Худенькая светлоглазая девочка крикнула рослому мальчику, который как раз поравнялся с Вовкой:

— Коля! Смотри приходи сегодня в интернат! Будем репетировать…

— Сама не забудь!.. — ответил мальчик и взмахнул портфелем.

И никто из ребят не обозвал его девчоночником!

Или тут можно с девчонками водиться?

«А что такое интернат и что такое репетировать?»— думал Вовка. Слова были новые, важные, значительные, но спросить было не у кого, а Светка больше и смотреть в его сторону не желала.

Но тут Вовку позвал отец:

— Сынку! Идём в столовую да будем трогаться дальше. — И добавил для мамы: — Нам, Маруся, сегодня хотя б До лесника добраться, до сторожки, а утром, пока морозец, форсировать нашу Бешенку… А то разольётся она, застрянем мы на добрую неделю в двух шагах от дома.

Как только они вошли в Дом пограничников, Вовкин папа вскинул ладонь к фуражке: прямо перед входом неподвижно стоял солдат с автоматом на груди, а рядом с ним, у стены, было укреплено на подставке красное бархатное знамя, расшитое золотом.

Впервые в своей жизни Вовка обедал в столовой.

Как нарочно, его посадили рядом со Светкой, и Светкина мама сказала:

— Ну-ка, посмотрим, кто молодец! А молодец тот, кто первым увидит дно тарелки…

Солдат, у которого поверх гимнастёрки была надета белоснежная курточка, поставил перед ними по тарелке солдатского борща. После первой ложки Вовка хотел было отодвинуть тарелку — в борще было много свёклы, а Вовка терпеть её не мог, но тут он покосился на Светку и не только не положил ложку, а стал так проворно подносить её ко рту, что мама даже испугалась:

— Да ты не спеши, не спеши… Захлебнёшься…

Не спеши! А если дно никак не показывается!

Он ложки на три обогнал Светку и ел с таким видом, будто свёкла слаще пряника и будто сроду он ничего вкуснее не ел.

— Один — ноль в твою пользу, — сказала Светкина мама.

Солдат в белой куртке, наверно, решил, что ребята голодали всю дорогу, и второго — макарон с мясом — принёс им по тарелке с верхом. Тут обе мамы пришли на выручку: одну порцию разложили на две тарелки и не очень-то заставляли есть.

Но, видно, Светка не любила проигрывать, она склонилась над тарелкой, как велосипедист над рулём, и так принялась уплетать солдатские макароны, что за ней никакой пограничник не угнался бы! Не угнался и Вовка.

— Один — один! — сказала Светкина мама. — Оба молодцы!.. Компот ешьте тихонько. А то и вкуса его не почуете!

Ничего пообедали, хорошая кормёжка у пограничников.

И вот все тронулись в путь на папину заставу.

Солдаты погрузили на подводу тюки и чемоданы, усадили на вещи Вовку со Светкой, а все взрослые — папа, Вовкина мама, Клавдия Петровна, солдаты и сержант — уселись на верховых лошадей. Солдаты — народ дисциплинированный, подтянутый, но и они вовсю разулыбались, когда на лошадь стала садиться Клавдия Петровна в модной шляпке, в туфельках на высоких каблуках. Но она не обиделась на солдат, сама смеялась от всей души, приговаривая:

— Ещё ладно, не по Невскому проспекту поедем: столько бы народу за животики держалось!.. Зато в лесу ни один зверь нас не тронет: как увидит мою шляпку, за тридевять земель убежит.

«Вот оно, прав был Сенька, начинается… — думал своё Вовка, сидя на подводе. — Только въедем в лес, а белые медведи тут как тут… Высунет лапу из-за сугроба и… будь здоров! Не кашляй!..»

Сразу же за посёлком дорога нырнула в такой темнющий и дремучий лес, что Вовка аж в комочек собрался и пододвинулся ближе к ездовому.

— Вы, ребята, держитесь покрепче. Дорожка тут, прямо скажем, не бархатная… — сказал ездовой. — Сядьте рядом и держитесь друг за дружку…

— Не, я за вас буду держаться. — И Вовка ещё дальше отодвинулся от Светки.

Если бы Вовка сумел пересчитать все камушки, все кочки и выбоины на этой дороге, все бревенчатые мостики через ручьи и деревянные настилы через болота, то Сенька, наверно, почесал бы затылок: «Ну и Вовка, ну и голова!» А если б Вовка порассказал Сеньке, что дорога то и дело петляла, огибая то огромные гранитные валуны, невесть как попавшие в лесные дебри, то мохнатые выступы сопок, то озеро, то озерцо, тогда Сенька и вовсе бы обозвал Вовку великим учёным!

