Вот, наконец, ни голосов, ни шагов не слышно. Магдалина еще какое-то время удерживала себя в закутке за каменным гробом, а уж когда донесся до нее могучий храп, решительно поднялась и, все-таки на всякий случай, стараясь ступать бесшумно, подошла на ощупь к саркофагу, в котором лежал Иисус.

Крышка тяжелая. Хорошо, что Иосиф с Никодимом оставили щель, в которую можно протиснуть кисти рук.

Поднатужилась — крышка подалась. Еще усилие. Еще… Еще… Теперь оставалось придержать ее, обойдя саркофаг, чтобы не слишком громко соскользнула крышка на каменный пол гробницы.

«Держи! Держи!» — приказывала она себе, напрягаясь донельзя.

Да, она превзошла себя, опустив крышку почти бесшумно. Вздохнула облегченно и прильнула губами к губам Иисуса.

Сколько времени прошло, она не могла определить, но вот все же опомнилась и принялась вдыхать в рот Иисусу воздух, стараясь изо всех сил, чтобы наполнить легкие его воздухом и дать толчок к воскрешению. Одновременно она массировала сердце.

Свершилось, наконец! Иисус вздохнул сам. Сердце его забилось. Часто. Гулко. Будто с перепугу. Вот оно постепенно успокоилось и застучало ритмично, но Иисус отчего-то не открывал глаз своих.

Она метнулась в закуток, схватила сосуд с приготовленными снадобьями и принялась лихорадочно, не забывая однако целовать (то пока еще холодное тело, натирать грудь, живот, ноги целебным и настоями. Ее охватил безотчетный страх оттого, что так долго не приходит в сознание Иисус, хотя уже и дышит нормально, и сердце его бьется ровно и сильно.

«Неужели не одолеет смерти?! Нет! Не может быть! Он должен жить! Он будет жить!» — шептали уста Марии Магдалины, а руки ее проворней и проворней разогревали тело любимого.

И вдруг — голос. Родной.

— Мария?

То ли от неожиданности, то ли от радости сердце Марии Магдалины зашлось в бешеной скачке, потом замерло, и она начала судорожно глотать воздух.

Обошлось, в конце концов. Она пришла в себя. Хотела вновь прильнуть к губам Иисуса, но удержала себя: еще не время открывать ему свои истинные чувства, истинные намерения. Все еще впереди. Страшное, Бог даст, останется в прошлом навечно.

— Тише, — шепнула она Иисусу. — Мы в усыпальнице Иосифа Аримафейского. На улице — стражники. Все остальное расскажу после.

Она сходила за одежами Иисуса, которые служили ей какое-то время постелью, и подала их ему.

— Одевайся. А лучше давай я помогу. И станем ждать полуночи.

Она прижалась к нему — иззябшая, расслабленная; так и сидели они на краю саркофага до тех самих пор, пока входной камень не отодвинули Иосиф с Никодимом.

— Воскрес?!

— Да.

— Поспешим.

Легко сказать — поспешим, а как спешить, если сил почти нет. Даже кубок вина не взбодрил, как следует. А им нужно было, как можно скорей добраться до мулов, где есть чем подкрепить силы, а дальше не медля ни часу — в путь.

Трудно было идти Иисусу еще и потому, что они пошли не тропой вдоль стены, а взяли напрямик к дороге на Иоппию, вот и спотыкался Иисус на кочках, пугался ногами в высокой траве и, возможно, падал бы не единожды, не поддерживай его поочередно то Иосиф, то Никодим.

Мужчины вели уверенно. Они накануне прошли здесь и днем и ночью, поэтому вышли почти точно к ожидавшим Иисуса с Магдалиной мулам.

— Спасибо, верные друзья мои, — с поклоном поблагодарил Иисус всех. — Простите, что несправедливо подумал о вас в смертный час свой. А вам, милые подруги мои, особенно низкий поклон. И просьба: оповестите апостолов, пусть идут в Капернаум. О моем воскрешении пока ни слова. Пусть останутся в неведении до времени.

Он поцеловал всех женщин в лоб, прижимая нежно их к себе, пожал руки Иосифу с Никодимом и с их помощью взгромоздился на мула.

— На Сихемскую дорогу.

