— С чем бы он там ни говорил, — сказал Джейсон, — одно очко в его пользу. Ведь мало разумных рас, с которыми мы смогли вступить хоть в какое-то общение, я уж не говорю об осмысленном контакте. А этот суперробот вышел на него, причем на более чем осмысленное.

— По двум причинам, — предположил Джон. — Во-первых, он, вероятно, способен расшифровывать символы языка…

— Функция хорошего компьютера, — заметил Джейсон.

— И во-вторых, хороший компьютер способен не просто на понимание, отличное от нашего, но может обладать более широким спектром понимания. Во многих случаях мы не можем вступить в контакт из-за своей неспособности постичь образ мыслей и систему ценностей, отличных от наших.

— Что-то уж больно долго мы ждем, — проговорил Красное Облако. — Как вы думаете, чудовище все еще не может ни на что решиться? Хотя я полагаю, не имеет значения, что он скажет. Сомневаюсь, чтобы он мог помочь нам.

— Это не чудовище, сэр, — возразил Езекия. — Это конструкция, созданная такими, как я. Хотя я должен прибавить, что ни за что не стал бы ее создавать. Пусть она умна, но это омерзительная вещь, детище греховной гордыни. И все же я уверен: если Проект примет решение, он может помочь нам.

— Это мы скоро узнаем, — сказал Джейсон. — Стэнли спускается по тропинке.

Они стоя ожидали сверкающего робота. Тот спустился, подошел к ним и остановился, вглядываясь в каждого из них.

— Новости плохие, — наконец проговорил он.

— Значит, не поможете, — сказал Джейсон.

— Мне искренне жаль, — ответил робот. — Моим личным желанием было бы сотрудничать с вами. Но мы построили Проект, он теперь главный среди нас, можно сказать, — робот склонил голову в сторону Горация Красное Облако, — он наш вождь, и потому мы подчиняемся его решению. Ибо какой смысл создавать вождя, если ты ему не доверяешь?

— На чем основано его решение? — спросил Джейсон. — Вы нам не доверяете? Или проблема, по вашему мнению, не так серьезна, как нам представляется?

Стэнли покачал головой.

— Ни то ни другое, — сказал он.

— Ты понимаешь, что если Люди вернутся, они могут подчинить вас? И Проект тоже.

— Ты обязан быть учтивым с этими джентльменами… — начал Езекия.

— Не вмешивайся, — резко оборвал его Стэнли.

— Буду, — в голосе Езекии зазвучал несвойственный ему гнев. — Это те, кто нас создал. Мы обязаны хранить верность. Даже ваш Проект должен быть верен им, так как вы использовали не только данный вам людьми разум, но и собирали по всему свету материалы, из которых строили Проект, знания, которые в него вводили.

— Мы теперь не ищем преданности, — проговорил Джейсон. — Иногда я думаю, что мы должны были бы извиниться за то, что построили вас. Мы не дали вам мира, к которому вы могли бы испытывать благодарность. Но если Люди вернутся и захватят планету, пострадаем мы все.

— Чего вы хотите? — спросил Стэнли.

— Вашей помощи. Коль скоро вы отказываете в ней, у нас есть право спросить почему.

— Это не утешит вас.

— Мы не утешения ищем.

— Хорошо, — сказал Стэнли, — раз вы настаиваете…

Он запустил руку в сумку, висевшую на поясе, достал оттуда сложенный лист бумаги, развернул его, разгладил.

— Это ответ, который дал нам Проект.

Он подал бумагу Джексону. На ней были напечатаны четыре строчки:

«Описанная ситуация для нас несущественна. Мы могли бы помочь человечеству, но нет причин делать это. Человечество — преходящее явление и не имеет к нам отношения».

Дядя Джейсон сказал, что начинать ей нужно с книг по истории. Это, сказал он, даст основу для понимания всего остального.

Сейчас, в библиотеке, когда ветер бормотал в карнизах, а от толстой свечи остался всего небольшой огарок, Вечерняя Звезда устало подумала о том, какой, собственно, прок в понимании. Понимание не разгладит складки озабоченности на лице дяди Джейсона. Оно не гарантирует, что, если вернутся Люди, останутся нетронутыми леса и прерии — земли, где живет ее народ. И оно не скажет ей, что случилось с Дэвидом Хантом.

