- Не понимаю, - Ивик оперлась о ладони лбом, - ничего не понимаю! Я думала, все наоборот...

   - За Христом идут проклятые. Понимаешь - проклятые этого мира! Те, кому в этом мире плохо. Они ищут надежды... Посмотри на этих -- они все такие. Блудницы, алкаши, гомики, замученные нищетой, бездомные... Они уже не могут скрывать, как им плохо -- они бегут, они готовы на все, лишь бы прекратить свою муку... И вот тогда, - худая ладонь сжалась в кулак, - тогда Христос подходит к ним и говорит -- вы тоже люди, шендак! Вы -- мои братья. Пошли вместе! И они идут...

   Он помолчал, а потом сказал спокойно.

   - Ты ведь тоже такая, Ивик. Ты только скрываешь это от себя.

   Ивик смотрела на хойта расширенными глазами, бессильно бросив руки на стол.

   - Слушай, Кир, а вот если тебя здесь убьют -- то как, причислят к лику святых?

   - Сомневаюсь, - фыркнул он, - из меня святой, знаешь, как из козла скрипач.

   - Меня тоже не причислят, - сказала Ивик, - и никого из нас. Мы же гэйны... нам положено.

   Кир протянул ей руку и торжественно ее пожал.

   - Очень рад, что мы друг друга понимаем.

   В приемной грохотал телевизор. Ивик приводила в порядок отчетность. Поздними вечерами клиентов почти не бывало. Это не значит, что нет работы, конечно. Надо привести в порядок "гробы", продезинфицировать каталки, заняться документацией, протереть шкафчики... И попробуй сделай что-нибудь не совсем идеально -- обязательно последуют нарекания. Тайс или кто-нибудь из начальства заметит. Ивик плевать на нарекания, конечно, но почему-то все равно неприятно.

   К счастью, сегодня с ней дежурили две девочки-практикантки. Девочек Ивик отправила мыть и пылесосить "гробы". Сама уселась за компьютер. Уму непостижимо, сколько писанины сопровождает каждый случай убийства. Все же дарайцы -- знатные бюрократы. Начальница на днях сделала общий выговор: комиссия проверила документацию и выяснила, что документация ведется безобразно. Мы все должны больше уделять этому внимания! Вносить все детали бесед с клиентами. Заполнять все графы, а не только те, которые мы привыкли заполнять. Вносить также медосмотр. Правильно, грамотно формулировать. Ивик с легкой гордостью улыбнулась. На днях коллега сказала ей:

   - Удивляюсь. Ты дейтра, а пишешь куда грамотнее нас.

   - Мы изучали дарайский в школе, - скромно ответила Ивик. Действительно, писала она и по-дарайски неплохо. Несравнимо, конечно, с родным языком. Хуже, чем с триманскими. На дарайском она никогда не рискнула бы творить. Но все же -- грамотно, прилично. Отчего почти все коллеги, закончившие, вроде бы, Свободную школу, писать толком не умеют -- это другой вопрос...

   Вот девочки-практикантки -- только что вышли из Интеграционной. Это еще хуже.

   Ивик оторвалась от работы. Что-то назойливо лезло в мозг, мешало, раздражало... Шендак, так это же телевизор. И чего она мучается? Девочки ушли, коллег нет. Никакой необходимости терпеть всю эту ерунду... Неужели им такое нравится?

   Ивик присмотрелась. На экране кривлялись певцы -- отчасти голые, отчасти затянутые в тонкую блестящую ткань. Свет накатывал радужными волнами. Однообразная громкая музыка мучила слух. Знаменитая ли это группа или какие-нибудь начинающие? Какая разница, все совершенно одинаково. Безлично.

   Ленивчик лежал тут же, на столе. Ивик потянулась и выключила ящик. Сразу стало тихо и покойно. Как, собственно, и должно быть в Колыбели, обители смерти...

   Вот так ведь всегда, подумала Ивик. Сначала этого не замечаешь. По сравнению с другими впечатлениями -- барахлом, продуктами, чужеземным богатством -- все это кажется мелочью. Но потом, мало-помалу, начинает проникать в сознание серость.

   Ты чувствуешь разницу.

