— Женщину, Том, я бы тут точно не вынес. С чего ты взял, что нервы у меня железные? Честное слово, призрак этот обликом своим вовсе не вызывает у меня каких-либо тяжёлых чувств. Совсем наоборот, это непретенциозный, простой, очень тихий субъект — и по природе своей, и по характеру. Он явно старается причинить мне как можно меньше хлопот — насколько это возможно, конечно, в данных обстоятельствах.

— В каком же облике он является?

— Это маленький сухонький старичок. На нём длинное поношенное пальто и красный шарф, обмотанный вокруг шеи.

— Погоди-ка… — начал, было, я.

— Что такое? В чём дело? — спросил Венн, как мне показалось, излишне резко.

— Ну, как же, неужели ты не помнишь? Однажды я зашёл к тебе (столкнулся, правда, при входе с некоторыми препятствиями, но всё-таки был пропущен), и тут находился человек, как раз отвечающий этому описанию! Это был старичок в длиннополом пальто и красном шарфе, обернутом вокруг шеи. Он сидел в этом кресле тихо-тихо и даже не проронил ни слова, когда я вошёл. По-моему, он и не пошевельнулся.

— Постой-ка, когда это было?

— Да перед Рождеством.

— А, ну конечно. Так это и был мой призрак.

— В таком случае, клянусь Богом, я его видел! — вырвалось у меня,

Я вдруг словно взглянул на себя другими глазами: оказывается, и со мной произошёл совершенно небывалый случай! Привидение и мне позволило себя лицезреть! То, что я сразу не догадался, с кем имею дело, было, безусловно, слегка неприятно, но, по правде сказать, теперь уже решающего значения не имело.

— Ну да, я тоже видел его! — теперь все взоры обратились ко мне.

— Ну, так давайте же, наконец, отбросим всякие сомнения и скептицизм, — воскликнул Венн, как-то странно развеселившись. — Хватит разговоров о нервах, болезненной фантазии, плохом здоровье и тому подобном. Моё заявление убедительно подкрепляется свидетельством очевидца — весьма, надо сказать, неожиданного! Не я один видел призрака.

— Слушай, старина, а ты-то, что, не испугался? — обратился ко мне Том Торотон.

— Ну не так сильно, как того можно было ожидать, Том. Видишь ли, мне, признаться, и в голову не пришло, что передо мной привидение. В нём не было ровно ничего призрачного — если руководствоваться, конечно, привычными представлениями об этих существах. На привидение он походил ничуть не больше, чем я или, скажем, ты, Том… хотя, что-то сегодня ты мне кажешься бледным.

— Что?! В этом кресле восседало привидение, а ты его даже не распознал?

— Я думал, старикашка просто позировал. Более того, кажется, именно так Венн и объяснил его присутствие. Ну да, вспоминаю: он действительно делал набросок с натуры.

— Ты писал портрет привидения? — изумлённо воскликнули все в один голос.

— Да так… В общих чертах.

— О, Боже! Ну у тебя и нервы! — восхищённо вскричал Том Торотон.

— Сейчас покажу вам этот набросок. — Венн направился в угол комнаты и вскоре извлёк откуда-то кусок толстого картона. — Линии слабоваты, цвет блеклый… Но тогда был очень пасмурный день. Теперь, по крайней мере, вы сможете получить общее представление о внешности этого человека. Я действительно представил его натурщиком потому что… Ну, потому что мне показалось, что для всех будет лучше, если правду о нём не говорить, — объяснил Венн со смешком. — Это действительно позволило нам избежать множества совершенно ненужных расспросов и объяснений. Ничто, поверьте мне, не даётся так трудно, как церемония представления призрака живому существу. Не сомневаюсь, он был благодарен мне за то, что я тогда проявил деликатность. На эскиз, Том, ты взглянуть не боишься? Уж он-то точно не причинит тебе никакого вреда.

Все мы жадно впились глазами в кусок картона. Рисунок, выполненный маслом, набросан был очень тонко и закрашен лишь местами. Силуэт действительно был расплывчат: местами линия его обрывалась. Но сходство персонажа с тем человеком, которого я видел в студии, было неоспоримо.

— И всё-таки поражаюсь я, Венн, твоей выдержке, — продолжал долдонить своё Том Торотон.

