Более того, Атлантический союз был примерно столь же сильным, как и всегда. На последнем этапе холодной войны, в 1989–1990 годах, имели место разногласия по поводу воссоединения Германии, когда в силу исторических причин ни Маргарет Тэтчер, ни Франсуа Миттеран не разделяли решимости Джорджа Г. У. Буша и Гельмута Коля как можно скорее положить конец разделению страны. По этот вопрос не выходил на уровень общественного несогласия, и вскоре воссоединение Германии стало свершившимся фактом. То, что объединенная Германия в действительности будет означать конец франко-германского лидерства в возникающей новой Европе (в которой Франция имела возможность извлекать выгоду из раздела Германии), еще не было столь очевидным.
Более обещающим было общее состояние отношении между Америкой и Европой. Европейское сообщество последовательно углубляло свое единство, готовясь ввести общую валюту и стать обновленным и расширенным Европейским Союзом в атмосфере трансатлантической политической сердечности. Понятие атлантического партнерства выглядело как стратегическая реальность не только благодаря НАТО, для которой победа в холодной войне была сама по себе его историческим утверждением, но и распространялось на отношения между Соединенными Штатами и Европейским сообществом, выходя за географические границы Европы. Шли разговоры и о более масштабном партнерстве, которое придало бы конструктивное направление развитию мира, освободившегося от нависшего ужаса третьей мировой войны. Америка и Европа могли бы теперь совместно продолжать выполнять традиционную для Запада роль глобального руководства.
Такова была риторика времени, обещание исторического момента, манящая возможность будущего, которая полтора десятилетия спустя будет казаться отдаленной и нереальной. Подъем Азии все еще воспринимался как далекая перспектива, и главным кандидатом в Азии на ведущую роль была Япония, все чаще характеризуемая как «западная» демократия и член трехстороннего клуба вместе с Америкой и Европой. Движение Европы в направлении еще большего единства порождало спекуляции относительно будущей мировой роли такого союза, и французские геополитические стратеги занимались многообещающими проектами реставрации французско-европейского величия. Равенство с Америкой еще не воспринималось как предзнаменование отделения, и немногие тогда представляли себе сегодняшнюю Европу, увеличившую свое пространство, еще более отдаленной от Америки и в то же время беспомощной в глобальном смысле.
Эта возбуждавшая надежды новая реальность вряд ли была всеобщей. Советский Союз, бывший империей, испытывал острые приступы националистического сепаратизма, быстро приводившие к вспышкам этнического насилия. Дезинтеграция многонациональной Югославии была вызвана теми же причинами. Такие акты насилия, симптоматичные для этого времени, проводились от имени демократии и самоопределения, ассоциируемых с победоносной Америкой и часто провозглашаемых их приверженцами в надежде, что это вызовет симпатию и поддержку Соединенных Штатов.
Бывшие советские лидеры также были заняты собственным превращением в лидеров России или других новых независимых государств. Наиболее внушавшим доверие путем к завоеванию народной популярности для бывших коммунистических руководителей, особенно в Армении и Азербайджане, стали территориальные претензии к некоторым постсоветским соседям, подобным же образом ставшим новыми независимыми национальными государствами.
На Дальнем Востоке ни Китай, ни Япония еще не представляли собой серьезного вызова американскому влиянию и не подошли еще к грани регионального кризиса. Но они тщательно и вдумчиво оценивали новую глобальную ситуацию. Китай, все еще находившийся в начальной стадии своей поразительно продуманной и политически управляемой социальной трансформации, расширял сферу частной инициативы от сельского хозяйства до мелкой торговли и производства, а затем и до сферы крупномасштабной индустриальной деятельности, все еще плохо сознавая, что через пятнадцать лег он будет восприниматься потенциально как еще одна сверхдержава. Его главной государственной задачей было не допустить отделения Тайваня путем получения на это полной международной санкции. Геополитически Китай все еще пожинал плоды своего успешного, наполовину закрытого стратегического сотрудничества с Америкой и нанесении окончательного поражения советской агрессии в Афганистане. Китайско-американские взаимоотношения были гибкими и с американской точки зрения стратегически продуктивными.
