Крича, пришел ты в мир,

Крича ты и уйдешь.

   Он пел, улавливая облачным телом дейтрийские образы, он видел Медиану, сам того не зная, он чувствовал чей-то накал - и пел, как поют последний раз в жизни. Он пел, меняя свой собственный мир.

   Собьется ли рука,

На нарах ли сгнию,

Убьют исподтишка,

В открытом ли бою,

Поймав свинца пунктир,

С улыбкой упаду...

Нагим пришел я в мир -

Нагим я и уйду.

   *Ян Мавлевич.

   Глаза слезились. Кельм смотрел в монитор уже двенадцатый час подряд.

   Иногда ему приходилось ждать очередных донесений, и тогда он открывал файл с рассказом о призраке белой лошади, живущем в Медиане, и осторожно, пробуя, подбирал и ставил в строчку слова. Но писать удавалось не часто. Слишком много работы. Дорши опять накопили боевую технику в Саратовской области. Что они собираются делать? Кельм послал туда человека, но подозревал, что завтра, наверное, придется наведаться самому. Восемь кураторов были под угрозой. Вокруг Города - старого-престарого, но все еще действующего фантома Кейты иль Дор - сегодня опять зашевелились дорши, было две небольших схватки. Такое ощущение, что они прощупывают обстановку вокруг Города, больше незачем, подумал Кельм. Разведка боем. И надо выяснить все по группе, работающей в Москве. Теперь уже ясно, что это дорши, но с какой целью они здесь, что делают, чего от них ждать и как действовать? Неплохо, что удалось вскрыть группу, Кельм гордился собой. Но теперь надо осторожно - наверное, придется тоже самому заняться, чтобы никто не напортачил и не взял их раньше времени.

   Кельм не выдержал и начал с яростным наслаждением тереть глаза.

   Платок... где-то здесь лежал платок. Он промокнул слезы. Шендак, как устают все-таки глаза от этого якобы эргономичного, якобы совсем не вредного монитора. На экране вспыхнуло окошко сообщения.

   Три строки пароля. И потом - "встреча состоится послезавтра, 18 марта, в 19 часов. Кейн".

   Кельм удовлетворенно кивнул и произнес, нажав кнопку динамика.

  -- Сообщение для Кейна... пароль... - он назвал ряд цифр, - благодарю, продолжайте наблюдение, Зареченский.

   Он сладко потянулся. На сегодня хватит. Он ждал этого сообщения, но теперь уже можно и ложиться. Но Кельм не сразу встал из-за монитора. Он протянул руку. На экране появилась фотография.

   Кельм увеличил снимок. Глаза у Ивик были грустные. Ласковые.

  -- Ты же наверное дописала свой роман, - сказал он, - ты быстро пишешь.

   Ивик ничего не ответила.

  -- И когда я теперь почитаю? Наверное, когда издадут.

   Наверное, безмолвно сказала Ивик с монитора.

  -- Устал я, - пожаловался Кельм.

   Бедный мой. Хороший, ответила Ивик. Кельм еще раз всмотрелся в родное лицо. Ямочки. Складки. Глаза. Ресницы. Убрал фотографию. Вызвал на монитор базу данных своих агентов, выбрал одного, по кличке "Струна", работавшего в Питере.

   Набрал пароль, послал Струне короткое сообщение. Ответ пришел через двадцать секунд.

   "Все в порядке. Посторонних не было. Наблюдение велось весь день".

   Кельм поблагодарил агента. Струна был молоденький парень, только что из школы, но перспективный и цепкий. Выполнял он обычную черновую работу контрразведчика -начинающего контрразведчика - сбор информации при помощи специальных технических средств, наружное наблюдение, практическое освоение методов личного сыска. Кельм сам отобрал парня среди десятков таких же молодых и перспективных. У Струны появилось еще и постоянное поручение. Он незаметно наблюдал за безопасностью одного из кураторов.

   А кто может проверить и сказать наверняка, что этому куратору опасность не угрожает?

   И кому придет в голову проверять целесообразность действий начальника всего центрально-русского второго отдела?

   Кельм справедливо считал, что имеет право на такое, совсем маленькое использование служебного положения в личных целях.

   Ивик ничего не угрожает. Она в безопасности даже здесь, на Триме.

   Кельм выключил монитор. Насвистывая, отправился в ванную. Тщательно почистив зубы, протер тряпкой край раковины. Посмотрел в зеркало - глаза обведены кругами, сосудики белков полопались. Нехорошо. Ладно, теперь спать.

   Он аккуратно, по швам, сложил брюки и повесил на стул. Сверху рубашку. Нырнул в прохладную свежую постель. И наконец-то закрыл глаза. Под веками будто перекатывался крупный песок.

