Он обычно не любил оставлять посуду на потом. Это было необычно. Ивик, конечно, не возражала.

   Они снова сидели рядом на диване, сплетя пальцы. Так что - всегда будет? - подумала Ивик. Да, пока мы вместе. Ведь мы же не можем быть вместе... надо использовать эти часы. Скоро все это кончится.

   Ощущение неминуемой утраты, разлуки, словно смерти, захлестнуло ее.

  -- А у вас пели эту... "Светят звезды на небе, спят квиссаны в ночи?" - спросила она. Кельм засмеялся.

  -- "На окошке не гаснет огонечек свечи", ага. Квиссанский фольклор.

  -- Она старая такая, да? Любовь моя, - запела Ивик, - пока мы вдвоем, ни боли, ни смерти нет...

   Кельм подхватил, и они закончили вместе.

  -- Хранить меня будет в бою под огнем глаз твоих ласковый свет.

  -- Я раньше этого не понимал, - прошептал Кельм.

  -- И я тоже, - сказала Ивик, - знаешь... а я ведь думала, что это невозможно. Я думала, что любовь... это, ну... например, после смерти. Это... помнишь, я рассказывала про случай, когда меня ранили. Что у меня было видение, и он меня спас... кто-то. Не знаю, может, ангел. Вот такая любовь. И я не думала, что такое может быть... с живым человеком.

  -- Но ведь я же не спасал тебя. Разве что от Васи тогда.

  -- Ты такой же, понимаешь? Ты сделал меня другой. Помог мне подняться.

  -- Ивик, ты сама не понимаешь, какая ты...

  -- Я обыкновенная.

  -- Нет. Таких, как ты, вообще нет. Ивик... понимаешь, ты сокровище. Я люблю тебя.

  -- Никто другой никогда не думал, что я... - Ивик вдруг вспомнила о Марке. И для него она была сокровищем. Но - как-то иначе. Он любил ее, как любят собаки - не понимая. Ее руки, глаза, ее тело. Главного в ней он вовсе не видел и не знал. А вот Кельм - любил главное.

  -- Они ничего не понимают, - Кельм поднял ее руку к губам, поцеловал.

  -- Господи, Кельм... это же невозможно. Я не могу поверить. Я столько лет смотрела на твою фотографию. Ты же был... как ангел. Самый лучший, идеал. Я не могу поверить, что ты вот тут, рядом со мной.... и что ты... меня. Что мы тут вместе.

  -- А я в это не могу поверить - что меня кто-то мог так любить. Да еще ты. Я же монстр, ты разве не понимаешь?

  -- Понимаю, Кель. Я все понимаю.

   Их глаза встретились. Ивик осторожно провела пальцем по шраму.

  -- Они... резали тут?

  -- Да, - выдохнул он, - тройничный узел.

   Ивик вздрогнула.

  -- Это же невозможно, - сказала она, - такую боль нельзя перенести. Болевой шок...

  -- Они все время следили за жизненными функциями. Капали что-то там.

   Глаза Ивик наполнились слезами.

  -- Не плачь, - ласково сказал он, - все же прошло уже. Это давно было.

   Кельм обнял ее. Рука легла на затылок. Провела по волосам. Ивик замерла.

  -- Ты мое счастье, - сказал он, - я умру без тебя.

  -- Я правда тебе нужна? - прошептала она, ткнувшись носом в его плечо.

  -- Знаешь... до тебя - это практически была не жизнь. Существование. Я был как мертвый, который по недоразумению почему-то должен ходить тут, среди живых. Я не имел права жить. А с тобой я живу. Я не знаю, как это у тебя получается... мне даже ничего не надо. Чтобы ты говорила или делала что-то. Просто ты есть. Ради этого, и то уже стоит жить...

  -- Я люблю тебя, - сказала она, потому что ничего другого уже нельзя было сказать. Он нагнулся к ней. Губы сомкнулись. Ивик и Кельм сомкнулись в единое целое. В замкнутую вселенную. Они перестали существовать по отдельности. Потом они оторвались на мгновение друг от друга, не размыкая взглядов. Кельм погладил плечо Ивик. Рука его скользнула ниже, за ворот. Кожа Ивик была горячей, сердце быстро, словно у кролика, колотилось в ребра.

