— Двадцать минут девя…

— Спасибо!

Эдик зачуфыкал чаще — чуф-чуф! — и побежал: ранец на его спине запрыгал.

— Понятно, — сказал я сам себе. — Значит, опять как-нибудь в следующий раз?

Львов. Львов… Но кому придет в голову еще раз написать это слово на асфальте и как раз в тот день, когда мне снова захочется уехать?

А следующий город был Москва! С ним у меня не было связано ничего и в то же время все. К тому же, знал я, Москва у нас всегда впереди, — мы в ней обязательно еще побываем, поэтому я улыбнулся, помахал Москве рукой и поехал дальше, прямо в Ленинград, который, конечно же, был в трех шагах.

После Ленинграда железная дорога сворачивала к… школе.

Вот оно что!

Кто-то, какой-то человек, для которого без выдумки и один шаг скучен, взял да и провел железную дорогу от дома до самой школы. Белую железную дорогу со множеством шпал.

Теперь он не просто ходит в школу, хотя до той каких-нибудь двести метров, а ездит туда на поезде! Он останавливается в знакомых городах.

Наверное, это Максимка.

Я свернул к школе. Здесь дорога заканчивалась. Она упиралась в круг, а в нем было написано «Темир-Тау»…

— Тим-там! — сказал я.

И тут я понял, что Максимкин Темир-Тау значит для него не меньше, чем для меня мой Львов и другие знакомые города.

Хорошо, когда есть знакомые и среди трав. Идешь и узнаёшь: привет, донник, привет, синеголовник, а ты как попал сюда, чистотел?

Даже зимой в сухом кусте полыни можно отыскать живую замшевую на ощупь веточку-лапку. Разотрешь ее, понюхаешь, зажмурившись, — лето! А откроешь глаза — снег…

Снег вместо высокого донника и колючего синеголовника, вместо одуванчиков, тысячелистника и ромашек — снег. Закапанный солнцем, слепящий глаза снег, в который словно воткнуты сухие серые стебли.

И тогда хорошо думается о травах. О зеленом пахучем мире трав, живущем вместе с тобой на земле.

Никита нашел знаменитую разрыв-траву. Раньше он думал, что она существует только в сказках, но вдруг увидел ее своими глазами.

Это случилось как раз после разговора с Карапузо, и, что самое главное, — он увидел разрыв-траву возле собственного подъезда.

Эта трава пробилась сквозь асфальт! Человек и тот не смог бы — а она разорвала-разломалa толстую и крепкую кору и вышла наружу. А на воле ее раскачивал даже слабый ветерок.

В тот же день Никита показал чудо маме. Мама сказала:

— Обыкновенный вьюнок…

— Это разрыв-трава, — сказал Никита, — та самая. Вот она какая, оказывается. Просто люди не знают. Они думают, что это вьюнок, а это разрыв-трава.

— А что… — сказала мама, — вполне может быть…

Теперь Никита знал, как найти разрыв-траву. Надо упрятать семена разных трав под асфальт; какая пробьется, та и разрыв-трава.

Если Никита не будет, как отец, инженером, он будет, как мама, биологом. Он любит травы. И деревья. И кустарники.

Любить травы научила Никиту мама. Она знает про них уйму интересных вещей. Рассказывает, как, например, растение переезжает с места на место. На боках у осла или собаки. В лошадином хвосте. У козла в бороде. В птичьем желудке. На спине у муравья. В овечьей шубе. В коровьем копыте. В кусочке грязи, прилипшем к башмаку человека. И пересекает океаны.

По воздуху — на парашютах. Целыми десантами (Никита тут же представил себе, как однажды Злые Муравьи поотгрызали семечки от парашютов одуванчика, взялись за легкие стебельки, дождались порыва ветра и — разом — поднялись и полетели к далекому муравейнику, на который они собрались напасть…).

Некоторые растения стреляют своими семенами, чуть притронешься к коробочке или стручку, как из пушки, — на три-четыре метра.

