— Пожалуй, и брату Иакову.

— Ты намерен встретиться с апостолами, приурочь встречу с братом совместно с ними. Но без меня не делай ничего. Я накажу служанке, пусть держит дом на запоре, а ключей тебе не дает.

— Не нужно замков. Я даю тебе слово не покидать дома твоего.

— Ладно. Верю. Когда вернусь, все станет видней. Тогда, равви, все и определим.

О времени встречи с апостолами Иисусу, таким образом, не нужно было размышлять, ибо только возвращение Магдалины расставит все по своим местам, а вот как вести себя с апостолами во время самой встречи, тут поломаешь голову.

Первое и самое простое, самое честное — рассказать апостолам всю правду, но тогда они станут соучастниками подлога, а значит, ответственными за его деяния. Ведь исчезновение его из гробницы Иосифа рано или поздно станет известным фактом, и тогда совершенно неясно, что предпримет прокуратор? Понтий повелит Антипе пытать всех апостолов, чтобы дознаться правды, а то и отконвоируют их в Иерусалим, что еще страшней. И вот все ли выдержат пытки?

Многие тогда примут мученическую смерть. А чего ради?

Не менее опасно вторичное решение Собора Великих Посвященных, который может принять веками сложившееся: принести в жертву тех, кто должен был, став спутником Избранного, одновременно охранять его. Не всех апостолов, но кого-то тогда непременно принесут в искупительную жертву.

А кому это нужно?

Второй путь — продолжить подлог, втянуть в него апостолов без их ведома, без откровенного разговора. Илия же, согласно молве, вознесся на небо телесно. Возносились и другие пророки. Верят израильтяне в телесное вознесение. Давно верят. И почему бы не подкрепить эту веру новым вознесением?

Но сможет ли он создать иллюзию воспарения в небо, в которую поверили бы все апостолы без всяких сомнений?

«Смогу! Напрягу дух свой, волю свою и — смогу!»

Еще одно решение принято. Еще один шаг вперед. Теперь остается тщательнейшим образом продумать заветы апостолам. Конечно, ничего нового, кроме того, что прежде проповедовал и что из тайных учений по крупицам передавал им, он не скажет, но все знакомое и слышанное нужно преподнести в предельно сжатых фразах, в коротких, но очень убедительных притчах. Сложно? Не особенно. Времени вполне достаточно для осмысления предстоящего разговора — Мария не так скоро воротится, поэтому думай себе и думай, оттачивая каждую фразу, взвешивая каждое слово. Попутно же решай, кому оставить право старшинствовать и апостольском братстве.

Вроде бы тоже не слишком сложный вопрос, но это лишь на первый взгляд. Как оказалось, решаема эта проблема не так просто. Симона он уже назвал Петром, отметив тем самым твердость духа его: краеугольный камень обновленной, а если быть совсем точным, то — новой веры. Но разве хуже Иоанн? И тот, и другой достойны пальмы первенства, но как быть со сказанным не единожды:

«Чашу, которую я буду пить, станете пить и вы, но дать сесть у меня по правую сторону и по левую — не от меня зависит, но кому уготовано Отцом Небесным… Кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; а кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом».

И разве не удивит он и не огорчит остальных из двенадцати, если скажет теперь: над вами Петр? Или: над вами Иоанн?

Выход из этого весьма затруднительного положения подсказала мать, да и брат своим резким изменением отношения к нему, Иисусу.

Они появились в доме Марии Магдалины через несколько дней после ее ухода. Первой — мать. Не обняла, не прижала к себе, как дитя дорогого, а бухнулась перед ним на колени и сквозь слезы радости принялась восхвалять деяния Господа:

— Прими, Яхве, материнскую благодарность за то, что мышцей своей воскресил завещанного Тебе с утробы моей. Принял ты его, Господи, в лоно свое! Принял! Верю, вознеся дух сына своего, вознесешь и тело его.

Иисус поднял мать, обнял ее нежно.

— Волей Отца моего Небесного возродился я. Радуйся.

— Как же мне не радоваться, если ты принят Господом?

