Ей было неловко дарить что-то существенное, но она рассудила, что продукты в любом случае не помешают. В свертке было дешевое, но хорошее красное вино (полусухое ламайское), тортик, дорогой шоколад.

   - О-о, это отлично! - Кир на кухне зашуршал бумагой, - да ты проходи, Ивик, садись! Сейчас начнем уже!

   Сибб назвал себя Лари, девушки - Аллорой и Нилой. Обе были накрашены - в Дейтросе их бы в церковь так не пустили. Аллора по-мужски обнимала более хрупкую Нилу за плечи. Ивик смущенно отвела глаза.

   Горели свечи. Как в детстве. Полутьма озарялась только свечами и неяркими гирляндами вдоль стен. Да еще лампочками, укрепленными над самодельным алтарем и над Книгой.

   Ивик плоховато помнила порядок рождественской службы, но было ясно, что отец Кир и не придерживался никакого порядка. Стоя перед своей маленькой общиной, в некоем самодельном подобии белой рясы, он читал Евангелие:

   В той стране были на поле пастухи, которые содержали ночную стражу у стада своего.

   Вдруг предстал им Ангел Господень, и слава Господня осияла их; и убоялись страхом великим.

   И сказал им Ангел: не бойтесь!

   Это "не бойтесь!" отец Кир произнес неожиданно звонко и четко и поднял глаза.

   Я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям: ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь;

   (Лк 2; 8-11)

   Он не стал произносить никакой проповеди. Не было здесь и ладана -- впрочем, кадить слишком опасно, запах может проникнуть на лестничную клетку. Противоречие, по поводу которого на Триме жестоко рубились одни традиционалисты с другими - стоять ли священнику "спиной к народу" или "лицом к народу" - здесь не существовало. Народ сидел в кружке на стульях, и священник - в их кругу, как равный.

   Любовь познали мы в том, что Он положил за нас душу Свою: и мы должны полагать души свои за братьев.

   А кто имеет достаток в мире, но, видя брата своего в нужде, затворяет от него сердце свое,- как пребывает в том любовь Божия?

   Дети мои! Станем любить не словом или языком, но делом и истиною.

   (1 Ин 3; 16-18)

   Ивик, слушая привычные с детства слова, скосила глаза на соседок. Обыденные их лица были теперь озарены огнем -- был ли то огонь свечей, или тихий восторг глаз. Серо-голубые глаза Нилы, светло-карие -- Аллоры, и даже мутные глаза сибба прояснились. Они раньше не слышали этих слов. Чтобы слышать их теперь -- они многим рискуют. Даже, в сущности, жизнью.

   Но ведь и мы так, подумала Ивик.

   В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви.

   (1 Ин. 4,18)

   И снова отец Кир поднял глаза и пристально посмотрел на свою общину.

   Наверное, этот его взгляд и был проповедью.

   Ивик показалось, что отец Кир смотрит прямо на нее, и взгляд этот -- до самой глуби, до тех пронизывающих воспоминаний -- первого страшного ранения в Медиане и чьих-то рук "Единственная моя, любимая"; до страха и боли, пронизывающих всю жизнь, до давно приобретенного умения побеждать и боль, и страх. И нового круговорота страха, боли, любви -- и так до конца жизни... И еще ей показалось, что отец Кир -- понимает ее.

   Кто говорит: "я люблю Бога", а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?

   (1 Ин. 4,20)

   Все здесь было по-другому. Не так, как в детстве, когда эти слова наполняли душу неземным восторгом, когда все было так чисто, так хорошо, так верно. Настоящие хойта в белых одеждах, с аскетически просветленными лицами, соседи и товарищи, мама и вся семья - все вокруг, ладан, свечи, такая родная, такая светлая церковная атмосфера... В ней забывались и растворялись обиды, душа, омытая исповедью, обретала чистоту и воспаряла...

   Какое там!

