Нестрашно, что на вашей книжной полке не так уж много книг, а помещение, которое она украшает, выглядит скромно. Закройте за собой дверь и, войдя сюда, отриньте от себя все заботы внешнего мира, обратив свои взоры к умиротворяющему обществу великих ушедших от нас. И тогда, минуя Волшебный портал, вы окажетесь в сказочной стране, куда волнения и неприятности уже не могут последовать за вами. Позади вы оставили все вульгарное и низменное. Перед вами, ожидая вас, выстроились благородные и молчаливые друзья. Пробегите глазами их ряды. Выберите того, кто вам по душе. И затем, стоит только протянуть руку — и вы окажетесь в царстве грез. Безусловно, поначалу ряды книг будут внушать вам безотчетную боязнь, пока привычное общение с ними не заглушит это чувство. Каждая книга — это мумифицированная душа, сохраняющаяся от забвения в саване из навощенной холстины, выделанной кожи и печатной краски. Под переплетом каждой правдивой книги заключена концентрированная суть человека. Личности писателей стали легкими тенями, тела их превратились в прах, а в вашем распоряжении — их истинный дух.

Лишь привычное общение не дает нам полностью оценить сокровища, которыми мы обладаем. Предположим, мы неожиданно узнали, что Шекспир возвратился на землю и может любого из нас осчастливить на час беседой, в которой блеснет своим умом и фантазией. Как же нетерпеливо мы примемся разыскивать его! Но мы уже имеем его — и самое лучшее, что в нем есть, — у себя под рукой, и так — каждый день. Однако мы не удосуживаемся часто протянуть руку и взять книгу с полки. Неважно, в каком расположении духа будет человек, когда однажды, миновав Волшебную дверь, он призовет величайших мира сего посочувствовать ему. Если он полон глубоких мыслей, то перед ним предстанут крупнейшие мыслители. Если это мечтатель, он найдет мастеров фантазии. Но может быть, он хочет поразвлечься? Тогда перед ним предстанет любой из самых знаменитых рассказчиков, и тот, кого уже нет с нами, приворожит читателя на целый час. Ушедшие от нас — это такая хорошая компания, что можно почти и не думать о живых. Копание в собственных мыслях и душе — вот в чем истинная и неотступная опасность для многих из нас. Куда полезнее обращаться к мыслям и душам великих, ушедших от нас. Ведь даже второсортный романтический вымысел и вызванные им банальные переживания, безусловно, лучше, чем скучная, убивающая монотонность, которыми жизнь оделяет большинство человечества. Наилучший же вариант — это когда мудрость и пример ушедших от нас дают нам ориентир и мужество жить в наши суровые дни.

Войдите через Волшебную дверь вместе со мной и устройтесь на небольшом зеленом диванчике, откуда вы сможете увидеть старинный дубовый шкаф, где в беспорядке выстроились книги. Здесь можно курить. Не хотите ли услышать мои рассуждения о них? Мне же ничего другого и не надо. Ведь тут нет книги, которая не была бы моим дорогим, закадычным другом. А о чем ином может человек говорить с большим удовольствием? Все остальные книги стоят поодаль, а это — мои любимые, мне нравится их перечитывать и держать под рукой. Любая потрепанная обложка здесь вызывает во мне приятные воспоминания.

Кое-какие из этих книг напоминают о небольших жертвах, что делает мою собственность еще дороже для меня. Видите ряд старых коричневых томов на самой нижней полке? Каждый из них стоил мне завтрака. Они были куплены в студенческие годы, во времена, не отличавшиеся достатком. Три пенса — такова была скромная сумма, полагавшаяся мне в полдень на сэндвич и стакан пива. Однако, к счастью, на пути в колледж находилась самая восхитительная в мире книжная лавка. Перед входом в нее стоял большой короб, доверху полный старыми, потрепанными книгами. На ценнике сверху значилось, что любой экземпляр в ящике можно приобрести как раз за ту сумму, что была у меня в кармане. По мере приближения к лавке между моим голодным молодым желудком и пытливым ненасытным умом разыгрывалось целое сражение. Пять раз из шести во мне побеждало животное. Но когда верх брал интеллект, то в течение пяти минут я с увлечением рылся в старых альманахах, изданиях по шотландскому богословию, логарифмических таблицах, пока не находил что-либо, стоившее затраченного труда. Посмотрев на заглавия этих книг, вы поймете, что я проделывал это весьма недурственно. Четыре книги «Истории» Тацита в переводе Гордона (жизнь слишком коротка, чтобы успеть прочитать их в подлиннике, но достаточно длинна, чтобы познакомиться с ними в хорошем переводе); «Очерки» Уильяма Темпла; сочинения Аддисона; «Сказка бочки» Свифта, «История» Кларендона; «Жиль Блаз»; стихотворения Бзкингема и Черчилля; «Жизнь и письма Бэкона» — не так уж плохо для старого короба с трехпенсовым товаром.

