И горе там не разрушает душу.

Здесь слишком много солнца… она, кажется, умерла. Ты чувствуешь облегчение?

Голос. Чужой, мягкий, так естественно проникающий в сознание.

Господи, помилуй, начал молиться Арнис, огради меня силой Животворящего Креста твоего…

— Умирают всегда другие, не так ли, Арнис? Ты останешься жив.

Там было слишком много солнца. Солнце рвалось сквозь древесные ветви и бликами ложилось на траву. Оно слепило. И воздух был горячим и вязким.

Умирать должны другие, верно? Вот и Нико погиб. Погибнет Ильгет. А ты - ты будешь жить, я тебе обещаю… ты будешь жить.

Арнис беззвучно застонал.

— Оставь меня в покое. Я не хочу слушать тебя! Господи… Отче наш, сущий на небесах…

Я не трогал тебя на Квирине, ско, а этот мир принадлежит мне. За твою ошибку расплатятся другие. Так же, как было в первый раз. Ты помнишь, как она просила тебя?

Арнис сполз на пол, уткнулся головой в кромку кровати. Встал на колени. Его трясло.

Ты помнишь, как она кричала? Твоя маленькая… твоя птичка. Кричи же теперь к своему Богу, проси Его, и Он останется так же глух…

"Я ненавижу тебя, - выдохнул Арнис, - ненавижу. И я убью тебя, как только доберусь, ты, отродье!"

Убей, Арнис. Ненависть - чувство очень продуктивное. Но как же быть с любовью? Ты ведь ее любил, верно? Твою птичку? Твою девочку? Ты предал ее. Ты предашь все, что угодно.

И снова острая душевная боль заставила Арниса закрыть глаза… замереть… умереть бы прямо сейчас… Господи! Почему он так легко заставляет меня слушать?

"Тебе не справиться со мной, - сказал Арнис, - понимаешь, не справиться".

Ты думаешь, что можешь не слушать меня. Конечно, не надо слушать… только это ведь не я, Арнис. Это твоя совесть. Меня ты заткнешь, а ее?

— Совесть здесь ни при чем. Уйди… уйди, ублюдок.

Арнис начал монотонно и тихо ругаться… может быть, хоть это спасет… удержит на какое-то время.

Каждая ложбинка и каждый холмик ее тела. Такие теплые, знакомые, давно и хорошо изученные. Такие нестерпимо таинственные и сладкие.

Ускользающие.

Ускользающие всегда. Не желающие ласки и нежности.

Одного только она никак не могла понять все эти годы - ведь он любил ее. Да и как можно было ее не любить, ведь и там, в той компании, где он ее увидел, она была - как глоток свежего ветра. Как весточка из иной страны. И все это - то, что наполняло ее, он любил тоже… раньше… давно… Почему - он не понимал. У него были женщины красивее. Ее тело не так уж совершенно. Просто это она. Ильгет.

Ведь даже сейчас он думал о ней почти постоянно.

А она все эти годы медленно и постепенно убивала в нем любовь.

Искренне удивляясь (сволочь!), в чем же она виновата, и что она делает не так.

Он не мог не думать о ней. Не мог не желать ее. Но ее не было с ним - ни вечерами, когда она покорно сидела за столом или на диване рядышком, беседуя с ним, эти беседы не приносили ни радости, не облегчения. Ни даже ночами, когда он втискивался в ее теплое тело, пытаясь достучаться, пробудить ее отклик, эмоцию, пробудить тот ответный ток, которого он так ждал… Этого не было - почти никогда. Может быть, раза два или три за всю жизнь он почувствовал что-то с ее стороны. Впадая в ярость, Пита начинал кричать, что она ведет себя как бревно, что она не желает учиться ничему - и она снова удивлялась - как? Разве они не меняли поз, разве она не соглашалась на любые предложенные им эксперименты (и даже робко предлагала что-то сама)? Но с ее тонкостью, с ее хваленой интуицией - неужели она не понимала, что ему не оргазм нужен? Что без оргазма можно прожить, а вот без этого ответного чувственного тока, без этой теплой и женственной волны - нельзя.

