— У тебя же никогда не было кошки. Как только ты поближе узнаешь хотя бы одну, ты полюбишь их всех. Ты много времени проводишь в пляжном домике — кошка составила бы тебе компанию. И тебе больше не пришлось бы развлекать себя разговорами с пожилыми женщинами в магазине.

— Откуда ты узнала об этом? Кто тебе сказал?

Я полагал, что об этом никому не известно. Каждое лето я на месяц отправлялся в пляжный домик, который снимал в Фейр-Харборе на Файер-Айленде. Синди выбиралась туда на уик-энд, а всю оставшуюся неделю я трудился в полном одиночестве, объясняя, что люблю уединение. Но после трех дней тяжелого труда за пишущей машинкой (в то время я еще не осмеливался щелкать по клавишам ноутбука), я начинал тосковать по человеческому общению. Тогда я чаще звонил по телефону, делая первый звонок приблизительно в 10.30 утра. На шестой день мои друзья подключали автоответчик, ведь большинство из них не могли тратить время на то, чтобы помогать мне отлынивать от работы. На десятый день я окончательно сдавался и три раза в день прогуливался до местного супермаркета. Он находился в двух кварталах от моего дома, и в нем всегда можно было встретить нескольких пожилых домохозяек, обменивающихся сплетнями с мясником и друг с другом. Через три года я стал постоянным клиентом магазина. Я знал все, что только можно было знать о сотне людей, с которыми никогда не встречался. Но самое замечательное, что три раза в день по полчаса я не был прикован к пишущей машинке.

— Ты когда-нибудь держал у себя котенка? — спросила Синди, проигнорировав мои требования назвать имя доносчика с Файер-Айленда.

— Я так же никогда не держал у себя змею. Но я и не хочу этого делать. Они мне не нравятся. Это Фрэнк, мясник из магазина? Он тебе рассказал?

Мы проспорили около семи часов, пока наконец Синди не решила, что приобретение кошки ничего не добавит к нашим отношениям. К моему величайшему облегчению, на этом мы прекратили дискуссию, и все вернулось на круги своя.

Пока Синди не отправилась в Лос-Анджелес навестить мать.

Она была не слишком к ней привязана, поэтому не очень стремилась туда ехать. Но раз в год чувство вины и дочерний долг брали вверх над здравым смыслом, и Синди отправлялась с дежурным визитом. Миссис Уэйберн — и я стараюсь относиться к ней как можно более объективно и справедливо — была крайне неприятной особой, живущей в той части окраины Лос-Анджелеса, которая называется «Городок на колесах». Будь у них девиз, он звучал бы следующим образом: «Приходи и проведи с нами несколько унылых лет, прежде чем тебе начнут отказывать внутренние органы». Там можно неплохо провести время, если вас не слишком заботят свежий воздух, свободное пространство или приятные пейзажи.

На сей раз визит оказался хуже обычного. На третий день мать и дочь поссорились. Синди хотела позаботиться о матери и угостить ее вкусным обедом. А та в своей жизнерадостной манере заявила, что для нее вся еда на один вкус — как холодной комок засыхающей глины, — поэтому она не видит смысла выкидывать деньги на столь малоприятную вещь, как хорошая еда. Синди посчитала подобное отношение нездоровым и сказала об этом матери, развязав тем самым войну. Через час она уже вся в слезах была в доме моего брата и поглощала вкуснейший пирог — мой брат отлично готовит.

Эрик был очень внимателен к ней и сумел ее развеселить, поэтому, когда Синди позвонила мне пожелать спокойной ночи, настроение у нее было отличным. Намного лучше, чем можно было ожидать. Честно говоря, она была настолько счастлива, что мне бы следовало кое-что заподозрить. Синди сообщила, что утром собирается отправиться с братом по магазинам и дневным самолетом вернуться домой. Поскольку ей больше не хотелось видеть мать, то ее ничего не держало в Лос-Анджелесе. Перед тем как повесить трубку она произнесла:

— Ты не представляешь, какой у Эрика милый кот. Подожди, скоро сам все увидишь.

Я повесил трубку, уверенный, что ждать придется очень долго.

Следующей ночью в 23.10 раздался телефонный звонок.