А перекати-поле, сухой и упругий шар куста, катится по полям многие километры; где зацепится, там и оставит семечко, где тряхнет его, там и семечко упадет (Никита вдруг вспомнил, как видел перекати-поле на перекрестке. Была уже осень, асфальт сухо, металлически блестел, дул ветер; перекати-поле словно потеряло дорогу, заблудилось — металось по гладкому полю перекрестка, и зацепиться ему было не за что…)

А еще интересно, как цветы поделили меж собой теплые дни года, начиная с мартовских и по конец октября, когда гаснут на пожелтевшем лугу пижма и клевер, синяк и дикий цикорий и когда зацветает вдруг под кустом шиповника, усыпанного угольками спелых ягод, осенний безвременник. Сперва появляется на лесной опушке удивительная сон-трава — самый, наверное красивый на земле цветок, пушистый, как цыпленок, первый среди снега. А недалеко от него поднялся в снежной лунке подснежник галантус, крохотная беззвучная колоколенка. Поцвел и исчез. Но уже острые зеленые стрелки пролески проткнули снизу слежавшиеся прошлогодние листья, наверху расщепились надвое и натрое и выпустили синий цветок. Засияли повсюду желтые звездочки гусиного лука. Развернулась xoхлатка, похожая на сирень. Запестрели в зелени белые и желтые цветы ветреницы, почти как лютики, только не блестящие. Прошла неделя, другая — и зацвели на опушке леса фиалка и медуница, и вот уже разворачивает зеленый плащ весенний принц Ландыш…

— Принц Ландыш! — раздается вдруг насмешливый голос отца. — Что ты мне его как девочку воспитываешь! Он мужчина, он инженером будет! А, Никита? Или военным…

Сейчас начнется спор. Будут называться многие фамилии. Папа скажет, что у инженерной науки есть пути, которых не знала природа… Например, у природы не было колеса! А мама скажет ему, что домик улитки сложнее и искуснее, чем самое оригинальное здание, построенное когда-либо человеком. Оба они скоро произнесут слово «бионика», которое их примирит. Они согласятся: Никита должен стать биоником… но где он будет учиться? И снова разгорится спор. А Никита будет листать журналы. Папа ему выписал «Юного техника», а мама — «Юный натуралист». Интересно — а будет когда-нибудь журнал «Юный бионик»?

…Как-то мама писала статью для газеты. Никита заглянул, почитал. Статья начиналась так: «Идя в лес, мы идем в гости к Природе…» Интересно. В гости — к деревьям, к травам. К птицам. К ежу и к ужу. К ящерице — в гости!..

Потом он прочитал: «А в гостях надо уметь себя вести…»

Согласился: надо. Подумал: не все умеют. Птичьи гнезда зорят, а у ящериц хвосты оторваны. И чего только не увидишь в лесу — бумаги, банки, бутылки. Костровища, сломанные и срубленные ветки. Зарубки на стволах. Шел кто-то с топором по лесу и по каждому дереву — тук, тук…

А возле дома разве мало деревьев ломают? Чья-то машина, разворачиваясь, наехала на молодой кленок и сломала его. Шофер, наверное, даже не обернулся, когда услышал сзади треск дерева…

Дальше Никита прочитал у мамы про то, что «хорошо, что в школах появились «зеленые патрули». Прочитал и подумал, вспоминая сломанное машиной дерево, — а почему бы и у них во дворе не собрать зеленый патруль?..

И уже на следующий день в Никитином патруле было пять человек. Никита, Славик. Витя Жора и — самый маленький — Карапузо. Четверо — из одного подъезда, Славик — из соседнего.

Как раз со Славика и начались трудности Командиром патруля по справедливости Никита назначил себя. Он и придумал его, он и деревья и травы знает. Но Славик — одногодок Никиты, и он сильнее. Правда, он ни трав, ни деревьев — кроме каштана — не знает, и у него рогатка…

Никита в конце концов решил так: когда его, Никиты, нет, пусть патрулем командует Славик.

Карапузо был мальчик Сеня. Сеня любил петь. Он выступал дома перед гостями и пел «Журавли» и «Пусть всегда будет солнце». Кто-то из гостей однажды сказал: «Карузо». А другой, глянув на толстенького Сеню, поправил: «Карапузо». Папа же имя утвердил. Он сказал:

— Будешь у меня Карапузо, пока не станешь делать зарядку!

Есть такие люди, которые ни на что не обиваются. Им что ни скажешь, они все так повернут, что вроде бы и не было никакой обиды. Зарядку Сеня делать так и не стал, а к имени привык в одну минуту. Подумаешь — Карапузо! Он все равно скоро вырастет.