исцелятся и обретут духовную благодать.

«Я продолжу подавать руку помощи тем, кто в ней более нуждается!»

Вот так, перебирая один за другим спорные вопросы, он подходил к главному своему выводу: где дальше проповедовать? В Галилее ли, лишь время от времени наведываясь в Десятиградие, в сам Иерусалим, либо смело перенести Живой Глагол Божий в сердце Израиля — в Иерусалим и во всю Иудею, чтобы его слова услышало как можно больше народа в те дни, какие остались ему для проповедей его.

Вроде бы уверился он в своей правоте и путь его в Иерусалим; но ему еще хотелось получить поддержку через видение, и он решил провести ночь в полном уединении, покинув храм Непорочной Девы и поднявшись выше на гору Иермона. Перед этим же молить денно и нощно Отца Небесного, дабы благословил тот его, Иисуса, через посланника своего, как благословлял он Раму-Гермеса, как благословлял Авраама, Зороастру, Ману, Моисея…

Иисус готовил себя к видению.

Его необычно долгие молитвы не остались без внимания настоятеля храма, и тот спросил:

— Не нужна ли наша помощь? Скажи, Великий Посвященный, и мы вознесем молитвы по твоему слову.

— Хочу уединиться, поднявшись по горе Иермона. Пойду один. Если Отец мой Небесный намерен меня благословить, он свершит это через видение.

— Воля твоя принадлежит тебе. Никто не вправе помешать тебе исполнить ее, но я позволю себе дать совет, возьми с собой тех из учеников, кого считаешь лучшими. Пойди вверх до захода солнца по тропе, какую укажет тебе один из жрецов, кого и уполномочу. Она приведет тебя и учеников твоих к роднику Преображения. Там уединяются те из жрецов храма, чья душа утеряла покой, а разум твердость.

Отвергнуть бы совет Главы языческого храма, но Иисус без особых колебаний принял его рекомендации. Пройдя к ученикам своим, сказал Симону и братьям Заведеевым Иоанну и Иакову.

— После полудня поднимемся выше к роднику Преображения. Вы станете свидетельствовать, благословил ли меня Отец Небесный на дела мои, мною задуманные. Возьмите у жрецов войлочные хламиды. Ночь предвижу холодную.

— И тебе, равви?

— Нет. Мне не нужно.

Он не разучился еще волей своей заставлять себя потеть на снегу, а у родника, как он полагал, еще не начинается снежная шапка горы.

Тропинка, едва заметная, местами шла прямо вверх, местами огибала острозубые валуны, и через пару часов неспешной ходьбы Иисус с учениками своими оказался у родника Преображения. Родник полнокровно выбивался из-под валуна, затем радостно журчал, словно наслаждался обретенной свободой, увы — не долгой: пробежав вольно с десяток шагов, он с сердитым урчанием проваливался в темную расщелину.

Да, символично.

Свершив вечернее омовение, Иисус повелел устроиться ученикам своим на одном краю ровности, какая была окрест родника под нависшей скалой; сам же прошел на другой ее конец, откуда открывался необозримый простор темнеющего неба, далекие зеленые горы на западе, а внизу — южные окраины Кесарии Филипповой, за стенами которой шли возделанные поля, постепенно уступающие место сплошным тростниковым зарослям, сквозь которые он, Иисус, и пробирался, чтобы обрести временный покой от суетности.

Темнело быстро, и Иисус, опустившись на колени, принялся бить молитвенные поклоны, входя в святая святых своего духовного сознания, переносясь в мир чистой духовности и божественного экстаза.

Вот уже мрак окутал все окрест, а Иисус все продолжал молиться, призывая Бога Всевышнего снизойти к его просьбе и проявить свою волю. Иисус, даже памятуя об обещаниях Изиды в любое время прийти к нему на помощь, воззвал к ней, ибо она — от Великого Творца, его Дух, его Воля.

Время шло. Темнота так сгустилась, что, казалось, ее можно даже погладить ладонями, однако, молитвы Иисуса все еще оставались без ответа. Душа его начала искушаться сомнениями.