   Ничего похожего здесь не было. Было четверо грешников, не исповедовавшихся и абсолютно не достойных приступить к Чаше. Был неправильный, явно еретический - да и священник ли вообще, большой вопрос... Была служба не по уставу, попросту игра в богослужение, не более того.

   Священник читал теперь почему-то - опять не по правилам - из Апокалипсиса.

   И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет.

   (Откр., 21;1)

   Ивик вдруг словно ударило током. Вселенная стремительно сжалась, уходя в сингулярность, с огненным ревом падали друг в друга, взрываясь, галактики, и за смертью брезжили новые небеса, невиданные нами, невозможные, и новая земля, и все это был - Бог...

   Отец Кир отошел к самодельному алтарю. Остальные так и сидели молча. Ивик подумала, может быть, надо встать на колени? Ничего не понятно. Мысли ее ускользнули к Кельму. Мысли были необыкновенно ясными в этот миг.

   Их отношения с Кельмом - грех. Кельм и вовсе обречен на проклятие согласно традиционным представлениям. В древние времена считали, что грешников в аду поджаривают на сковородках, варят в кипящем масле и все такое. Может быть, на самом деле там - что-то более замысловатое. Как в атрайде.

   После смерти, значит, он попадет в тамошний филиал атрайда. Или, скорее, Верса. Но тогда ей нужно быть рядом с ним. Какой тогда может быть рай, о чем можно вести речь?

   Отец Кир подошел, держа в руках чашу и ноздреватую лепешку. Сел на стул рядом со своей общиной.

   - Примите и ядите, - сказал он, - сие есть Тело мое.

   И без всяких церемоний протянул лепешку сидящему рядом сиббу. Тот спокойно откусил и отдал хлеб Ивик. А священник передал по кругу чашу с вином.

   Странное это было Причастие, Ивик никогда не испытывала такого, и не знала, совершилось ли Таинство, и все ли тут правильно - но и хлеб, и вино, были необыкновенно вкусными.

   Почему-то стало легко и просто. Ивик перестала напрягаться, перестала думать о правильности происходящего, и общение больше не напрягало ее. Они ели всякие разносолы, и со смехом болтали обо всем подряд.

   - Какое платьице, однако! - Аллора погладила Ивик по плечу, та вздрогнула, потому что прикосновение показалось ей двусмысленным... учитывая ориентацию Аллоры... и даже отчего-то приятным.

   - Любовник подарил, - пояснила Ивик. Девушки засмеялись.

   - Не бедный, наверное, любовник-то...

   - Главное - не жадный, - заметила Ивик.

   - О, это точно - главное, - подтвердил Лари.

   - Выпьем? - Кир разлил вино, принесенное Ивик, по бокалам.

   - Еще с винтом хорошо, - Лари полез в карман, вытащил блистер с белыми капсулами, - но мало у меня...

   - Какой тебе винт, - сказала Аллора, - мне, по-моему, и так уже хватит.

   - Правда, такое чувство, что мы и так уже пьяные, - тихим, будто сдавленным голоском произнесла Нила.

   - Да, что-то в этом есть... я вот читал дейтрина одного, он про это пишет что-то. Кир, помнишь, ты же мне и дал... иль Лик, что ли?

   - Шанор иль Лик! - полувопросительно, пораженно воскликнула Ивик.

   - А ты откуда знаешь? - удивился Кир, - это не для широкого распространения было...

   - Знаю. Случайно.

   Они обменялись взглядами, но подробно сейчас говорить об этом было некогда. Лари поднял бокал.

   - За Рождество!

   - Отлично!

   Они выпили за Рождество, чокнувшись бокалами, и Ивик то ли от вина, то ли еще от чего показалось, что сидят они все пятеро - близко-близко друг к другу, и она давно уже этих людей знает, и ей с ними - легко. Хорошо бы встретиться еще, подумала она, ощущая внутри острое сожаление - нет, не встретятся... разве что можно их завербовать, но этим, наверное, и так занимается Кир, ведь он связан с Кельмом. В общем, не ее ума это дело. А жаль... Они такие классные - непонятно, почему.