— Я представлял твоего мужа мальчишкой, — негромко сказал Раймунд, когда они на лошадях следовали рядом друг с другом.

— Он и был мальчишкой, но теперь в нем все чаше просыпается дикий зверь, — она лукаво усмехнулась. — Все говорят, в этом моя заслуга.

Раймунд улыбнулся:

— А вот в это я верю.

— Ты опять жалеешь, что я — твоя племянница? — неожиданно спросила Алиенора.

— С чего ты взяла? — голос князя дрогнул.

— По взгляду вижу, — она посмотрела в его глаза. — По одному твоему взгляду, Раймунд. Скажи, что это не так, и я замолчу.

Процессию возглавлял отряд рыцарей. За ними ехала повозка с королем Франции и княжной Антиохийской в окружении здешних вельмож. Им было приказано не отставать от Людовика ни на шаг. Далее, на почтительном расстоянии, следовала пышная свита и вновь рыцари, оруженосцы, пажи. Меньше всего Раймунду нужно было вызывать в короле Франции недовольство чересчур теплой привязанностью дядюшки и племянницы друг к другу. У князя были слишком большие планы на Людовика Седьмого и его армию. Но совладать он с собой не мог — один из его очередных взглядов и перехватила Алиенора.

— Скажи мне, что это не так, — почти потребовала она. — Или скажи другое.

— Что же мне сказать? Подскажи, ради бога…

— То, что у тебя на сердце, Раймунд.

Каким взрослым стал ее голос! С каким величием и нежностью она говорила одновременно. Воистину — королева. И все было в ней королевское — осанка, лицо, плечи, руки. То, как вела она коня и сидела бочком в седле. Красивая, дерзкая, опасная.

— Зачем ты меня мучаешь? — спросил он. — Зачем эти игры?

Со стороны могло показаться, что дядюшка и племянница, время от времени умолкая, предаются воспоминаниям о родной стороне, о детстве, проведенном вместе, о том, чего уже никогда не вернешь. Слишком серьезными они были.

— Я жду, Раймунд, — потребовала она. — Говори же…

Но разве на вселенских весах могли тягаться все эти планы с простым человеческим сердцем? И Раймунд Антиохийский, для которого мир тоже перевернулся в одночасье, сдался.

— Я хочу прикоснуться к тебе, — едва слышно признался он. — Так хочу, что готов за это прикосновение отдать жизнь, милая моя Алиенора. Повторяю: я все помню. Помню ту ночь в Бордо. Сегодня, сейчас, хватило одного твоего взгляда, чтобы все вернулось. Только одного взгляда. И если я не прикоснусь к тебе, то погибну.

И вновь она заглянула в его глаза — они были точно такими же, как и тогда, на родине, перед самой зарей, когда они оторвались от охраны и мчались, укрытые тенями деревьев, вперед по дороге, к лунному свету. Который вскоре разъял их, разбросал в разные стороны, разлучил на целых одиннадцать лет!

— Чтобы услышать это, я прошла полмира, Раймунд. — Теперь она смотрела вперед. — Чтобы я могла это услышать, погибли десятки тысяч людей — нечестивых сарацин и самых благородных рыцарей Европы. И несчастных паломников, имен которых я не знаю и знать не хочу. Все ради этого, милый мой Раймунд.

Вечером в соборе Святого Петра шла служба в честь приезда короля и королевы Франции. Воистину этот собор был судьбоносным для Антиохии. Именно тут хранились мощи того самого епископа Адемара, которому полвека назад явился святой Андрей и указал на священное место, которое надобно было защищать до последней капли крови. И павшие духом крестоносцы первого похода вышли и дали сарацинам бой — сто тысяч нехристей полегло в том сражении! Здесь же тайно венчался Раймунд Пуатьерский на княжне Констанции. И теперь под сводами этого собора шла литургия, предвещавшая великое отвоевание Святой земли у магометан.

Служба не касалась сердца Алиеноры — оно было занято иными страстями. Стоя рядом с мужем, она то и дело смотрела в сторону Раймунда — на его чеканный профиль и густые, коротко стриженные волосы, сейчас, в полумраке собора, при свете сотен свечей, охристо-золотые. «Как он красив», — думала она. Теперь она понимала, что так притягивало ее в Мануиле Комнине. У этих двух мужчин был один образ — героя из древних эллинских легенд. Мануил напоминал ей Раймунда. Только образ дяди был бесконечно родным и теплым, сердечным. Родная кровь, близкая душа. И необыкновенная мужская сила, которая притягивала ее — всю, от макушки головы до пяток, притягивала до мурашек по телу…

Во время этой литургии и поселилось в сердце Алиеноры великое смятение. И дыхание ее то и дело прерывалось, губы дрожали.