Подавил, однако, Иисус это искушение в самом зародыше и продолжил истово бить поклоны.

Увиделось ему, наконец, светлое пятно вдали. Очень похожее на то, какое появлялось, когда он лежал в саркофаге царской гробницы.

«Не Изида ли?»

Нет. Небесный свет разлился безгранично, и в его ласковом сиянии легионы эфирных тел образовали как бы твердь небесную, только белую, как снег на вершине горы — из этой снежно-белой тверди вырывались зарницы, образуя что-то очень похожее на подножие небесной тверди. Вот на том самом подножии вдруг появилось шесть величественных фигур в одеждах первосвященников; в соединенных руках они держали золотую чашу, подобную той, какую подносил Иисусу Глава тайного братства ессеев на ритуале посвящения его в Великие Посвященные четвертой степени.

Иисус сразу же понял, что перед ним те Мессии, которых чтит Израиль, как своих кумиров, и что они приглашают его седьмым испить Жертвенную Чашу. А Сыны Божьи тем временем подносят чашу все ближе и ближе — Иисус протягивает руки, чтобы принять ее, но Сыны Божьи, склонившись ниц, не передают чашу в руки Иисуса, а вскидывают ее на поднятых руках — ангелы подхватывают чашу и уносят ее в сияющую бесконечность.

— Осанна! — торжественно прокатывается по тверди небесной от края до края, затем так же внезапно твердь замолкает, и раскатистый голос возвещает Иисусу:

— Земля стонет о помощи! Ты должен испить Жертвенную Чашу до дна! Час этот приближается! Ты выполнишь волю Отца Небесного, как в свое время выполнил ее Авраам, готовый во имя Господа отдать сына своего Исаака на всесожжение.

Все. Темная бездна внизу. Как Колодец Истины в Храме Озириса. Иисус стремительно падает в бездонность.

Вернулся Иисус в реальность, когда небо чуточку посветлело, а звезды потеряли свою ночную яркость. Он не спешил подниматься с колен, хотя каменистая шершавость врезалась в них до болезненности. Сердце его вдруг то начинало нестись вскачь, то замирало, будто сдавливала его лохматая лапа тоски. Мысли водопадно бурлили. С трудом Иисусу удалось овладеть собой, чтобы успокоиться и осмыслить видение.

Да! Ему придется испить Жертвенную Чашу до дна. Великий Творец еще раз благословил его на этот подвиг. Но почему Мессия не подала чашу ему в руки, чтобы он испил из нее? Отчего небесный голос или самого Всевышнего, или его посланника вспомнил об Аврааме, безропотно поведшего сына своего на заклание? Исаак остался жив. От него взял начало великий народ…

«Не то ли самое будет со мной?! Оставшись живым, положу начало великой вере — вере любви и надежд, вере в Царство Божие на небе и на земле. Не об этом ли слово Отца Небесного?!»

Поднявшись с колен, Иисус поспешил к ученикам своим, чтобы узнать их мнение о благословляющих словах Великого Творца, увы, апостолы, укутавшись в хламиды и привалившись спинами к скале, крепко спали.

«Несчастные, — осудил учеников Иисус. — Чего ради я звал их с собой?»

Апостолам же, всем троим почти одинаково, привиделась во сне чудная картина: средь ночной темени стоял, облитый радужным светом, их равви. Лик его лучился мягкой нежностью, а одежды его будто пылали солнечной яркостью. Долго он был один среди кромешной тьмы, но вот справа и слева от него появились прозрачные образы, в которых все трое апостолов признали Моисея и Илию. Те почтительно склонили головы перед Иисусом.

Пробудились апостолы все трое разом и еще под впечатлением либо сна, либо яркой реальности увидели учителя своего, стоящего перед ними, и поняли: он был вроде бы такой же, как и вчера, но в то же время совершенно иной, просветленный, преображенный. Ученики пали перед ним ниц.

В их памяти ночное видение и преображение учителя, слившись воедино, останется до конца их дней, а человечество узнает об этой ночи от евангелиста Матфея.