Соседом Китая, едва соприкасающимся с дальневосточной границей распадающегося Советского Союза, был находящийся и изоляции северокорейский режим. Внезапно лишенный советской защиты и уже с огромным подозрением следивший за китайско-американской стратегической солидарностью, закрепленной совершенным за десять лет до этого советским нападением на Афганистан, диктаторский режим Северной Кореи исподтишка начинал искать доступ к обладанию собственным ядерным оружием.
Легко также забыть, насколько иначе виделась Америке пятнадцать лет назад та же Япония. Во второй половине 80-х годов прошлого века Япония считалась восходящим супергосударством. Покупка Японией Рокфеллеровского центра в Пью-Йорке вызвала в Америке опасения, что Япония очень скоро может занять место Америки в качестве самой жизнеспособной и инновационной экономической державы. Хотя такое беспокойство не отразилось на политике, оно, тем не менее, способствовало тому, что в сознании японской элиты все более укреплялась мысль, что место Японии в мире не может целиком определяться статьей 9 разработанной Америкой японской Конституции, приговорившей Японию к пацифизму, или Американо-японским договором об обороне. Этот договор, возлагающий на Америку обязательства обеспечивать оборону Японии, фактически превратил Японию в протекторат США, поскольку он не содержал взаимных обязательств Японии, касающихся обороны Америки, какие существуют в НАТО. Но в этом отношении положение складывается аналогичным образом, и Токио во все возрастающей степени признавалось частью нового трехстороннего партнерства с Соединенными Штатами и Европейским Союзом.
За советским поражением в Афганистане последовало прискорбное американское пренебрежение в отношении будущего этой страны, симптом более широкого безразличия к региону, который в течение десятилетия остается «глобальными Балканами» Америки, — огромная территория, простирающаяся от Суэца до Синьцзяна в Китае, раздираемая внутренними конфликтами и являющаяся зоной иностранного вторжения. Иран упорно стоит на позиции своей фундаменталистской враждебности к Америке и представляет потенциальную региональную проблему, но его способность создать серьезную угрозу была подорвана длившейся почти десятилетие войной, развязанной Ираком. Среди иранской интеллигенции и молодежи имеют место проявления оппозиции религиозному экстремизму, дающие надежду на постепенную эволюцию в сторону более умеренного курса.
Исчезновение Советского Союза наиболее сильно отразилось на положении арабских стран, в особенности на положении Ирака и Сирии, которые опирались на советскую военную помощь и политическую поддержку в их враждебных действиях против Израиля. Лишившись своего стратегического покровителя, непримиримые арабские государства теперь пребывают в состоянии стратегической растерянности. Разумность игры Анвара Садата на условиях, предложенных Америкой, начатой Никсоном и доведенной до конца Картером, казалась признанной, и этот урок не прошел даром даже для Организации освобождения Палестины с ее ошибочной стратегией и близорукой тактической линией. Впервые за все время, прошедшее с момента посредничества Картера в Кэмп-Дэвиде в 1978 году, перспектива мира на Ближнем Востоке перестала быть миражом.
И наконец, в непосредственной близости от отчего дома кастровская Куба стала теперь стратегически изолированным аванпостом. Не являясь больше трамплином для революции на континенте, перестав быть наглядным свидетельством глубокого проникновения Советского Союза в сферу влияния США и даже утратив значение базы для более скромных региональных устремлений в Центральной Америке, кубинский режим теперь лишен своего главного союзника, своего спонсора, поставщика вооружений и субсидий. Кастро счел зачарованность Китая использованием прибыли в качестве стимула экономического развития идеологически подозрительной, и распад Советского Союза, казалось, подтвердил его страхи, что либерализация была крайне заразной инфекцией, которая должна быть подавлена в самом начале. Поскольку кастровская Куба больше не выглядит будущим латиноамериканской политики, самосохранение диктует самоизоляцию.