— Ах, походная жизнь, — со вздохом делилась Алиенора с Петрониллой, — каждый божий день в дороге, мне придется завтракать, обедать и ужинать, как и во дворце. Но я привыкла, чтобы посуды было много. Я не монашенка из Фонтевро и не могу есть из одной лишь тарелки! А если мне захочется устроить пир? Даже самый небольшой. Только подумай! Сколько же посуды мне теперь нужно вести с собой!

И вот уже сенешаль королевского двора отдавал распоряжение за распоряжением:

— Кубков золотых и серебряных для ее величества королевы Франции — по тридцать штук, серебряных блюд — полсотни, соусниц серебряных — полтора десятка, тарелок из того же серебра — полторы сотни…

В год свадьбы Людовика и Алиеноры в Париже было образовано командорство тамплиеров[8]. Их услугами пользовался еще Людовик Шестой Толстый. Памятуя о расположении к ним отца, Людовик отдал тамплиерам целый квартал в столице. Эврара де Бара, великого сенешаля ордена, король назначил своим военным советником. Как-никак, а в будущем походе тамплиеры должны были стать одной из опор христианского войска. Приезжая во дворец на остров Сите, Эврар де Бар уже давно с подозрением косился на прирастающий обоз, пухнущий как на дрожжах. Бородатый храмовник, рыцарь-монах, он и так относился скептически к женщинам, а в лице королевы безрассудный род их становился великой опасностью для мужчин, идущих исполнять священный обет.

— Ваше величество, чем меньше обоз, тем скорее мы доберемся до Святой земли! — однажды заметил сенешаль ордена королю, когда они остались наедине в дворцовой оружейной, где Людовик любовно осматривал мечи для своей экипировки.

— Разумеется, де Бар, — откликнулся ничего не замечающий государь, укладывая на ладонь очередной клинок и прицельно меря взглядом его прямую линию, — вы же знаете, как я ценю ваши советы!

Эврару де Бару оставалось только молчать и хмуриться. Напрямую выступить против чрезмерных «хлопот» королевы не решился бы даже он.

Все знали: король влюблен, и его чувство слепо!

Тамплиер косился на гигантский багаж королевы, а та, в свою очередь, сталкиваясь с мрачным храмовником, готова была прожечь язвительными взглядами дырки в его белом плаще с алым крестом. Люди, добровольно отказавшиеся от плотских увеселений, были ей непонятны и даже враждебны!

— И вот что, — говорила она спальничему двора, — не забудьте о пуховых перинах, одеялах, шелковых простынях и покрывалах. Помните, мало ни того, ни другого не бывает. И пусть будут поярче! Я не Бедный рыцарь Христа, слава богу, и не собираюсь спать на соломенном тюфяке, накрываясь серой дерюгой!

— Будет исполнено, ваше величество! — отвечал первый Спальничий королевства и уходил отдавать распоряжения многочисленной прислуге.

Приготовления шли полным ходом, когда Людовик, посвящавший дни фехтованию, обратил наконец-таки внимание на аппетиты супруги. Он и без того диву давался ее энтузиазму, но тут осмелился возразить.

— Вспомни, о чем говорил отец Бернар, — пробормотал он, разглядывая, как прибывают и прибывают со всех закутков дворца Сите новые сундуки и тотчас наполняются добром. — Ведь это ненужная и порочная роскошь…

— Скажите мне, ваше величество, кого вы видите перед собой? — подбоченившись, спросила у него супруга.

Оруженосцы, пажи и прислуга затаились при этих ее словах. Король оглядел своих подданных, так активно занятых его женой по хозяйству, и пробормотал:

— Королеву Франции, я так думаю.

— Ну, слава богу, — облегченно вздохнула она. — Ато я уже было подумала, что на мне ряса, на голове моей выстрижен круг, а в руках четки!

Людовик вспыхнул:

— Отец Бернар — святой человек!

— Кто же в этом сомневается, ваше величество? — недоуменно парировала Алиенора. — Говорят, он спит на соломе, а питается одним хлебом и бобами. А как он одевается, вы и сами знаете не хуже меня. Только захотите ли вы спать со мной, если и я буду вести такой же образ жизни?

Челядь, из приближенных к королю, тайком скалилась.