— Вы так переживаете очищение вашей души? — с чувством спросил ее король, у которого в глазах блестели слезы.

— Да, Людовик, — тихо ответила она.

— Я счастлив за вас, королева.

Она едва скрыла улыбку, но горечь была в ней. Как ей хотелось сказать: «И я рада за себя, ваше величество», — но промолчала. Она не радовалась — ее чувства грозили бедой всем. Людовику, Раймунду, крестоносцам, Земле обетованной, всем паломникам Запада и Востока. Но в первую очередь ей самой — Алиеноре Аквитанской.

По окончании службы Людовик, Алиенора и первые бароны Франции со своими женами получили благословение от патриарха Антиохии на освобождение Святой земли от неверных. Простых рыцарей благословляли рядовые священники.

Ночью, после пира, устроенного в честь королевской четы, Алиенора сама пришла к мужу. Она видела, как Людовик трепетал, когда дотронулся до нее. Как его стремительно охватило желание. Он долго не касался жены, это сказывалось, но не только в этом было дело. Она все еще была желанна для него — и, возможно, желанна во много раз больше, чем прежде. Алиенора понимала, что с ней он испытывает то наслаждение, которое вряд ли мог испытать с другой женщиной.

Она сняла шелковую рубашку и осталась нагишом. Жар камина подступал к ее телу, вино горячило кровь. Отсветы огня ползали по ее груди и бедрам. Людовик, в белой рубахе и полотняных нижних штанах, босиком стоял на львиных шкурах. Он долго смотрел на нее, не в силах оторваться. Алиенора легла на огромную кровать под балдахином и сказала:

— Идем же ко мне…

И когда он, сбросив одежду, сжимал ее в объятиях, она увидела его глаза — не было еще более счастливых и несчастных глаз у мужчины. Счастливых, потому что она принадлежала ему, несчастных — оттого что в мире этом ничто не вечно. И однажды объятия разомкнутся, чтобы никогда больше не подарить тепло одного человека другому.

Даже если он тебя любит больше жизни…

Два всадника неслись по предместьям Антиохии, под весенним небом Святой земли — мимо оливковых рощ и лимонных садов, через виноградники и яркие поля, уже зеленевшие всходами пшеницы.

Всадник и всадница…

Никого не было вокруг на несколько лье — они отпустили охрану. На этот раз они не захотели повторять прежней ошибки — и Раймунд приказал не показываться своим оруженосцам даже на горизонте. Друзья Раймунда Антиохийского, первые рыцари его окружения — Карл де Мозе и Пайян де Фе, служившие еще Гильому Десятому, взяли на себя обязанность близко не подпускать никого к дядюшке и племяннице, решившим вдоволь насладиться верховой ездой.

Как и все герцоги Аквитанские, Раймунд и Алиенора оба были заядлыми наездниками. Подавай им бешеную скачку, и все тут. Они нарядились по-охотничьи, взяли с собой луки.

— Будь осторожна, — когда Алиеноре готовили коня, сказал ей утром Людовик. — Я волнуюсь за тебя.

— Спасибо, — ответила она мужу. — Но ты же знаешь — я справлюсь с любым жеребцом.

— Знаю, — кивнул он. — Надеюсь, вам есть о чем поговорить с князем, твоим дядюшкой, наедине. Во время пира ты держалась скованно. И потому не стану вам мешать…

— Да, у нас много общих воспоминаний! — когда служанки надевали на нее короткий охотничий кафтан, сказала она. Алиенора оделась по-мужски — крепко сидя в седле, обхватив скакуна ногами и заправив сапожки со шпорами в стремена, можно с большим пылом отдаться скачке. На ее плечи уже набрасывали легкий изумрудный плащ, застегивали его через массивную золотую пряжку у ключицы. — Когда я приеду, мы выпьем с тобой вина, и ты мне расскажешь, какой план вы придумали с баронами, чтобы отбить у сарацин охоту воевать с христианами. — Она поцеловала его в губы. — Так, милый?