Особенно ярко эта мысль звучит во время последней встречи Алексея Орлова с самозванкой в Петропавловской крепости. «Она так боится, что не успеет узнать…» — говорит Тараканова о Екатерине, — «Что я убегу от нее… в могилу… Решила все-таки через тебя попробовать. Послала — и ты пришел. После всего, что сделал. Не постыдился. Точнее, стыдился, но пришел. Потому что раб… На рабов не сердятся. Как на этих солдатиков несчастных. Они мне как родные…

— Клянусь на кресте! Я тебя любил.

— Не надо. В любовь мы играли. Оба.

— Я не играл, Алин. Я любил. Я и сейчас тебя люблю.

— Тогда еще страшнее. Тогда ты даже не дьявол. Ты — никто… Я играла с тобой. И думала, что выиграла. И проиграла, потому что я впервые встретилась с любовью раба».

Смерть гордой свободной женщины в стране рабов! Какой пафос. Не важно, что она лгунья и самозванка, играющая в довольно грязную политическую игру, способную погубить «страну рабов». Важно, что она жила и умерла свободной. Меду тем как встреченные ею в России люди все, вне зависимости от их человеческих качеств — холопы. «Теперь я знаю, в этой стране распоряжается только она», — говорит в начале приведенного разговора Тараканова. — «А вы — рабы. Ты, добрейший князь Голицын… Нет-нет, я без иронии. Он действительно добрейший. Просто я представляю, с какой добрейшей улыбкой он вздернет меня на дыбу, коли она прикажет. Хозяйка… Бедная!»

В голове сразу всплывают другие строки: «Рабы, рабы, сверху до низу — все рабы!» Мы видим, что в детстве Радзинский хорошо учился в школе и читал Чернышевского. И еще автор явно не забыл любимое чеховское: «по капле выдавливать из себя раба». Поэтому он изо всех сил давит раба из Алексея Орлова, а раб не давится — не созрели еще объективные предпосылки для отмены крепостного права в России, даже до декабристов ой как далеко. При чтении Чехова меня всегда интересовал вопрос, а что делать, если раба нет? Ведь свобода — категория внутренняя. Может, он потому из Алексея Орлова не давится, что его там не было? Это как поиски черной кошки в темной комнате при полном ее отсутствии.

Для подтверждения рабской сущности Алексея Григорьевича Радзинский все время приводит выдержки из его писем Екатерина II, кончающихся словами: «Вашего Императорского Величества всеподданнейший раб». Автор, как дитя, радуется простейшей литературной находке — совместить официальную формулировку с описанием внутренней сущности человека. Между тем, перед нами всего лишь обязательный элемент эпистолярной культуры того времени, ровным счетом ни к чему не обязывающий человека штамп. Позволим себе напомнить, что еще недавно в паспорте у большинства из нас было написано «гражданин Советского Союза», но это не значило, что все гражданами являлись.

Реальный А. Г. Орлов был государственным человеком, политиком, а политика, как известно, не знает морали. В этом состояла его сила, в этом крылась и слабость Граф остро чувствовал политическую опасность, возникшую в связи с появлением в Европе самозванки, за спиной которой стояли довольно влиятельные круги: Версальский двор, польская конфедерация, орден иезуитов, римско-католическая курия. Ведь не даром же командующий целой эскадры, человек располагавший значительными военными средствами не смог устроить тривиального похищения осторожной авантюристки, а в отсутствии организаторских способностей графа трудно заподозрить. Чтоб усыпить бдительность охранявших Тараканову заинтересованных лиц и вызвать ее собственное доверие, Орлову пришлось разыгрывать комедию с ухаживанием и страстной любовью. Обольстить женщину, увезти из безопасной Италии и передать в руки злейших врагов в России — не благородная роль. Хотя оба: и Орлов, и авантюристка — играли в одну и туже игру, и любили друг друга с одинаковой долей «искренности», есть моральный порог, через который Алексей переступил.