— Может быть, вы и дворец захватите с собой? — меняя тон, уже с насмешкой решил обороняться Людовик. — Заберите крышу в таком случае, снимите полы.

Алиенора задумалась, неожиданно лицо ее просветлело.

— Господи, хорошо, что вы напомнили мне, — ковры! Я же забыла про ковры из Бордо! Те самые, из моего приданого. Вы помните, мой государь. Их еще дед мой привозил из Персии. А то чем я буду выстилать полы своих шатров? Спасибо, ваше величество. — И она, с нежностью коснувшись губами его уха, прошептала: — Вы так заботливы!

Челядь давилась от смеха, но под быстрым и разгневанным взглядом короля лица их тотчас становились каменными — кому хочется получить затрещину?

Так продолжалась неделя за неделей. И вот уже по королевству стали расползаться слухи: несравненная супруга Людовика Седьмого готовится к путешествию, точно собирается провести в нем остаток своей жизни. Но кто из жен владетельных сеньоров позволил бы себе отстать от Алиеноры Аквитанской? Любая герцогиня и графиня, тем более северянка, знала, как изысканна и утонченна королева Франции. Ее вкус и любовь ко всему яркому, сверкающему и дорогому были известны всем. На пиру, где все наряжались как павлины, она любую соперницу могла заткнуть за пояс! И вот уже первые дамы королевства поднажали на своих воинственных мужей. Уж если они, женщины, не желая отпускать мужчин в одиночку и последовав примеру королевы Франции, взяли крест, то и поедут с помпой. Сивилла Анжуйская, графиня де Блуа, графиня Фламандская, Флорина Бургундская, Фетида Тулузская и еще десятки знатных женщин выпросили, да нет — потребовали у сильной половины отдельную статью расходов на «путешествие». Их лозунгом было: если не превзойти Алиенору, так хотя бы не отстать от нее!

Первые дни мая 1147 года Людовик и Алиенора провели в аббатстве Сен-Дени. В окружении рыцарей, готовых выступить в поход, они усердно молились в новом соборе, выстроенном Сугерием в годы опалы. Конечно, Людовик проявлял в молитве усердия больше, Алиенора меньше, но этому священному ритуалу необходимо было подчиниться беспрекословно. Их душам предстояло очиститься перед тем, как они выступят в поход. Ведь только с чистым сердцем можно было обнажить меч во имя Господа!

Ради такого случая в парижское предместье пожаловали Бернар Клервоский и папа римский Евгений Третий.

Людовик, которого ближайшие рыцари едва спасали от напиравшей толпы вояк, поклонился мощам святого Дионисия, покровителя Франции, а затем взял с алтаря орифламму — королевское знамя, штандарт краснозолотых цветов.

— Сын мой, — выступив вперед, под сводами собора сказал ему понтифик, и все разом умолкли, — вручаю тебе суму и посох паломника, — и папа протянул Людовику бедную холщовую сумку и добротно сработанную палку с загогулиной для кисти руки. — Пусть смирение и молитва будут главными твоими спутниками в этом походе, и тогда Святая земля встретит тебя и твоих братьев и сестер с распростертыми объятиями. Да пребудет с тобой и воинством христовым Господь!

Понтифик был прав, вручая королю суму и посох. Ведь любой крестовый поход являлся в первую очередь паломничеством. А то, что пилигримы были вооружены до зубов, так это только для того, чтобы обезопасить себя на дорогах Европы и Азии.

В этот знаменательный день аббатство Сен-Дени оказалось так переполнено народом, что королю и королеве пришлось покинуть святую обитель через дортуар монахов. Алиенора печально вздохнула, когда увидела соломенные топчаны и грубые покрывала братьев.

Нет, эту жизнь она никогда не понимала…

В день отъезда Сугерий, на которого возложили управление всей страной, поцеловал ученика в лоб и перекрестил.

— Да хранит вас Господь, мой возлюбленный государь, — заплакав, сказал аббат.

Едва сдерживая слезы, Людовик обнял наставника.

— Я вернусь с победой, — сказал он. — Жди меня.

12 мая войско короля Франции Людовика Седьмого вышло из Парижа. Горожане диву давались, наблюдая за медленно ползущей гусеницей обоза. Сотни телег выплывали за ворота столицы, и не было им конца. Если бы никто не знал, что речь идет о крестовом походе, то можно было подумать, что король решил поменять столицу.