   Первое время музыкальные композиции, фильмы, картины даже могут показаться оригинальными и интересными. За счет непривычности - они не такие, как в Дейтросе. Пока ты не услышишь тысячный раз -- одно и то же: чуть-чуть другая мелодия, другой ритм, но суть и смысл -- те же самые. Пока не посмотришь десятый фильм -- отличающийся от первого лишь именами героев, незначительным отличием в чертах лица и цветом их одежды. И возможно, местом и временем действия. Где бы действие не случилось: в прошлом, будущем; в любом месте Дарайи, в других мирах, все равно герои одни и те же -- у них одинаковые лица, выражение глаз, они одинаково думают и говорят одними и теми же словами. Типажи.

   И серость, серость, беспросветная слабость любого образа... Такое впечатление, что они нарочно отбирают только самые убогие творения. Но все еще хуже -- в Дарайе ничего другого и не бывает.

   Это мелочь. Этого не замечаешь. Какую роль играет искусство в жизни среднего человека? Почти нулевую. Развлекательную. Без него можно обойтись. Но постепенно впечатления накапливаются.

   И ты вспоминаешь Дейтрос, где каждая книга -- открытие, каждый рассказ -- откровение, фильм -- открывает новую грань мира; каждый музыкальный отрывок, даже легкий и развлекательный, тревожит и будит душу. Где так мало глянцевой красивости, но на каждом шагу -- красота.

   Мы не ценим все это. Кажется, это никуда не денется. Но вот же -- делось... У них здесь -- делось.

   Иногда, впрочем, встречались и в Дарайе неожиданно яркие находки -- по-настоящему волнующая мелодия, мастерски построенный диалог, стихотворение; но чаще всего выяснялось, что происхождение этой находки -- древнее, еще доготановское; иногда триманское или даже дейтрийское. Ивик немало позабавила услышанная по телеку в разухабистой оранжировке русская народная песня "Калинка"; и совсем уж поразил использованный в какой-то рекламе перевод известного дейтрийского поэта...

   Дверь отползла в сторону, вошли девочки.

   - Мы закончили, теперь что делать?

   Они сидели втроем и пили чай. Ивик рассматривала девочек. Какие девочки -- по дейтрийским-то меркам? Обеим по восемнадцать. У Ивик в 18 была ответственная, опасная работа; она пережила тяжелое ранение; уже вышла замуж, забеременела, родила ребенка...

   Подумать только, что можно жить без всего этого, жить -- и не торопиться, долгое детство, долгая, веселая разгульная юность. Доступные по деньгам развлечения и поездки, мальчики, крейс и легкие наркотики, хобби, жизнь -- для себя. Санне уже 28, у нее есть партнер, живут вдвоем. Ивик как-то с улыбкой спросила, как насчет детей, Санна удивилась.

  -- Да ты что... Рано еще. Куда торопиться, надо для себя пожить.

   Мысль эта запала Ивик в душу. Пожить для себя! Вот как она сейчас -- только еще без второй, тяжелой и опасной, и требующей времени работы. Просто отрабатывать смены где-то. Приходить домой -- и писать, писать... А может, подкопить денег и съездить к морю. В одиночку. Не в санаторий после тяжелого ранения, полуживой, а просто так, потому что хочется. Там завести какой-нибудь необязательный романчик. И опять же -- писать... Если бы больше времени на писание! Ивик давно закончила бы и цикл про Алекса, и приступила бы к роману о будущем...

   Вот только -- захотелось бы ей тогда писать хоть что-нибудь?

   Девочки обе были рослые, симпатичные. У Таллы -- огромная копна золотистых кудряшек, очаровательно мягкий плоский носик, огромные подведенные глаза. Мири -- тонкая, как фотомодель, с распущенными по плечам локонами. Но даже в черно-белой одинаковой форме безошибочно определялось социальное происхождение девочек. По каким, интересно, деталям, подумала Ивик. Слишком яркая дешевая косметика. Обилие пирсинга, вычурные искусственные ногти. Общая вульгарность. Жесты, стиль поведения. Не ошибешься...

   Девочки щебетали о ценах в парикмахерском салоне. Как все подорожало. Ивик подумала, что уже и ей пора бы посетить сие заведение -- лохмы слишком отросли.

   - Вам еще долго учиться? - поинтересовалась она. Талла ответила.

   - Еще полгода. Вот практику закончим... - она вздохнула, - а найдем ли потом место работы -- это еще вопрос.