Для начала Дан не верил, что это возможно – держать на плечах благополучие мира, то есть пресловутое равновесие. Роль личности в истории он недооценивать не мог, в его родной стране это было бы странно, но вот личности попадались все больше не поддерживающие равновесие, а разрушающие его. А с другой стороны, он едва ли не лучше Гая понимал, что если основываться на анализе информации и обладать реальной властью, многие события можно предотвратить. Но за пять лет он не видел ничего такого, что могло бы грозить будущему. Впрочем, Дан был самокритичен и не совсем уж глуп, чтобы не понимать: они – всего лишь руки. Ну, глаза, уши и прочие органы чувств. А мозг, обрабатывающий информацию и раздающий команды рукам-ногам, – Нирут Дан. Он, естественно, не посвящал их ни в свои планы, ни в свои мысли, приказывал… нет, даже ведь не приказывал и не просил: сообщал, что надо сделать то-то и то-то. И они, кивнув, делали то-то и то-то. Проявлять инициативу не только не возбранялось, но даже и поощрялось, а требование было одно: всегда думать о последствиях. И на это у них был предусмотрительный Гай. В Квадре не было никакого разделения функций, Гай просто был самым умным, имел склонность к аналитике. А вот Лара, например, была лучшей боевой единицей. У Дана и Аля не было особенностей. Дану почему-то казалось, что должны быть, как есть у Гая и Лары. Но не видел ни в себе, ни в Алире. А хозяина он по-прежнему спрашивать не любил. Тот или сообщал, что Дан все поймет в свой срок, или напускал туману, а уж разгребать словеса Дан не любил.

Итак, казалось бы, разницы между той и этой жизнью не было. Однако Дан был доволен. Нет, не просто доволен. Удовлетворен. Словно нашел свое место. Действительно не хотелось возвращаться. Не зря ж он придумал Лазаря. И опять нет, не в Лазаре дело. И даже не в катане. Дан, пожалуй, впервые в жизни чувствовал себя действительно нужным, даже незаменимым. И пусть цели Квадры, то есть ее хозяина, ему не совсем понятны, Нирут не заставляет их делать что-то, противное их убеждениям. Кто знает, заставит еще, но у Дана пока имелась иллюзия, что они могут и отказаться.

Не философствовалось. Он лежал, дремал и вспоминал. Что удивительно, не прошлую свою жизнь, покрывшуюся каким-то туманом. Наверное, дымом забвения, если поэтически. Собственно, поэтически это звучало только для Дана, для местных означало всего лишь заведение для обкуренных наркош, с которыми (и заведениями, и завсегдатаями, и особенно содержателями) империя усердно боролась. Тут тоже был отдел по борьбе с распространением наркотиков, и, насколько знал Дан, организован он был сравнительно недавно, на памяти Алира, по инициативе властителей. То ли наркомания начала развиваться стремительными темпами, то ли властители решили, что появление наркобаронов может составить реальную конкуренцию, но властители решили, что с этой заразой надо бороться. Любыми методами. Отловленных наркош беспощадно допрашивали (не давая покурить), и в ломке они мгновенно продавали всех и вся, а дальше уж и вовсе церемоний не было: заведения попросту сжигали. Иногда вместе с содержимым. Тоже своего рода дым забвения…

То, что Дан все реже вспоминал семью, удивительно, конечно, не было, взрослым мужчинам это в принципе свойственно, и Гай скорее был исключением, чем правилом… впрочем, Гай все-таки был еще очень юн для вампира. А вот не шибко-то взрослый Аль никогда ничего не говорил о своей семье. Вообще о своей прежней жизни. Если о Гае и Ларе Дан знал почти все, то Алир словно бы родился в тот момент, когда Дан увидел, как он идет к костру. Нынешний Аль был откровенен с ними, мыслей или обид своих не скрывал, претензии высказывал, переживаниями делился, но до определенной временной границы. А они почему-то не расспрашивали, хотя властитель и настаивал на полной искренности. Не сговариваясь, три четверти Квадры решили, что каждый имеет право на свои скелеты в шкафу, ну у них нету, а у одной четверти есть, и пусть будет, если ей, одной четверти, так легче.