   Это надо было прекратить. Это было невозможно. Наверное. Если бы сейчас Ивик начала копаться в себе и искать какую-нибудь похоть - ничего подобного она не нашла бы. Ей сейчас просто было не до того. Другое владело ее мозгом, сердцем, телом.

   Рука Кельма охватила ее плечи, голую кожу под рубашкой. Он тихо ласкал ее. Не двигался дальше. Ивик дрожала, словно в ознобе, словно ей было холодно, или страх смерти...

   Что ж ты - остановишься или пойдешь дальше?

   Если это любовь?

   В этот миг она поняла очень многое, и что такое - это, чем всегда занимаются люди, захотевшие иметь детей - что это такое на самом деле, она поняла тоже. Смысл острого и полузапретного, тайного наслаждения. Смысл любви, смысл всех самых разных чувств между мужчиной и женщиной. Чтобы понять все это, нужен был только один миг. Она поняла. Впервые.

   Она, родившая трех детей. Давно уже ставшая женщиной.

   Пойдешь дальше, отдашь все, что у тебя есть? Ведь любят не только сердцем, не только разумом. Слова, чувства - все это отличается от любви так же, как слова о войне отличаются от самой войны. Давший клятву гэйна - должен жертвовать при случае и своим телом. Если нужно защитить Дейтрос. Произнеся слова любви - отдашь ли ты свое тело - насовсем?

   Или пожалеешь, или какие-нибудь высокие, высокоморальные соображения остановят тебя, и ты сохранишь себя - и не отдашь ему? Человеку, который тебе дороже жизни, выше звезд?

   Ивик потянула рубашку вверх. Сняла. Обнаженная кожа словно блестела в полутьме, краснела сморщенная в месте старого ожога.

  -- Ивик, - прошептал Кельм. Руки коснулись ее кожи. Скользнули. Щелкнула сзади застежка.

   Ивик выскользнула. Встала. На ней ничего больше не было. Кельм поднялся, освобождаясь от одежды, лаская ее.

   У него было красивое тело. Мышцы не дыбились горой, но четко выделялись под смуглой кожей. Чистой кожей. Шрамы были небольшими, аккуратными. На уровне ключиц. На руках. На животе. В паху. Ивик снова ощутила слезы на глазах - от жалости и ужаса за него.

   Кожа соприкоснулась с кожей. Тело - с телом. Ивик впервые в жизни почувствовала, что значит - любить мужчину. Что такое мужчина. Она почти не ощущала, что происходило на уровне тела. Они где-то лежали. Или может быть, летели. Мужчина - это вот что... это все, кто уходит, вскинув на плечо автомат... "пусть он возьмет меня. Это моя работа"... я привык... как можно привыкнуть - умирать? Но ведь он действительно - привык. Это его работа. Защитить, закрыть телом. Как миллиарды, триллионы, поколения мужчин закрывали и защищали. Спасали. Ребенка и мать ребенка... семью. Своих. Это древнее самого человека. Это в крови. И так же в крови - отдать ему себя, отдать свое тело, ведь это он любит так, что способен умереть за тебя... и умирал уже.

   ... и был при этом бесконечно ласковым. Как солнце. Прекрасным.

   И во всем этом не было ни одного грязного оттенка. Ни в одном прикосновении. Не было стыда. Не было страха. Он знал, как это делать. Он все делал правильно.

   Ивик в первый раз поняла, что это - самая чистая вещь на свете.

   Она проснулась будто от толчка.

   Тусклый свет просачивался сквозь шторы.

   Она лежала, всей кожей ощущая его кожу, струящееся тепло. И неприятную теперь влагу. Она отодвинулась.

   Вроде похмелья. Все вспоминалось как бред. Что-то было ночью. Да, ей было очень хорошо. Как никогда. Но это же бред, бред, это дикость... Она просто забыла обо всем остальном.

   Ивик вскочила. Путаясь в штанинах, стала натягивать на себя брюки.

   Так бывает иногда во сне - ты что-то там чувствуешь, переживаешь... а потом просыпаешься и понимаешь, что на самом-то деле все иначе. Вот и сейчас... надо вымыться. Она воровато выглянула в коридор. Никого. Подхватила одежду, скользнула в ванную.

   Пока она мылась, пока одевалась, приводила себя в порядок, действительность наваливалась все сильнее, все безжалостнее... Действительность говорила голосом Даны все те же слова, разумные и логичные. Правильные. Абсолютно невыносимые. Несовместимые ни с чем... ни с чем настоящим.