Вчера, в свой последний, незапланированный третий день в Москве мы с Игорем навестили два вуза. В один из них поступила его дочь, а во втором работал его знакомый. Я был против какой-либо протекции, поэтому Игорь, не желая меня смущать, просто попросил уделить нам пятнадцать минут, за которые я успел достать бедного мужика своими вопросами. Мне снова дали некоторые рекомендации для поступления и, пожелав удачи, откланялись.

Голова моя была забита под завязку. Я был уверен, что выжал из этой поездки все, что мог. И я ехал бы домой с легким сердцем, если бы не мой душевный раздрай.

Вчера я, как полнейший придурок, в течение целого дня заходил к Стасу на страницу, смотрел на его фотки (согласно которым, он совершенно не парился ни о чем — обычный отдыхающий школьник, мать его) и мысленно просил его мне позвонить. Потому что я сам — ни за что. И дело было не в гордости. Просто я не чувствовал себя виноватым до такой степени. Может, я ошибаюсь, но что-то мне подсказывало, что если я дам слабину, то впредь с моим мнением считаться не будут.

Последние слова Стаса о помощи его отца не выходили из головы. Я вообще не был уверен, что занимаю в его жизни то же место, что и он в моей. Даже любя его, я не собирался терять свое внутреннее «Я». Я как-нибудь смогу управиться с его темпераментом, ревностью и прочими заебами. Но мне нужно доверие и уважение моих решений. Хотя бы в микродозах.

Решив послушать музыку, чтобы отвлечься, я полез в рюкзак за наушниками, когда наткнулся на коробочку.

Вчера вечером мы с Игорем и Мариной выбрались пройтись по магазинам. Я купил кое-какие безделушки для родителей на свои деньги, которые остались еще с летней подработки. Мы шли по второму этажу, когда я увидел на стеклянной полке витрины множество красивых брелоков. Меня привлек один с маленьким калейдоскопом.

Жарский как-то рассказывал, как ему дедушка подарил калейдоскоп в детстве. Он его случайно разбил, но не хотел признаваться в содеянном, поэтому соврал, что дал мальчику поиграть.

Ноги сами меня повели в маленький магазинчик. Я расплатился и ожидал, когда брелок упакуют в коробочку. Стоя у кассы, я осматривал магазин, пока не уткнулся взглядом в майку любимого цвета Жарского. Надпись гласила «С такой учебой и секс не нужен».

Этот говнюк любил так говорить, после чего обычно добавлял: «Хотя откуда без секса будут силы на учебу?».

Я решил, что это знак. Согласен, ступил. Какой, блять, знак? Знак того, что я должен вернуться домой с пустыми карманами? А вот хрен ему, а не майку!

И вот сейчас, сидя в машине Свиридовых, я кручу коробку с брелоком и в сотый раз убеждаю себя, что майку ЕГО любимого цвета и ЕГО размера буду носить сам.

Незаметно для себя я вырубился, сжимая в руках небольшую коробочку, так и не достав наушники.

Вернулись в город мы в два часа дня. Отец был на работе, а мама поменялась на ночное дежурство, чтобы встретить меня. Меня так долго целовали и рассматривали, что создавалось впечатление, что я вернулся с фронта. Вручив маме новенький кулинарный блокнот (она давно хотела сменить свой древний талмуд, который был почти моим ровесником, на новую книжку) и красивую заколку (спасибо Марине, без нее бы не выбрал), я поперся в ванную.

Мама меня откормила, а пока откармливала, наслушалась моих историй и счастливая ускакала в магазин. Я остался в доме один. И, конечно же, мысли, как июньские комары, которые год сидели на диете, тут же с радостью запрыгнули в мою голову.

Этот козлина даже ни разу не квакнул мне в трубку за все три дня. Зато успел и с ребятами побухать, и в кино сходить!

Чтобы как-то отвлечься, я включил комп и загрузил игрушку, которую еще до каникул позабросил. Мама пришла из магазина, мы еще немного поболтали. Чувствуя себя бесхребетным чмом, написал на своей странице, что уже дома. Чтобы сам-знаете-кто был в курсе. Хотя понимал, что он и так в курсе (я же сообщал ранее, что это на пару дней) и, скорее всего, просто не хочет говорить.

Я уже в пятый раз пролистывал каналы на телевизоре, когда раздался звонок телефона. Мама ушла на работу полчаса назад, отца еще не было. Я подошел к телефону и застыл.

Жарский. Я три дня ждал его звонка, а теперь мне стало страшно взять трубку. Понимал, что глупо, пытался собраться с мыслями, но не знал, что говорить.