Что было тому причиной? Она уверяла, что любит его (может быть, и правда любила). Она не была совсем уж холодной, не была фригидной. Да все она прекрасно могла… могла бы, если бы захотела. В том-то и дело, что не хотела. Сочиняла всякую чушь про фантастических рыцарей, конечно, он-то не рыцарь, не воин какой-нибудь, самый обыкновенный мужик. Но тогда зачем жить с ним - получается, из материальных соображений? Потому что денег нет? Может, и так. Ей с ним просто удобно, он ее кормит, содержит, а мелкие неприятности можно и перенести.

"Ты пашешь, загибаешься с утра до ночи на работе, а она…"

Может, этот голос, так внезапно возникающий откуда-то, не совсем прав. В глубине души Пита чувствовал, есть у жены что-то еще, из-за чего она с ним остается.

Но как, как жить с такой? Она просто не понимает, что такое мужчина. Ведь это не только в анекдоте так - "а я всегда о них думаю". Она не понимает, что это такое, когда вот эти ложбинки, эта нежная кожа - постоянно, постоянно в голове, когда ты пишешь код, когда включаешь и выключаешь компьютер, когда ведешь машину. И ведь казалось бы, чего проще - ведь это жена, не какая-нибудь неприступная красавица, пришел домой - бери и пользуйся.

И еще смешнее то, что она ведь даже и не отказывала.

Просто уходила в себя, и душа ее замыкалась наглухо в то время, как он делал что-нибудь с ее телом. И тело реагировало даже… как-то изгибалось, изображало страсть, двигалось. Только душа была очень уж далеко.

Это начинало бесить его, и тогда он начал причинять ей боль. Она довольно чувствительна и боится всего. Сделать ей больно - проще простого. На какой-то миг он ощущал ее рядом, ощущал ее присутствие - она больше не замыкалась, она раскрывалась и кричала от боли… И потом она не упрекала его. Просто отворачивалась и лежала, уткнувшись носом в подушку, уйдя еще дальше, чем когда-либо… и ему было омерзительнее, чем когда-либо раньше. Он стал противен сам себе. Мерзок. Как он мог дойти до такого? Ему хотелось ласкать ее, так хотелось подарить ей нежность, любовь, радость, она отвергла все это. Но садизм всего этого ведь не заменит, в его душе слишком мало садизма, ему хочется любить - а она вынуждает его быть жестоким.

Он пытался переключиться на других женщин. Перепробовал за эти годы нескольких. И все они были красивее ее. И гораздо больше умели. И отвечали на его любовь и нежность. Все, все до одной были лучше этой бледной поганки.

Беда только в том, что он-то любил ее.

И даже уйти не мог. Пытался ведь… После того, как случилось все это с ребенком, и она тут лежала в депрессии, плюнул и ушел к Нэтти. Нэтти - веселая, нежная, простая. С ней так легко. Она понимает его и любит.

И мать обрадовалась, уже к адвокату побежала - отсуживать квартиру, чтобы Ильгет, не дай Бог, не оттяпала у них комнату. Да она вообще-то и не могла ничего получить по закону, квартира - его личная собственность.

Жена уже собралась к своей матери ехать в Иннельс. И все бы решилось, и все было бы хорошо.

Не смог. Не выдержал - вернулся.

Это просто бред, колдовство - делают же привороты какие-то. Почему он не может прожить без нее, без этого ее бледного легкого тела, чуть широковатых бедер, глубокой ложбинки меж грудей… Без того, что наполняет это тело…

Почему он так бьется который год, мучается, пытается приблизиться к ней, и она, внешне как бы стремясь к нему и на все соглашаясь, все больше уходит в себя…

"А еще говорят, что нельзя вымогать того, что дается даром"… Дурацкая строчка из какой-то песни. Но почему она не хочет дать ему даром - а если не может, то почему не отпустит его, в конце-то концов? Почему она держит его словно на поводке?

Пита начал ощущать к Ильгет временами настоящую ненависть.

Может быть, это шизофрения - он начал разговаривать сам с собой. Точнее, не с собой даже - этот Голос был внешним. Пита чувствовал его чужеродность, инаковость. Но наверняка сказать нельзя… Голос звучал только в его голове. Он ничего не приказывал, говорил негромко, сочувственно.

Этот Голос понимал все.

Он осуждал Ильгет и намекал на то, что она - проклята. И все плохое, что делает Пита - спровоцировано ею. Она кажется святошей, а на самом деле она - катализатор зла. Рядом с ней любой превратится в изверга.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: