Наконец мы у дома. Через час вся наша «засекреченная сотня» погружается в сон...

Не так давно Григорий Явлинский, а вслед за ним и некоторые другие экономисты сообщили данные о золотом запасе страны. Данные, которые раньше тщательно скрывались. Так вот, из сообщений, прозвучавших с телевизионных экранов и в газетах, стало известно, что у нас осталось всего 240 тонн золота. Эта информация буквально потрясла меня. Да, наверное, не только меня. Я невольно вспомнил обо всем, что было в Челябинске — почти пятьдесят лет назад. Как же так, тогда, после четырех лет страшнейшей испепеляющей бойни, страна располагала запасами золота, в несколько раз превосходящими сегодняшние?! А ведь золото определяет экономический потенциал государства. Значит, сейчас у нас не осталось почти ничего? Ни золота, ни потенции, ни экономики»...

Напомню, что эти строки я писал в 1992 году.

Зимой 1944/45 года в училище разнесся слух, что к нам в гости с инспекционной проверкой должен прибыть заместитель командующего бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии маршал бронетанковых войск Павел Алексеевич Ротмистров. Стоит ли говорить, что творилось в училище?! Всюду мели снег, сбивали сосульки, посыпали песком аллеи, красили казармы, чистили пуговицы на шинелях и гимнастерках, драили сапоги.

В назначенный день у проходной выстроился наготове почетный караул, нервно прохаживались начальник училища генерал Казаков и его заместитель по политической части полковник Кирнос. Словом, готовность № 1.

Когда время прибытия высокопоставленного гостя уже истекло, а вся ожидавшая его свита начала терять последние остатки терпения, к нашему генералу с другого конца территории училища примчался дежурный и что-то ему тревожно зашептал на ухо. Оказалось, что Ротмистров решил обойти объект своей инспекции с тыла. Не воспользовавшись официальной проходной, обладавший комплекцией генералиссимуса русской армии Александра Васильевича Суворова, без затей пролез через дыру в заборе, которой пользовались только самовольщики. Но соль была не только в дырявом заборе! Пробравшись сквозь это заграждение, Ротмистров вынужден был в своих блестящих хромовых сапогах балансировать между многочисленными кучами фекалий, обильно рассеянных вдоль ветхого забора. Эти «визитные карточки» оставляли там часовые, охранявшие склады боеприпасов и ангары с военной техникой. На «разборе полетов», учиненном маршалом нашему начальству, я, естественно, не присутствовал. Но предположить его суть, как вы понимаете, несложно.

Прежде чем завершить свой рассказ о Челябинске и отметить, что училище я окончил с отличием, получив по всем предметам только «пятерки», я хотел бы поведать об одной забавной коллизии, которая началась перед учебой в ЧТТУ. По прибытии в это училище нас разместили в пригороде Челябинска, на танкодроме. Там нам предстояло пройти двухнедельный карантин. Радом с танкодромом располагались колхозные картофельные поля. Убирали их студентки Челябинского мединститута. Естественно, что по вечерам мы захаживали к ним в гости.

Там я познакомился с очень симпатичной уралочкой. Звали ее Нина Сухова. Не стану описывать подробности нашего бурного романа. Такого просто не было. Мы вскоре уехали в город и погрузились в учебу. А Нина, видимо, тоже грызла гранит науки в своем вузе. Короче говоря, продолжения знакомства не было. Но... весной 1945 года, в теплый воскресный день, мы все с восторгом наблюдали за блестящими гимнастическими выкрутасами, которые нам демонстрировал наш командир роты Налитов. За ним же из-за забора наблюдали не менее двух-трех десятков девочек, пришедших навестить своих ухажеров из числа наших курсантов. В разгар событий раздался чей-то голос: «Рафалов! Тебя вызывают!» Я подошел к забору. По ту его сторону стояла очень смущенная Ниночка Сухова, а рядом с ней ее подруга. Очень шустрая и нагловатая спутница Нины держала на руках грудного ребенка. Мне она тут же предложила полюбоваться на моего... первенца! Я опешил. К забору подошел наш капитан. Узнав в чем дело, он тут же вызвал меня к себе. Моим доводам он сразу поверил! Я был реабилитирован!

