Главное — зажечь их сердца!

Вначале он наизусть прочитал папскую буллу, которая уже отскакивала от его зубов как «Отче Наш», а затем начал свою речь словами:

— Гроб Господа нашего Иисуса Христа в опасности!

Он говорил долго, и все, затаив дыхание, слушали первого мыслителя и оратора своей эпохи. Только флаги баронов хлопали над головами жаждавших святого слова христиан. Для всех людей, собравшихся тут, монах из Клерво был совестью мира, его горячей кровью и страдающей плотью. Бернар говорил о том, что время пришло и Господь призывает всех своих чад выполнить Его волю — теперь или никогда!

И вот уже первый крик полоснул тишину: «Крест! Святой отец, дайте мне крест!» Через минуту десятки голосов требовали: «Крест! Крест!»

Но неожиданно голоса стали стихать. Взгляды тысяч людей были прикованы к королевским креслам. Крепко сжав руку жены, Людовик Седьмой Французский порывисто встал с трона и опустился на одно колено перед Бернаром Клервоским.

— Я беру крест! — громко выкрикнул он. — Я возглавлю этот поход, как повелел нам понтифик и Господь наш Иисус Христос!

А за ним то же самое проделала и его прекрасная жена, подобрав платье и тоже встав на колено перед торжествующим монахом:

— Крест, ваше преподобие! Я вместе с мужем моим, королем Франции, беру крест! — Ее горячности мог позавидовать любой полководец. — Мы идем вместе выполнить волю Господа нашего!

И Бернар вложил в руки супругов по красному кресту, а за ними и вельможам короля. Вот тогда холмы Везеле и загудели тысячами голосов: «Крест! Дайте нам крест! Мы тоже идем в Иерусалим! Крест!»

И маленькие птахи от испуга рванули в небо из пустых крон деревьев, и вороны с отчаянными криками, бросив гнезда, закружили над холмами…

Все было решено в считанные минуты. Цистерцианские монахи уже резали красные полотнища, приготовленные заранее, на кресты и раздавали их завербованному воинству, теснившемуся у подножия кафедры. А когда кресты закончились, но руки все еще тянулись к святому человеку, Бернар Клервоский снял с себя грубую рясу и, оставшись в одной рубахе, стал собственноручно рвать одежду на лоскуты, из которых его монахи тут же сшивали кресты.

Этот мартовский день закончился полным триумфом для всех трех лидеров Европы — короля Франции, папы римского Евгения Третьего и громовержца-монаха Бернара Клервоского.

Но этот триумф был только началом. В маленьком бургундском городке Везеле только ярко загорелся святой огонь. Теперь его нужно было пронести по всей Франции, достичь с ним Британии, преодолев Альпы, бросить искры в Италию и рассыпать их по воинственным землям Германии.

Весь 1146 год аббат Клерво и его ученики без устали проповедовали крест, по-хозяйски входили в города и призывали франков, как писал им папа римский в булле: «Препоясаться и с отвагой приложить усилия, дабы противостоять легиону неверных, ликующих в этот час».

Юг Франции для агитационной работы Бернар Клервоский милостиво отдал королеве Алиеноре. Что тут скрывать, ее порыв на холмах Везеле вызвал в нем восторг. Монах сообразил, что в Аквитании и других соседних ей землях, где молитве предпочитали богомерзкие песни бездельников-трубадуров, Алиенора справится не хуже него, а то и лучше. И как хозяйка этих земель, тем более искренне воодушевленная будущим походом, королева Франции соберет великое войско.

Оставив Людовика готовиться к войне, Алиенора взяла сестру Петрониллу и с отрядом рыцарей выехала в Бордо. Уж здесь она сможет собрать аквитанцев на помощь общему их любимцу — Раймунду Пуатьерскому, князю Антиохийскому! К тому же ей хотелось похвастаться перед земляками дочерью — годовалой Марией, названной в честь Богоматери.

Пиры и приемы во дворце Омбриер следовали один за другим. Как она соскучилась по легкой куртуазной беседе с милыми ее сердцу людьми! Тут, под южным небом Аквитании, вдыхая ее ветра, плывущие с океана, она вновь чувствовала себя озорной девочкой — принцессой, которая привыкла купаться в нежной привязанности и любви своих подданных.