К рассвету они выехали на Сихемскую дорогу, ту самую дорогу, по которой Иисус уже однажды убегал от решивших побить его камнями фарисействующих лишь за то, что воскресил он Лазаря в субботу. Теперь вот — вторичный побег. Неизвестно чем он окончится и куда приведет. Мария Магдалина пока еще не рассказала всего, а напрягаться, чтобы проникнуть в ее мысли, у него не было ни сил, ни желания. Усидеть бы ему на муле. Не свалиться бы, что весьма и весьма нежелательно. Недаром же говорят: если падаешь с верблюда, то как на вату, если с лошади — как на землю, с мула — как на камень. Не успеешь опомниться и — головой о дорогу.

— Тебе, равви, нужен отдых, — предложила Мария, видя его плачевное состояние. — Все страшное позади. Мне тоже отдых не помешает.

— Да, — согласился Иисус, — но не долгий. Нам нужно спешить, чтобы паломники не догнали нас.

— Они начнут возвращаться не раньше завтрашнего дня. Иные даже послезавтра. Не догонят.

— Все же медлить не станем. Я не хочу, чтобы меня узнали до того, как я решу, что делать дальше.

— Не мне, равви, давать тебе советы, но скажу одно: тебе нужно покинуть Израиль. Если, конечно, не хочешь еще раз оказаться на кресте, где тебе обязательно переломают кости ног.

Разве мог Иисус этого желать? Хватит, он побывал в гостях у смерти и возродился лишь благодаря друзьям, благодаря Марии Магдалине. Второй раз подобного не произойдет. Просто не может произойти.

Продолжая разговаривать, они погоняли мулов, пока не приблизилась к густой роще, подступившей справа к дороге.

— Вот в ней и остановимся, — предложила Мария Магдалина, постепенно беря на себя роль заботливой хозяйки.

Иисус согласно кивнул.

Мария, когда нашла уютную поляну в глубине рощи меж кустов и деревьев, начала сама расседлывать своего мула, но неумело, и Иисус, видя неумелость ее, поспешил помочь ей.

— Давай я.

— Ты на пределе сил. Я сама. Расседлаю и своего, и твоего тоже. Отдыхай.

Но он не послушал ее, ибо она никак не могла отстегнуть подпругу — не хватало сил.

— Удивительно, как ты смогла сдвинуть камень с гроба?

— Не знаю. Очень хотела, чтобы ты ожил. Иного объяснения нет.

Иисус потянул конец подпруги вверх, язычок пряжки выпростался, теперь снимать седло. Мария ухватилась было за мягкие луки, но Иисус попросил:

— Позволь мне.

Она не отпускала луку, и руки их соприкоснулись. Да так и прилипли друг к другу. Мария, понявшая женским чутьем своим состояние Иисуса, сродни ее состоянию, возликовала:

«Он станет моим! Он не равнодушен ко мне! — она, однако, пересилила свой душевный порыв и свое телесное желание прильнуть к Иисусу, твердо заключив: — Не время! Оно еще наступит. Его еще много впереди. Вся оставшаяся жизнь!»

Иисус, сразу же почувствовавший резкую перемену в настроении Магдалины, легко одолел искушение. Не подави своего желания Мария, ему пришлось бы намного трудней, чем тогда, когда его соблазняла знойная нубийка, а он никак не хотел нарушать обета, данного не единожды и не одним только ессеям, но и жрецам Храма Солнца и белым жрецам.

Иисус в этот момент был искренне благодарен Марии Магдалине. Более, быть может, чем за то, что спасла она его от смерти. Еще одно отступление от верности взваленному на себя добровольно принципу он, поддавшись соблазну, переживал бы страшно. Мог бы даже не простить это ни себе, ни ей, ибо одно дело, когда на весах жизнь и возможность продолжать начатое, другое дело в потакании плоти.

Но теперь все. Вернулась к ним обычная нежная дружественность.

Иисус возлег возле расстеленной Марией на траве скатерти, она проворно, хотя тоже едва держалась на ногах от усталости, достала из переметных сум куски пасхального агнеца, опресноки, мех с молодым вином, и они принялись за праздничную трапезу. Оба были голодны, оба отдыхали душой и телом.

Насытившись, расстелили потники и попоны, отогнали подальше сбатованных мулов и, подложив под готовы седла, моментально заснули. Иисус же, засыпая, определил себе:

«Не более двух часов».

Такое решение подсказывала необходимость спешить. Конечно, Мария Магдалина рассудила правильно, что лишь завтра паломники, и то далеко не все, начнут возвращаться к домам своим, но великое ли расстояние отделит их от паломников, если сегодня они не отъедут подальше от Иерусалима. Да дело не только в паломниках, в Иерусалиме все может открыться раньше времени, и тогда — конец.