   Неважно, подумал он. Может быть, стоит сходить к офтальмологу. В следующий раз. В Дейтросе. С глазами что-то неладное еще со времени плена, в обычном состоянии они не болят, но вот сейчас, когда много работы...

   Он натянул одеяло. Почувствовал холод - именно слева, там прижималась к нему Ивик, и будто ощутил на теле ее легкие, ласковые пальцы. Неужели так было? Острая, нестерпимая тоска воткнулась в грудь. Привычная боль. Раздирает изнутри. Но это ничего, думал он. (а слово "никогда" кажется голубовато-холодным, как лед, и режет острым краем по сердцу, и кровь заливает рану... тьфу ты!) Это ничего. Поболит и пройдет. Немного печет, но в сущности не такая уж страшная боль, правда? Мелочи жизни. Как ссадина. Ивик жива. Здорова. Счастлива. В его силах сделать так, чтобы она и дальше оставалась живой. Очень долго. Вот уже и не болит ничего... И можно спать. Только закрыть глаза - и видеть рядом белую птицу в голубом потоке, стремительную, как он сам, с сильным размахом снежных крыльев, косящую черным глазом, поджавшую лапы к животу. Белую птицу, летящую сквозь радугу.

   Ускользнуть в мир, где от боли можно наконец отдохнуть.

   Они довольно долго двигались по Медиане. То ли склонение было неблагоприятным, то ли так далеко Кейта все построила. Ивик ничего не говорила. Она просто не знала, как говорить с Кейтой теперь. И та молчала. Молча скользила впереди на своей "лошадке", Медиана шла на подъем, рельеф ее менялся. Ивик поспевала вслед за Кейтой, глядя на ее молодую, легкую фигурку в седле, иногда, вот наваждение, ей думалось, что это Ашен, и хотелось даже окликнуть по имени, но это было бы очень жестоко.

   (Ты извини, сказала Кейта, ты сама увидишь. Но ты должна это посмотреть. Я просто не считаю себя вправе. Да, конечно, я посмотрю, ответила Ивик. И ты не думай, я не обижаюсь. Я и не хочу быть фантом-оператором на самом деле.)

   ЭтоАшен хотела, едва не ляпнула она, но вовремя замолчала.

   Кейта была совершенно обычная. Ивик почему-то казалось - Кейта должна измениться. Ивик пережила множество смертей. Смерть ходила рядом, плотоядно облизываясь, она была обыденностью. Ивик видела, как смерть переживают другие - как бьются в отчаянии, буквально в судорогах. Как громко и почти неестественно рыдают, закрыв лицо руками. Бледнеют, молча и страшно. Впадают в прострацию. Громко, оживленно говорят и не переставая делают что-то, и не могут умолкнуть ни на секунду. И в этом, опять же, не было ничего особенного, но ведь Кейта потеряла дочь. Дочь! Ивик даже не пыталась вообразить "а если бы что-то случилось с детьми". Это было за пределами вообразимого. Она не знала, как теперь разговаривать с Кейтой.

   Наконец подъем кончился, и теперь перед гэйнами открылся фантом.

   Они приблизились. С такого расстояния он был виден лучше всего. Ивик остановилась, всматриваясь.

   Фантом был лучше ее собственного. Ей казалось - намного. Она не только не обижалась на Кейту, вроде бы укравшую идею - да и какая там идея-то, банальность по сути. Ей теперь было стыдно, что она в свое время так бездарно, так нелепо эту идею воплотила.

   Восхождение. Люди шли один за другим, вытягивали друг друга из расселин, подавали руки, несли детей и стариков на плечах. Ивик поднималась и спускалась вдоль горы, вглядываясь в лица. Фантом был неподвижен, как и она сама задумала. Но лица... не зря все-таки Кейта - художница. Фантомы, наверное, и должны создавать именно художники. Зрительный образ. Лицо девчушки, совсем еще юной, доверчиво протянувшей руку парню, перед тем, как прыгнуть через ручей. Высокий, седой старик-дейтрин, явный гэйн, судя по осанке, но уже, видимо, больной, уже слабый, и девочка-подросток, ведущая его под руку. Монахиня со строгим, просветленным лицом. Парень, высоко и гордо вскинувший руку с красным флагом, трепещущим на ветру. Женщина, подающая ребенка из рук в руки высокому мужчине. Целая вереница детишек, самоотверженно помогающих друг другу карабкаться по камням. Врач, склонившийся над больным, лежащим чуть в стороне, и рядом - двое друзей, смотрят тревожно, держат больного за руку. Монах-хойта с дейтрийским крестом.