Эти книги не всегда находились в столь плебейской компании. Взгляните на роскошный кожаный переплет, на красоту стершихся золотых букв. Когда-то эти книга украшали полки замечательной библиотеки и даже теперь меж разрозненных альманахов и проповедей сохранили следы былого великолепия, словно выцветшее шелковое платье обедневшей знатной дамы, причину ее теперешних огорчений, но ранее предмет гордости.

В наши дни чтение благодаря дешевым изданиям и доступным библиотекам стало делом слишком легким. Человек не может со всей объективностью оценить то, что достается ему без усилий. Кто теперь, как Карлейль, испытает волнение, торопясь домой с шестью томами «Истории» Гиббона под мышкой, когда ум жаждет пищи духовной, чтобы буквально проглотить их в течение одного дня? Книга должна быть вашей собственностью, прежде чем вы в действительности получите представление о ней. И пока вы не потрудитесь приобрести ее, вы никогда не сможете гордиться в душе своим приобретением.

Если бы мне пришлось выбирать что-нибудь из всего этого ряда книг, которые доставляли мне более всего удовольствия и пользы, то я предпочел бы вон тот, в пятнах, экземпляр «Очерков» Маколея. Обращая взгляд в прошлое, могу сказать, что эта книга буквально прошла через всю мою жизнь. Она была моим спутником в студенческие годы, оказалась со мной на знойном Золотом Берегу, нашла место в скромном вещевом мешке, когда я отправился на китобойном судне в Арктику. Честные трудяги шотландские гарпунщики изрядно попотели над ней. Вы сможете увидеть жирные пятна на страницах — это второй механик был увлечен жизнеописанием Фридриха Великого. Никакой том с золотым обрезом и в сафьяновом переплете не заменит мне этой замызганной и растрепанной, с порванными страницами книги.

А какие горизонты открывает она перед вами! С ее помощью вы можете приступить не только к изучению литературы, но также и истории. Мильтон, Макиавелли, Хел-лэм, Саути, Беньян, Байрон, Джонсон, Питт, Хэмпден, Клайв, Гастингс, Чатам — какой великолепный импульс для размышлений! Хорошо уяснив суть каждого из них, вы легко постигнете и все остальное. Короткие яркие фразы, масса аллюзий, точность детали — все это создает притягательный ореол вокруг предмета повествования и заставляет самого ленивого читателя не отрываться от книги. Если талант Маколея не может вести человека по столь приятному пути, тогда такому человеку действительно следует отказаться от всяких надежд когда-либо вступить на него?

Когда я кончал колледж, то книга Маколея — не этот экземпляр, поскольку у него имелся еще более растрепанный предшественник, — открыла мне новый мир. До того дня история была для меня лишь противным уроком. Но вдруг нудные задания превратились в путешествие в волшебную страну, полную прелести и красок, где мудрый и добрый проводник указывал путь. В благородном стиле Маколея я любил даже промахи. И теперь при воспоминании об этом прихожу к мысли, что именно промахи его мне нравились более всего. Мне казалось, ни одна фраза Маколея не может быть вымученной, раз она написана сочным языком, ни одно сопоставление противоположных понятий не может быть замысловатым. Я испытывал радость, читая, что «взрывы хохота, прокатившиеся от Тахо до Вислы, возвестили Папе, что дни крестовых походов миновали»; восхищался, узнавая, что «у леди Джернинг-хем была ваза, в которую посетители опускали глупые стишки, и мистер Дэш сочинил вирши как раз для этой вазы». Это были фразы, доставлявшие мне необъяснимое и бесконечное удовольствие, точно аккорды, которые все еще слышатся уху музыканта. С годами литературные вкусы человека становятся проще, но до сих пор при взгляде на «Очерки» меня охватывает восторг и удивление мастерством писателя в изображении самого главного, а затем расцвечивания его с помощью восхитительных деталей — лишь смелый мазок кисти, и тогда уже тончайшие штрихи. По мере того как писатель ведет вас за собой, он всегда указывает на соблазнительные дорожки, убегающие в сторону от главного пути. Превосходное, но в чем-то отставшее от жизни образование в области истории и литературы можно пополнить, проштудировав каждую книгу, упомянутую в «Очерках». Но желал бы я полюбопытствовать, каков же будет точный возраст молодого человека, когда он приблизится к концу таких штудий?