Жаль его? Да. Он будет мучиться, т. к. похищение княжны Таракановой ляжет на его честь грязным пятном, и даже уйдет в отставку. Сам, а не как у Радзинского, по воле Екатерины II. Кстати время этой неожиданной для императрицы отставки, которая, судя по сообщениям иностранных дипломатов, так оскорбила ее, близка ко времени появления первых слухов о тайном венчании Екатерины II и Г. А. Потемкина. Если Алексей, столько сделавший для несостоявшегося брака императрицы и Григория Григорьевича, уловил слухи об этой «семейной тайне», его обиду не трудно понять. Он уступил царицу брату, охранял пока мог их счастье, а она…она вышла замуж за другого.

Заметим, отставка по собственному желанию, отставка, которую буквально бросают в лицо императрице — не есть акт холопского поведения. Цену себе Орловы знали.

Итак, Алексей Григорьевич удалился в Москву, а вскоре увез к себе сына Александра, которого многие в публике действительно считали сыном княжны Таракановой. Конечно, для образа, выстроенного Радзинским, важно, чтоб Алексей всю жизнь вспоминал ту женщину, т. е. погубленную им самозванку, и не находил успокоения. Именно в этом граф признается Екатерине II во время из последней встречи: «Не могу», — говорит он на предложение императрицы подыскать ему жену, — «После нее — все. Жену взял, думал — получится. И — ничего! Все пустое… Будто опоила она меня. Забыть ее не могу… Вот ведь как оказалось-то: во всю жизнь только ее и любил…»

Должны разочаровать читателя. Помимо счастливого, но короткого брака, оставившего на руках у графа маленькую дочь Анну, Алексея Григорьевича еще ожидали большие любовные перипетии скандально-бытового характера, за которыми история с княжной Таракановой сама собой отходила на дальний план. В Москве Орлов встретил даму на 30 лет моложе его самого, М. С. Бахметеву (урожденную княжну Львову), и они полюбили друг друга. Бахметева была замужем. Муж ее унижал и обижал. В конце концов бедная женщина решилась бежать из дома и искала спасения под покровительством у Орлова. По законам того времени муж мог с полицией требовать выдачи жены. Алексей Григорьевич, вопреки закону и мнению света, решил предоставить убежище любимой женщине и заступиться за нее.

Поселившись в доме Орлова, Бахметева занялась воспитанием Анны, которая называла ее «голубушкой-сестрицей» и очень привязалась к ней. Новая возлюбленная графа была невероятно активной женщиной, она шила, разводила коров, делала сыры, устраивала Алексею Григорьевичу бурные сцены из-за его попыток оказать ей материальную помощь — ведь она считала себя финансово независимой. Словом, старость Алексея Орлова не только не была одинокой, но и не отличалась гробовым спокойствием. Ему и помимо призраков, как это у Радзинского, было кого пригласить к себе в гости. Например, княгиню Е. Р. Дашкову с целью примирения на старости лет.

Но все это не находит отражения в книге Радзинского, поскольку прямо не относится к злоключениям самозванки. Зато любой факт, который может быть притянут за уши к основной линии, не проходит мимо внимания автора. Даже смерть несчастного Григория Григорьевича, сошедшего с ума после кончины горячо любимой жены, увязывается в романе с тотальным орловским раскаянием по поводу похищения Таракановой. Этот страшный эпизод заслуживает внимания читателей. В момент короткого просветления измученный Григорий просит Алексея дать ему яд. А потом…

«В парадной зале дворца сидело за круглым столом пять братьев Орловых. Лакеи неслышно подавали блюда. В молчании шла трапеза. Наконец Григорий поднялся и сказал.

— Ну пора, ваши сиятельства, господа графы. А я меж вами был князь. Давай, Алеша, из твоих рук.

Алексей молча протянул ему кубок с вином.

— Спасибо, уважил. — Он взял кубок и залпом осушил его. — До дна, — засмеялся он и поставил кубок на стол».

Не стану возмущаться нелепостью выдумки об отравлении, подхваченной Радзинским у самого недостоверного поставщика жаренных фактов на европейский дипломатический стол Г. Гельбига. Излишне напоминать также, что самоубийство — тяжкий грех, а Орловы были православными. Скажу только о страшном чувстве пустоты, которое возникает после прочтения подобных строк. Словно соприкосновение с текстом мертвит душу, убивает не только героев…