После успешной учебы в ЧТТУ, отменной сдачи всех теоретических экзаменов и довольно сложного испытания на танкодроме, где мы демонстрировали мастерство вождения и преодоления противотанковых препятствий, нам предстоял путь в какое-то танковое соединение. В какое? На этот вопрос никто отвечать не торопился. Хотя слухов о предстоящем путешествии ходило великое множество.

Наконец поступила команда «Заводи!» и наша вновь образованная колонна двинулась к железнодорожному участку, специально оборудованному под погрузку тяжелых танков ИС-3 на платформы.

Осень стояла необычно теплая, мы были одеты, обуты, снабжены всем необходимым для длительного пути. Однако в дороге погода стала меняться, и мы начали ощущать тревогу. Ведь все были одеты в летнюю одежду, а самое главное — танки были заправлены летним маслом и летним топливом. Тут же по вагонам начались разговоры, что едем мы, по всей видимости, на Кавказ.

Внимательный читатель еще, наверное, не забыл, что все годы службы в армии я не расставался с захваченным из дома атласом мира. Начинался он с подробных карт всех республик и областей СССР. Наблюдая за мелькавшими мимо окон поезда названиями городов и крупных населенных пунктов, я все время следил по карте за направлением нашего движения.

Надежды на поездку в сторону Кавказа скоро испарились, как дым от паровоза. Еще через день-два мы начали покорять просторы Сибири. В пилотках и при отсутствии теплого белья было очень неуютно.

Приободрились мы, лишь когда стали огибать величественный и необыкновенно красивый Байкал. А мороз крепчал. По дороге начали выдавать кое-какое обмундирование. Но оно уже не в силах было упасти от 56-градусного мороза, которым встретили нас Чита, Карымское, Оловянная, Борзя и 77-й разъезд.

С трудом разгрузили танки с платформ. Согреться было нечем, и в ход пошло летнее горючее — газойль, которого было по полтонны в каждой машине. Со стороны наше стойбище напоминало племя дикарей, танцующих вокруг мамонтов.

При полной неразберихе началась перезаправка машин на зимние сорта масел и топлива.

Нас тоже приодели: выдали шерстяное теплое белье, стеганые ватные брюки, телогрейки, меховые тулупы, вязаные подшлемники, меховые рукавицы и валенки.

Предстоял марш-бросок на несколько десятков километров по ночной забайкальской степи. Мороз все время держался на полусотенной отметке. Трансмиссия машин была прикрыта специальными утепленными матами. Поэтому огромный поток воздуха, пожираемого мощнейшим двигателем в 500 лошадиных сил, проходил через люк механика-водителя, продувая его до костей, и только затем шел в мотор.

Несмотря на теплую одежду, сидеть у рычагов перед открытым люком больше 10—15 минут было невыносимо. Мы вынуждены были вести танк, меняясь с младшим лейтенантом Василием Бирюковым. Так поступали и на других машинах. Тем не менее практически все механики-водители получили сильнейшие обморожения рук, ног, лица и так далее. Я очень сильно обморозил себе щеки и нос. Темные пятна были видны у меня на лице в течение нескольких лет.

Наша дивизия расположилась на 77-м разъезде, и там медленно, но верно стала налаживаться нормальная армейская жизнь. Ну а летом (правда, очень коротким) продолжался мой любимый футбол, который не только укреплял тело, но и облегчал ожидания, связанные с демобилизацией.

Итак, самая кровавая и беспощадная в истории человечества война завершилась. Поздней осенью 1947 года я вернулся в любимую Москву.

О подробностях мытарств, которые мне довелось испытать, добиваясь демобилизации, я еще расскажу.