Уж не знаю, понял ли меня Стас на расстоянии или просто ему надоело звонить, но следом пришло сообщение.

«Приходи ко мне. Надо поговорить».

А-а-а!!! Блять, все, пиздец. Ну что, Снежный, ты хотел ясности? Сейчас ты ее получишь. Мысли заскакали галопом, опережая друг друга.

«Иди».

«Не иди, придурок!»

«Притворись больным».

«Купи вино и конфеты».

«Лучше пиво и чипсы!»

«Дебил, а если у него предки дома?»

«Может, захватить ему подарок?»

«А вот хрен ему, а не подарок!»

«Иди, долбоёб!»

Все, ладно, я иду.

Быстро глянув в зеркало, убеждаюсь, что видок у меня тот еще: помятый, уставший, со следами недосыпания… Прям идеальный кандидат в рекламу антидепрессантов!

— Ладно, похуй, чай, не свататься иду, — буркнул я своему отражению, пшикая себе на шею одеколон.

Натянул толстовку прямо на домашнюю майку, и тут в голове сверкнула яркая мысль.

Блять, нет. Не буду я этого делать!

Но мысль не отпускала…

Одевшись, я оставил папе записку и его презент — пивной бокал. Всунул в карман джинс телефон и, взяв ключи, вышел из квартиры.

Дошел я быстро. Из подъезда Стаса вышла его соседка, поэтому нужды звонить в домофон не было.

Я на своих двух стал подниматься на нужный этаж, попутно думая, что я скажу Жаре при встрече. Мы непонятно на чем расстались, не виделись три дня.

А еще кое-кто непонятно чем занимался, пока я думал о поступлении.

И куртку он свою Таньке дал и плечо подставил. Джентльмен хуев!

В общем, как вы понимаете, к двери Жарских я подошел малость озверевшим и жаждущим расставить все точки.

Подойдя к двери, в последний момент сдержался «культурно» постучать с ноги и позвонил в звонок. Стас открыл тут же. Мне показалось, или на его лице мелькнуло облегчение?

Я нырнул с места в карьер.

— Я не хотел приходить, но потом решил, что все же должен знать окончательно, что у нас происходит, — выпалил я, заходя в прихожую и шаркая дверью со всей дури.

Стас молча смотрел на меня, после отошел на шаг назад.

— Раздевайся, проходи в комнату, — сказал он, отводя взгляд. И сам пошел в указанном направлении.

Я стал снимать кроссовки, в бешенстве стянул с себя ветровку, чуть не разорвав ее.

«Сейчас я ему все выскажу», — думал я, шагая в сторону его комнаты, рывком открыл дверь и замер.

Стас стоял у окна, одной рукой опираясь на стол, а другой закрывая лицо. Вся его поза выражала… отчаяние? Нервозность? Я не знал. Но мне стало не по себе. Моя злость уступила место волнению. Под моим взглядом руки Жарского поползли вверх и зарылись в волосы. Он посмотрел на меня. А я чувствовал, как от напряжения потеют ладони.

— Я уже думал, ты не придешь. Как поездка? — хрипло спросил он.

— Я… Хорошо. — что тут еще скажешь…

— Ты не писал, — нет, ну что за самомнение, а? Что мне надо было написать? Что я скучаю?

— Не видел смысла, — в идеале я хотел бы сказать это холодно, но получилось, скорее, жалобно, с тонким намеком в стиле «Ну убеди меня, пожалуйста, что все как и прежде». От самого себя стало тошно.

— Ник, я… — он выдохнул и устало потер лицо. А я смотрел на него и впитывал каждое изменение во внешности. Покусанные губы, небольшие мешки под глазами — близнецы моих собственных, усталость на лице, но в то же время горящий взгляд. Все это давало надежду на то, что он тоже скучал. Черт, он что-то сказал.

— Что?

— Я спросил, тебе удалось узнать все, что ты хотел?

— Ну… Я узнал все, что хотел и даже больше, — так, все, хватит. Он не английская королева, а я не посол Франции, чтобы соблюдать церемонии. — Стас, я ни о чем не жалею. Если бы была возможность вернуть все, я поступил точно так же. Но это так же не отменяет того, что мне было плохо без тебя, — выпалил я. Он удивленно приподнялся. — Да! Это так. Знаешь, мне нужна была твоя поддержка тогда… Я три дня с ума сходил, не знал, что у нас… Кто мы друг другу! Поэтому сейчас я пришел только за одним — мне нужна ясность!