Иисус привстал, давая понять, что готов ответить на это обвинение, но Глава Сарманского братства жестом остановил его, затем, сделав паузу, продолжил:

— Наказание за отступничество одно — смерть.

Вновь пауза и снова размеренная, полная достоинства речь:

— Ты обвиняешься еще в одном смертном грехе: клятвоотступничестве. В двойном. Ты пренебрег клятвой безбрачия и, как мы считаем, нарушил клятву умолчания. Правда, с достоверностью этого мы не можем утверждать, не допросив с пристрастием ту, ради которой ты забыл о клятвах. Наказание за это тоже одно — смерть.

Умолк, словно оказался в затруднительном положении, словно не решаясь сказать именно то, что намерен сказать. Но вот отверзлись его уста:

— Такое мнение всех Великих Посвященных нашего братства, — он словно провел рукой над головами возлежавших на подушках за спиной Иисуса участников суда, — но мы хотим послушать тебя, прежде чем принять окончательное решение. Говори.

— Я был назареем, матерью посвященным Богу еще в утробе, значит, я от Духа Святого?

— Почему был? — с недоумением вопросил Глава Сарманского братства.

— Наберитесь терпения и ты, вопрошающий, и вы, возлежащие на подушках и желающие придать меня смерти. Я буду говорить долго, иначе вы не сможете меня понять и вынести не ошибочное решение. Отвечать «да» или «нет» — я не овн, лишь жалобно мекающий при виде занесенного над ним жертвенного ножа. Если позвали выслушать меня — слушайте, если желаете моей смерти — засучивайте рукава.

Почувствовал Иисус возмущенность от его прямолинейности, смахивающей на грубость, но и одобрение почувствовал. Причем одобряющих оказалось больше, и это его вдохновило.

— Я жду вашего мнения.

— Говори. Мы станем слушать и вникать, — с долей сарказма разрешил Глава Сарманского братства.

Он был один из возмутившихся гордой непочтительностью Иисуса, на которого потрачено так много силы и средств, но который в итоге наплевал на все и поступил по своему разумению, освободив, как он считал, себя сам от жертвенной смерти, поэтому достоин смерти безвестной.

— Мудрость и беспочвенная обида — не сестры-близняшки, — ответил Иисус, дав понять тем самым, что он не потерял обретенного читать чужие мысли, даже мысли Великих Посвященных, если они не пытаются скрыть их волей духа своего.

Длинной паузой он утихомирил себя, определив больше не выпускать когтей, а говорить лишь по существу обвинения, когда же он вполне совладал с собой, со своими чувствами, то повел рассказ размеренно, чтобы не только сидевший за столиком Глава братства, но и возлежавшие на подушках не оставили бы без внимания ни одного его слова.

— Назарей в Израиле — Божий человек, который день и ночь молит Господа, чтобы простил он грехи избранного им народа и простер вновь над ним мышцу свою. Но мне, в дополнение к этому, уготована была иная судьба. Вы знаете ее. Вы не в стороне от нее. По воле Творца Всего Сущего. Не вдруг я понял предопределенное мне Всевышним. Догадываться начал уже в тайном центре ессеев. Еще более убедился, продолжая познание Священной Истины в Храме Солнца. Белые жрецы по воле брихаспати едва не перечеркнули предопределенного, намереваясь покончить со мной. За что? Проповедуя, я не разделял людей на касты, нес свое слово как допущенным слушать Веды, так и отлученным от них. И еще за то, что я выступал против жертвенных казней, по моему пониманию, которое не изменилось и поныне, совершенно бесцельных. Во всяком случае, в том виде, в каком они свершаются в Индии.

Иисус потер лоб, словно успокаивая взбурлившиеся воспоминаниями мысли, затем молчал довольно долго, но никто не осмелился понукнуть его.

— Я бежал от белых жрецов. Побывал, познавая суть разных верований, во многих монастырях. Когда я пришел к вам продолжить изучение тайн природы, тайн человеческих душ, вы не спросили меня, посвящен ли я белыми жрецами в шестую степень Великого Посвящения. Верно ли вы поступили, не мне судить. Вы продолжили учить меня, щедро делясь своими знаниями. Вместе с тем вы окончательно открыли мне глаза на мой жертвенный путь. Я тогда ясно понял, что меня ждет жертвенная смерть ради спасения рода людского от полного грехопадения, исходящего от дикой волчицы. Убедился я и в том, что моя судьба предсказана давным-давно, и, стало быть, она предопределена и измениться она не может. Я решил испить Жертвенную Чашу до дна.