Последнее соображение, призналась она себе, лично для нее самое важное. Он обнял и поцеловал ее в тот день, когда они обнаружили существо в лощине, и домой они вернулись вместе, держась за руки. Но больше она его не видела, никто его больше не видел. Она бродила по лесу в надежде найти его и даже была в монастыре. Роботы ничуть не обеспокоились: они были учтивы, но едва ли милы, и обратно она шла, чувствуя себя униженной, словно бы позволила взглянуть этим равнодушным мужчинам из металла на свое обнаженное тело.

Он бежал от меня, подумала она. Или тот день в лощине не столь важен, как ей виделось? Оба они были потрясены случившимся, и захлестнувшие их чувства могли найти выход таким неожиданным образом. Непохоже, сказала она себе, чтобы это было так. Она склонялась к мысли, что те события всего лишь дали толчок тому, что она чувствовала, но не осознавала полностью, — она любила этого бродягу с запада. Но что, если, думала она, он задал себе тот же вопрос и нашел иной ответ?

Он сбежал? Или, как и прежде, должен искать что-то? Может, он решил, что предмет его поисков не в этом доме и не в ней самой, и потому двинулся дальше, на восток?

Она отложила книгу и сидела в тишине погруженной в сумрак библиотеки, уставленной рядами книг, и на столе догорала, оплывая, свеча. Скоро придет зима, подумала она, и ему будет холодно. Она могла бы дать ему одеяла, теплую одежду. Но он не сказал ей, что собирается уйти. Она снова пережила в мыслях тот день. Все было так непонятно, и до сих пор она не могла собрать все воедино, сказать, что сначала произошло это событие, затем другое, а после него третье. Все словно бы случилось одновременно, без малейших промежутков, однако она знала, что существовала некая последовательность событий. Самое странное, что она не могла с уверенностью сказать, что делал Дэвид, а что — она, и в который раз задала себе вопрос, нужно ли было участие обоих?

Что с ней случилось? Девушка помнила лишь отдельные фрагменты, но была уверена, что произошедшее не дробилось, и запомнившиеся фрагменты не более чем разбитые кусочки некоего целого. Раскрылся весь мир, вся Вселенная — или то, о чем с тех пор она думала как о Вселенной, — обнажив все потайные уголки, явив все существующие знания, причины всех событий; Вселенная, из которой были вычеркнуты время и пространство, ибо из-за них никто не мог постичь ее целиком. Появилась на миг и исчезла, так быстро, что мозг не успел ничего зафиксировать, исчезла, не оставив о себе никаких определенных воспоминаний, никакого твердого знания — как лицо, увиденное при вспышке молнии и вновь погрузившееся во мрак.

Было ли это — могло ли быть — тем, о чем она пыталась рассказать Дедушке Дубу: что внутри нее происходит нечто, что грядет некое изменение, но она не знает, какое именно, и что она может снова уйти. Если это так, подумала она, если это новая способность, вроде путешествия к звездам, а не просто нечто ей привидевшееся, ей больше не придется никуда отправляться. Потому что она сама суть любое место.

Она впервые подумала об этой способности и испугалась. Не столько важности этой мысли, сколько того, что вообще об этом подумала, что, пусть подсознательно, позволила себе об этом думать. Она сидела, напряженно выпрямившись, в полутемной комнате, где мерцала, догорая, свеча, и ей опять послышались голоса и тихое движение призраков, что обитали в книгах, единственном на Земле месте, принадлежащем им.

Из записи в журнале от 29 ноября 5036 года:

…В последние несколько столетий произошло некоторое ухудшение моего физического состояния, и теперь бывают дни (как сегодня), когда я ощущаю на плечах тяжесть прожитых лет. Я чувствую усталость, которую нельзя отнести на счет обычных дел. Я никогда чрезмерно не утомлял себя делами, а в последние годы и подавно. Походка моя стала шаркающей, а рука утратила былую твердость и выводит в журнале дрожащие каракули. Случается, я пишу не то слово, что хотел написать — очень похожее, но не то. Бывает, я не могу сразу подыскать нужное слово, и подолгу сижу, роясь в памяти, что меня не столько раздражает, сколько печалит. Порой я пишу с ошибками, чего раньше никогда не бывало. Думаю, я стал похож на старого пса, который спит на солнышке, с той существенной разницей, что старый пес ничего от себя не требует.