В одном месте солдатам пришлось спешиться, чтобы убрать с дороги упавшее дерево. Даже топоры пустили в дело.

— Куда это ты нас завёз? — шёпотом спросила Вовкина мама отца.

— Э-э, Маруся! Дальше ещё красивее будет — такая дичь и глушь, — ответил отец. — Заповедные места, никакого курорта не надо. А рыбалка какая, а охота!..

Вовка ожидал, что Светка запищит от этой трясучки — всё же девчонка как-никак! Но Светка даже и внимания не обращала на то, что подводу швыряло из стороны в сторону или встряхивало на какой-нибудь булыжине. Она почему-то не взлетала над чемоданами и узлами, как он, Вовка.

Не очень-то смотрел Вовка на Светку, а всё ж успел заметить, что нос у неё был пуговкой, короткие белые косички с голубыми бантами жёстко и прямо торчали из-под красного берета. Больше всего Вовке не понравились Светкины глаза. Уж очень большие, не то серого, не то синего цвета — и не поймёшь. Вовка недолго думая окрестил её «лупоглазой», а ещё «длинноногой».

Вовка не собирался с ней разговаривать, а не разговаривать Светка не могла. На все её вопросы пришлось отвечать ездовому. А он отвечал охотно, по всему видать, дяденька добрый. Наверно, это был у них не первый разговор: у Светки как будто развязался мешок, до краёв набитый вопросами: они так и сыпались.

— А на нашем участке происшествий никаких не было? — важнецки начала Светка и стрельнула глазищами в сторону Вовки.

— Всё в порядке, товарищ дочка заместителя начальника заставы! — длинно отрапортовал солдат. — Граница на замке!

А дальше пошло:

СВЕТКА, А контрольно-следовую полосу ещё не пахали? — И опять глазами в Вовкину сторону: вот-де, мол, дорасти ещё до меня!

СОЛДАТ. Никак нет. Рановато ещё. Вот стает снег, тогда и примемся за дело. И плуги готовь! и бороны…

СВЕТКА. А сержант Куликов на рыбалку ходит?

СОЛДАТ. А как же! Окунями и кумжей балует нас исправно…

СВЕТКА. Я кумжу люблю… И окуни вкусные, а плотва невкусная. В ней костей много. И у лещей кости… А красный уголок уже отрен… уже отер… фу, уже отремонтировали?

СОЛДАТ. Порядок… Потолок побелили, стены масляной краской покрасили, полы перестлали… Вот ковровые дорожки везём, уют будет стопроцентный…

Вовка насторожил уши, как только разговор зашёл о рыбалке. Он был заядлым рыболовом, даже не помнил себя без удочки. Мама, смеясь, говорила, что это у него наследственное, папино, но приучил Вовку к удочке не папа, а всё тот же двоюродный Коля. Он сам просиживал с удочками день и ночь. Вовку он начал брать с собой, как только двоюродный братишка ходить выучился. Таня смеялась:, когда-нибудь Коля перепутает, нанижет на крючок Вовку вместо лягушонка и забросит закидушку на сома…

Однажды рыбацкое счастье и к Вовке повернулось лицом: он подцепил здоровущего голавля, леска не выдержала, и, вероятно, голавль до сих пор гуляет в реке с Вовкиным крючком в губе. Голавль этот потом в рассказах Вовки всё рос и рос. Сначала он был с локоток, потом с руку, а потом и размаха обеих рук не стало хватать. Пришлось на этом остановиться. Да и Коля подсказал не перебарщивать, чтобы люди не стали называть Вовкин рассказ врушиным «охотничьим рассказом»…

— Я тоже один раз в Кубани голавля поймал… — решился вставить он, как только Светка на секунду замолчала, и хотел было развести руки, но они у него были заняты — держался за чемодан и узел. К тому же Вовка вспомнил Колин совет и скромненько добавил — Большого-большого… Только он опять в Кубань упал, потому что леска была тонкая, а кабы она была толстая, я бы его совсем поймал…

— Если бы да кабы… — вставила Светка. — Дядя Куликов как говорит: «Рыба в реке — не в руке, чтобы рыбку съесть, надо в воду лезть!» Разве это считается, что поймал, когда ты совсем его не поймал?