Вновь пауза, чтобы подчеркнуть важность дальнейшего его откровения.

— Но подумайте, Великие Мудрые, мог ли я, отрицающий человеческие жертвоприношения в том виде, в каком они свершались и продолжают свершаться во многих местах и поныне, не попытаться изменить привычное? Я много думал и открыл в конце концов для себя верный, как я посчитал, путь: вдохновить своей жертвенной смертью моих соплеменников на борьбу с римским рабством, с греховной заразой, извергаемой дикой волчицей, через обновление душ, через обновление веры в Единого Бога, веры в Пророков и Моисея. Но духовное обновление не только для избранного Богом народа, но вместе с ним и остальных заблудших. Царство Божье на земле для всех. И я объявил свободу, равенство и братство.

Глава Сарманского братства поднял руку, прося дозволения Иисуса перебить его. Иисус замолчал.

— Свобода не может быть фактом. Особенно для простолюдия, а тем более — рабов. Тебе хорошо известно, что каждый из смертных мечтает иметь власть. Такова натура человека. Отсюда вывод: свобода как таковая не осуществима потому, что никто не умеет пользоваться ею успешно. Ради своей власти, ради своих благ кто не будет готов жертвовать благами всех остальных? Даже самых ближних.

— Верно, Великий Мудрый. Я, тоже познавший Священную Истину, хорошо знаю: разумный порядок в обществе — власть силы. И предложил я свободу не как факт, а как идею, которая станет знаменем в борьбе с римским владычеством. А уж после этого страны, освободившиеся от римского рабства, если захотят процветать в устроенности, они установят свое диктаторское правление. Но воспримет ли народ это как благо, вопрос полемический, и не на суде, обвиняющем меня в смертных грехах, вести столь серьезный диспут.

Умолк, ожидая, не скажет ли что Глава Сарманского братства или кто из возлежащих на подушках, но и Глава, и все остальные, похоже, удовлетворились разъяснением. Тогда Иисус продолжил:

— Такими же идеями, а не фактом провозглашены были мною равенство и братство. Судьба каждого в руке Всевышнего. Но перед ним, Отцом Небесным, все должны чувствовать себя равными. Жрецам, волхвам, всем прочим священнослужителям хорошо известно еще «со времен богов», что люди равны от рождения, и только праведные или неправедные поступки делают их разными. Я поставил своей целью сказать об этом всем заблудшим. Братство же — в единой вере. Вере в торжество Царства Божьего на земле для всех. Найдя главное для пророчества своего, я определил и образ действия, образ поступков. Я с полным сознанием в правильности предстоящей жертвенной смерти, шел к ней, понимая, что любая идея глубоко воспримется людьми через потрясение, через душевный всплеск, какой произойдет у увидевших или принявших участие в жертвенной казни. И все же, как я считаю, только тогда идея станет привлекательной, если ее подхватят уверовавшие в нее. И не столь важно, сколько их будет вначале, важно, чтобы они были одержимы ею. К этому я готовил своих сотрапезников, возвеличив их до апостолов. Теперь я уверен, что начатое мною не почит в бозе.

— А как объяснишь ты клятвоотступничество?

— Никак. Я не нарушал клятв.

— Но у тебя жена?!

— Да. Мария моя жена. Но не в этом главное. Она — мой ангел-спаситель, посланный Отцом моим Небесным для воскрешения моего после жертвенной казни, ибо еще прежде пророчествовано обо мне: Господу угодно было поразить его, и Он предал его мучению; когда же душа его принесет жертву умилостивления, он узрит потомство долговечное и воля Господа благоуспешно будет исполняться рукою его.

Вот так. И не меньше. Попробуй возрази что-либо? Не станешь же отрицать всесилие Творца Всего Сущего, не подвергнешь же главное в божественном мироустройстве — предопределение судьбы.