Она ничего не хотела слушать, упрямо твердя свое, и Иисус перестал, в конце концов, переубеждать ее. Видимо, Мария Магдалина так пересказала случившееся в Иерусалиме, что мать восприняла все, как милость Божью, как знак того, что восседать ему теперь у ног Господа и стать единым с ним. Странно, но — весьма великолепно. Если мать считает его воскресшим по воле Бога, как же не поверят в это его ученики. Еще до встречи с ними молва убедит их в этом.

Мать тем временем продолжала:

— Иаков, назарей, всегда не принимавший твоего проповедования, сегодня почитает тебя Мессией, священнорожденным, принятым Господом в лоно свое…

«Вот она — находка! Не переубеждать Иакова, но благословить его на великое дело, мною начатое!»

Иисус продолжал нежно гладить мать, сам же рисовал в воображении встречу с братом, от которой будет зависеть, передаст ли он учеников своих под руку брата или продолжит искать выход из затруднительности.

Иаков пришел через час с лишним. И тоже — бух в ноги Иисусу.

— Благослови, святой брат мой! Сними с меня грех мыслей моих о тебе, Мессия. Пусть былье быльем порастет.

Иисус возложил на голову Иакова длани свои и рек торжественно:

— Именем Отца моего Небесного отпускаю грехи тебе, долгое время плутавшему в темноте. Встань. Обнимемся как брат с братом, как назарей с назареем, как посвященные Богу с утробы материнской.

Почти всю ночь братья бодрствовали, а едва забрезжил рассвет, Иаков покинул дом Марии Магдалины. Ушел предупрежденный о полном молчании и о том, что будет зван вместе с апостолами перед вознесением его, Иисуса; позван для завета ему встать во главе апостолов, чтобы нести Живой Глагол Божий именем Сына Человеческого, Сына Божьего.

Ушел Иаков счастливый и окрыленный доверием святого брата, которого, по его мнению, он был недостоин, ибо хулил во все времена и его пророчество, и его мессианство без зазрения совести, считая даже, что у него расслабление ума.

«Но я раскаялся, и Господь простит меня во славу брата моего».

Мириам осталась с Иисусом еще на несколько дней, и Иисус все эти дни пытался убедить мать, что не воскрес он, но возродился по воле Отца Небесного через уверовавших в него и преданных ему; мать, однако же, слушая его откровения и даже кивая в знак согласия с ним, оставалась при своем мнении, — в этом Иисус убеждался, проникая в ее мысли, поэтому вскоре прекратил переубеждать маму и решил лишь уговорить ее ехать с ним и Магдалиной в Индию.

— Лучшего верблюда с балдахином обеспечим тебе. Отдельный шатер при ночлегах и дневках. А в самой Индии не хуже, чем в Назаретской долине. Там — зеленый рай, изобильный водой и солнцем.

— Нет, — всякий раз твердо отвечала она сыну. — Я не покину дома отца твоего. Ни за что. А ты вознесись к ногам Господа, не думая обо мне. С сего времени я счастлива.

Для Иисуса последнее добавление не внове. Читая мысли матери, он знал, что не желание остаться в родном доме и не боязнь дальней дороги останавливает ее от согласия ехать с ним, а твердая вера в то, что сын ее, которого она посвятила Богу в утробе своей, не сможет тогда вознестись к Господу телесно, ибо помехой станет она, страстно желающая этого. Господь может изменить свою волю, дабы остался Иисус на земле лелеять старость ее. Нет, и — нет.

Что оставалось делать Иисусу? Скрепя сердце, отступиться.

Он даже посчитал за лучшее не звать ее сюда в день встречи с учениками своими. Пусть передадут ей о вознесении его, и это весьма порадует мать, успокоит ее сердце и душу. А с ней проститься тогда, когда она соберется возвращаться в Назарет, в свой дом.

Через несколько дней Мириам засобиралась домой, и он, поклонившись ей до пола, попросил ее:

— Прости, мама, сына своего за все. Прости и благослови материнской святой благостью, — приняв ее благословение, добавил: — Жди моего пришествия. Я вернусь, чтобы создать Царство Божье на земле многострадального Израиля, среди народов других земель.