Но Алиенора не забывала о цели своей поездки ни на минуту. Ей хотелось показать мужу, что она стоит многого, и не одни лишь пустые капризы суть ее натуры; а также доказать понтифику Евгению Третьему и отцу Бернару, что и южанка способна быть истинной слугой церкви.

Она говорила красавчику Жоффруа де Ранкону, изумленному тем, как расцвела его госпожа: «Вы мне понадобитесь, когда мы будем гнать по пескам Палестины злых сарацин». Сердце ее друга детства все еще полнилось горечью неутоленной любви. Гуго де Лузиньяну она доверительно сообщала: «Ваш меч всегда будет для меня подмогой». И откровенничала с Сельдебрейлем: «Без вас на Святой земле мне окажется неуютно». Одним словом, аквитанцы и пуатевинцы вооружались — каждому хотелось драться бок о бок со своей королевой и, если надо, отдать за нее жизнь.

Маркабрюн не отходил от королевы ни на шаг и находил музыку к любому ее настроению. Он даже упрашивал взять его с собой в поход, обещал, что упадет в ноги королю, но в ответ Алиенора со смехом заметила:

— Я бы рада, милый Маркабрюн, но мой муж хоть и не любит трубадуров, но человек образованный и умный. Читать и слушать умеет. Если до него дойдет ваше колкое сочинение, что тогда мне прикажете с вами делать?

— Какое из моих сочинений? — нахмурившись, спросил поэт и певец.

Алиенора лукаво улыбнулась:

— «О, злое, жестокое древо, что так ненавидит весну, ты юную милую деву, не зная стыда и пределов, томишь в своем душном плену!»

Щеки Маркабрюна запылали, он опустил глаза.

— Ах, это…

— Да, Маркабрюн, это. Могу поспорить, что вы написали свою канцону, когда уносили ноги из Парижа, дрожа от досады и гнева. Если хотя бы вы не упомянули, что это древо — Франция, а юная и милая дева живет в Пуатье…

Трубадур горько усмехнулся:

— Кто же вам напел эти строки? — он упрямо взглянул на нее. — Кто посмел?

— Так, сорока на ухо нашептала.

Королева переглянулась с Петрониллой. Это через свою младшую сестренку, невзлюбившую короля за то, что он отступился от их союза с графом Вермандуа, Алиенора получила весточку из родного дома.

— Написанного пером, Маркабрюн, топором не вырубишь, — вынесла приговор его стремлениям королева. — Поэтому лучше оставайтесь в Бордо, куда до вас не дотянется рука моего грозного мужа. Голова целее будет!

Пока Алиенора соблазняла аквитанскую знать принять участие в новом крестовом походе, Бернар Клервоский добрался до Германии. В это самое время там свирепствовал некий монах Рудольф, занимая умы жителей княжеств, тянувшихся вдоль берегов Рейна, одной навязчивой идеей. Монах проповедовал массовое избиение евреев и, надо сказать, находил живой отклик в сердцах германцев. Трепетавшим от страха евреям надо было молиться своему Богу за то, что Он послал им христианского проповедника. Понадобился весь авторитет аббата Клерво, включая его красноречие, чтобы отвлечь воинственных жителей Рейна от грядущих погромов.

— Король направляется в Шпейер, — в одном из немецких аббатств, во время ночлега, сказал Бернар своим ученикам и спутникам, — значит, и нам туда дорога. Да благословит нас Господь.

Пятидесятилетний Конрад Третий и впрямь направлялся в Шпейер — он созвал большой сейм, где хотел обсудить со своими баронами частные вопросы Священной Римской империи.

И тут как из-под земли возник Бернар Клервоский. Разумеется, великого человека немедленно позвали провести службу в кафедральном соборе Шпейера. Ради такого дела в этот день в соборе присутствовали король Конрад и его многочисленные вассалы. Неожиданно размеренная речь Бернара Клервоского оборвалась — он прервал службу и со всем пламенем, которое было в его сердце, заговорил о грядущем крестовом походе. Такого поступка от аббата Клерво не ожидал никто — да и никто не посмел бы позволить себе подобное. Он заговорил о Страшном суде, о том, что с каждого германского барона, включая самого короля, в день оный Господь спросит, где он был, когда французы шли в Святую землю на защиту христиан от злых сарацин.