— Видишь ли, Том, я человек практичный. Если уж призрак решил поселиться в студии, вопрос лишь в том, как использовать его в своих целях. Делать наброски, как известно, всегда полезно — и с живой натуры, и с мёртвой. Так что ничего во всём этом нет особенного.

— А призрак не проявлял недовольства?

— Ничуть. Пожалуй, он был даже польщён тем, что я нашёл ему применение. Мне кажется, привидения, в основном, страдают теми же слабостями, что и мы, смертные. И уж во всяком случае, не так они страшны, как нам их представляют. Я предложил призраку чувствовать себя как дома, и он с большим удовольствием принял моё предложение. «Располагайтесь поудобнее», — сказал я; он послушался. Господин этот до того здесь освоился, что даже выкурил со мной трубку.

— Выкурил трубку! — повторили мы хором.

— Подумать только, выкурить трубку с призраком! — голос Тома дрожал от страха.

— Да, вот она: я всегда держу её тут, в сторонке, на случай, если она ему ещё понадобится.

Венн поднял с крышки камина длинный глиняный «чёрч-уорден», и мы осмотрели реликвию с огромнейшим интересом. По правде говоря, ничего такого, что отличало бы трубку от тысяч ей подобных, мы не обнаружили, но, с другой стороны, «чёрч-уорден», выкуренный привидением, чего-то да стоит!

— Так твой призрак ещё и курит. А он разговаривает?

— Да, хотя особым красноречием, признаться, не отличается. Он сделал всё, чтобы его общество показалось мне приятным, и сам, думаю, остался доволен хорошим к себе отношением. Я вежлив со всеми без разбора — с какой стати, спрашивается, я должен менять свои привычки в присутствии призрака? Я был вежлив с ним, предупредителен и пытался сделать его визит ко мне настолько взаимоприятным, насколько это вообще возможно. Полагаю, в иных домах, где ему приходится иногда бывать, он встречает куда менее радушный приём. Люди, знаете ли, в отношениях с привидениями страшные грубияны. Они глазеют на гостя, начинают кричать, обзываться — «ужасная тень!», «проклятое существо!» — и это ещё не самое худшее, а то и просто, завидев призрака, падают в обморок или начинают биться в конвульсиях.

Всё это привидению весьма неприятно; такое поведение человека ставит гостя в неловкое, двусмысленное положение. Он ведь является совсем не за тем, чтобы нарушить мир, царящий в семье или причинить хозяину вред. Если он и хочет чего-то, так только одного — чтобы его, наконец, оставили в покое. Абсолютную тишину привидение всегда предпочтёт грохоту и суете. Если внешность его не вызывает восхищения, так разве оно виновато в этом? Что оно может поделать, если его присутствие вызывает у кого-то неудовольствие? Призраки — они ведь, позволю себе заметить, вовсе не рвутся докучать честным людям. Будь у них возможность самим решать свою судьбу, они уж точно предпочли бы сидеть у себя дома — где бы он, этот самый дом, ни находился.

— Всё это, Венн, замечательно. Ну, а что, если призрак появится здесь прямо сейчас — наверное, ты не придёшь от этого в большой восторг?

— Бесспорно, Фрэнк. Мне бы этого совсем не хотелось. И, тем не менее, надеюсь, я встретил бы его достойно. Привидение способно оценить приличное обращение. Более того, убеждён: призраки знакомы с правилами хорошего тона ничуть не меньше, чем скажем, торговцы живописью.

— Но ты уверен в том, что это именно призрак, а, Венн? В доме больше никто не живёт?

— Никто, кроме хозяйки. Она вас сюда впустила — она же и выпроводит, так что спешить, право, некуда.

— Но как ты сам объясняешь появление здесь привидения?

— О, это очень серьёзный вопрос: вопрос жизни и смерти, я бы сказал — уж не сочтите за каламбур. Вообще-то, есть у меня на этот счёт своя теория…

— Ну, и что же это за теория?

— Давайте-ка вы сначала расскажете мне, чем обычно объясняют появление призрака? Только в двух словах.

— Бывает, что человек умирает с какой-то навязчивой идеей, — сказал Том Торотон, — Она остаётся с ним и после смерти — и привязывает его к земле.