— Я уже получаю багаж, — известила меня Синди. — Ты еще не спишь? — Она говорила с теми напевными интонациями, какие обычно появлялись в ее голосе, когда она испытывала ко мне особенно нежные чувства.

— Нет.

— Я буду у тебя через полчаса.

— Не могу дождаться. — И это было правдой.

У Синди имелись ключи от моей квартиры, и ей ничего не стоило преодолеть разнообразные охранные сигнализации, телефоны и телевизионные камеры, через которые вынуждены проходить люди, желающие попасть в дом, где я живу. И вот через полчаса до меня донесся звук отворившейся входной двери. Когда я вышел из спальни, Синди стояла возле двери со счастливой улыбкой на лице.

Я направился к ней, чтобы поцеловать, но она воскликнула:

— Подожди! Я хочу тебе кое-что показать.

— Правда? Мне надо выйти в коридор, чтобы это увидеть?

— Нет, — ответила она все с той же улыбкой, которую прежде мне не доводилось видеть. — Оставайся здесь и закрой глаза. Я скажу, когда можно будет их открыть.

Я послушно стоял с закрытыми глазами, а когда открыл их, то увидел в руках Синди крошечный пушистый комочек. Точнее, в одной руке. Он был настолько маленьким, что на мгновение я решил, будто она привезла из Калифорнии хорошо выдрессированную мышь.

Но это был крошечный серый котенок с круглой головой и смешными ушками, загнутыми вперед и вниз. Он сидел на ладони Синди и отважно вертел головой по сторонам, разглядывая мою квартиру.

— Ты завела себе кошку? — заикаясь, выдавил я.

Котенок сразу прекратил вертеть головой, посмотрел мне в глаза и мяукнул. Это было едва слышное мяуканье, обращенное именно ко мне. Но я и сегодня готов поклясться, что он улыбался.

— Нет, он не мой, — произнесла Синди.

— А чей? — тихо спросил я.

Она промолчала, и я снова обратился к ней:

— Синди? Чей это котенок?

Она вздохнула, и у меня возникло смутное подозрение, что ответ уже известен.

На протяжении многих лет я знал, что если я когда-либо заведу домашнее животное — я полагал, это будет собака, — то назову его Нортоном. Иной вариант даже не рассматривался.

Моим самым любимым прозвищем — да и самым любимым животным на тот момент — был Йоссариан,^[3] пес моего брата. По-моему, он был не просто невероятно симпатичным кокапу, то есть помесью кокер-спаниеля и пуделя, но и настоящим гением.

Его никогда не водили на поводке даже в Нью-Йорке. Он мог прогуляться с вами до угла, остановиться, подождать, пока вы перейдете улицу, а потом пойти рядом. Терпеливо дожидался вас снаружи, пока вы делали покупки в магазине. Кроме того, он был очень дружелюбным и, казалось, имел умудренный и пресытившийся жизнью вид, из-за которого легко было поверить, что он может поддержать интересную салонную беседу. На французском.

Мне довелось присматривать за ним полгода, когда Эрик уехал в Испанию. Сам я в то время жил на пятом этаже дома без лифта в Уэст-Виллидже, в маленькой квартирке, куда и вселился Йоссариан. Скоро я понял, что пес не испытывает бурного восторга от карабкания вверх и вниз по лестнице всякий раз, когда ему нужно выйти на прогулку. А особенно если это происходило зимой, ведь снег и лед сами по себе являлись серьезным испытанием для его изнеженных лап.

Он прожил у меня неделю и, к моему ужасу, начал хромать. Я заметил это, когда мы прогуливались по Гринвич-стрит. Пес подворачивал переднюю правую лапу и явно оберегал ее. Я подошел к нему и, подняв на руки, внимательно осмотрел его. И хотя я ничего не обнаружил, пес смотрел на меня так душераздирающе, что не оставалось сомнения в том, как ему больно. Я опустил его на землю, чтобы он сделал свои дела, а затем взял на руки и отнес домой.

Я решил не поддаваться панике. Пусть пройдет несколько дней, и если пес продолжит хромать, я отведу его к ветеринару.

Казалось, в квартире Йос чувствовал себя прекрасно, разве только двигался медленнее обычного. Но стоило нам выйти на улицу, как он снова хромал. Я брал его на руки и носил, опуская на землю, когда ему надо было облегчиться, а потом мы возвращались в квартиру.