Лара считала, что Аль только думает, что ему так легче, а на самом деле наоборот: он осознает, что отличается от остальных и это его гнетет. Гай соглашался: есть в эльфе какой-то внутренний надлом, потому и давить не стоит, чтоб не доломать, рано или поздно дозреет и сам скажет. Или не скажет. А Дан и вовсе не имел привычки лезть в чью-то душу, тем более душу эльфа. Аль был изгоем среди людей, и не будь черно-белого браслета, ему пришлось бы весьма не сладко. Аль был изгоем и среди своих, потому что покинул дом без разрешения. И Дан подозревал, что не только этот побег сделал его чужим для своих.

Через несколько дней Дану стало существенно лучше, хотя вставать ему пока было не велено категорически, но сидеть уже позволялось. Под лопаткой ныло с той же интенсивностью. Гай воспринимал это равнодушно: нормально, так и должно быть, зато потом пройдет очень быстро. Его так одного и не оставляли. Регулярно заглядывал властитель, император присылал человека выяснить, не хочется ли Дану чего-нибудь особенного, принц Гент заходил лично и даже принес подарок: сложную головоломку, увлекался он такими штучками, жаль, тут кубика Рубика не придумали. Головоломку Дан, конечно, не собрал, Аль, правда, тоже, Лара и браться не стала, а Гай сначала рассмотрел со всех сторон, а потом без единого лишнего движения превратил нечто угловато-кривое в идеальную сферу.

Генерал Тури вылетел именно что в отставку. Дан пытался за него вступиться перед властителем: ну нервы у человека сдали, понять его можно, никто в конце концов не умер, а генерал человек для империи полезный. Властитель довольно обстоятельно объяснил, что полезный не значит крайне необходимый, и будь он незаменим, может, Дану бы еще пришлось извинения приносить, а так – генералов много, но не у каждого есть столь легкомысленная жена, подставила однажды, подставит еще. Гай, искоса глянув на Дана, вздохнул:

– Опять берешь вину на себя? Откуда в тебе это?

– Что значит – опять? – проворчал Дан, уже понимая, что оно значит.

– Дана. Теперь вот генерал и его жена.

– А нет? Не виноват?

– Ничуть. Ни в том случае, ни в этом.

Властитель прижмурился. Нравилось ему слушать их разговоры, а они приучились в таких случаях считать его чем-то вроде детали интерьера, то есть внимания не обращать.

– Ты отбрось эмоции, – посоветовал Гай. – Не ты причина того, что случилось с Даной, а ее привлекательность. Не будь она симпатичной, благородные не захотели бы ее, если бы она не сопротивлялась, ее бы не изувечили…

– Мало бы?

– Не мало, конечно. Но уж поверь, очень немногие девушки после насилия кончают с собой. Наверное, такие есть, но я даже не слышал никогда. Это, увы, не редкость. Совсем не редкость. Благородные могли увидеть ее на улице. Это могли быть не благородные, а сынки. Или просто пьяные. Или просто шпана. Ты вспомни, куда Дана ходила одна? На рынок в ближнем квартале? В пару соседних лавок? А вечером ее просто из дома не выпускали одну, ведь гуляла она только с тобой.

– Гай! – взмолился Дан, впрочем, безуспешно. Гай беспощадно продолжал, и Дан возненавидел (в тысячный раз) его равнодушный голос:

– Выходя во внешний город, благородные никогда не церемонятся, именно потому красивые женщины редко бывают на улице после заката. Сынков ты сам видел, рассказывал мне, как они едва служанку в трактире не завалили – и завалили бы, если б ты не вмешался. Я понимаю, что тебе девочка нравилась, что тебе ее жаль – ну так и помни ее. Но себя винить в этом даже не глупо, а куда больше. А уж сейчас тем более. Ты уж прости, Дан, но не будь тебя, был бы кто-то другой. Министр, например. Или маршал. Или еще кто-то важный и влиятельный. Если бы Тика тебя любила, я бы еще понял твои страдания, но она тобой всего лишь пользовалась.

Дан отвернулся к стене. Он был прав. Только менее больно не становилось.

– Можешь, конечно, отворачиваться и обижаться, можешь даже мне морду набить… когда сможешь. Но единственный, кто действительно виновен, – Тика. Себе жизнь сломала – это еще ладно, но ведь и мужу тоже. Хорошему военному, порядочному человеку. Впрочем, предполагаю, что теперь ей существование, как ты сам говоришь, медом не покажется. Суть не в том, что она мужу изменила, это тоже явление не редкое. Суть в том, что она его унизила. Она показала ему, что он ничего не может сделать, потому что силы неравны, потому что он не может ничего предпринять против тебя. Вот он и предпринял.