– Еще пригодится, – улыбнулся он, надевая кольцо ей на палец. – Ты прости нас, и правда вели себя как мальчишки. Там маленький пруд, вода почти теплая, не хочешь умыться?

Лена не только умылась, а просто разделась догола и влезла в воду. Именно что почти теплую, но старая привычка мыться каждый день еще не отмерла. Удивительно, что она не потела, хотя дни были жаркие… а руки шута еще горячее. Впрочем, до «стихии» дело не дошло, невовремя появился Крон, зато очень вовремя – Карис. Милый и забавный Карис. Значит, Гильдия магов отрядила его на поиски отступника. Действительно, полкоролевства знает и о ненормальной Светлой, обрыдавшей королевскую залу, и о еще более ненормальном шуте, то рвущемся прочь от символической казни, то готовым на настоящую…

Три дня. Всего три дня – и столько событий, каких в прежней жизни, к счастью, и быть не могло. Сколько раз шут избежал смерти за эти три дня? Да от одного ощущения веревки на шее помереть можно. Уж Лена бы точно умерла…

Вытираться было нечем, пришлось обсыхать, надеюсь, что мужчины и сами к прудику не полезут, и других не пустят. Мало ли кто еще на них наткнется – или за ними погонится. Лена жутко замерзла, воздух был утренне прохладен, и незатейливые свои тряпки натянула с солдатской скоростью. Тряпок-то две: трусики и платье с длинными рукавами. Все явно нуждается в стирке, но задерживаться здесь не хотелось. Лучше пешком подальше, по полю с колючками, по кустам шиповника, обдирающим руки, но не рвущим платье… Хотя трясясь на жесткой лошадиной спине еще лучше.

Возле сарая стояла еще одна лошадь и мужик попричесаннее и поаккуратнее прочих. Староста? или как это тут называется? Впрочем, поклоны он бил с тем же рвением, Лене пришлось три раза повторить, что она их прощает и зла не держит, чего не бывает между друзьями и вообще отвали, надоел… Мужик и отвалил, оставив корзину и большой узел. Взяточники! Маркус немедленно сунул нос в корзину и провозгласил:

– Живем!

– А мне есть совсем не хочется, – посетовал шут. – Хоть не тошнит уже, и то ладно… Плохо я магию переношу.

– Кто ж ее хорошо переносит? – хмыкнул Маркус. – Главное – жив. И на своих ногах. А поесть все же надо. Холодного молока кто хочет?

Кроме молока, в Лену ничего и не лезло, но настырный Маркус чуть не силой заставил ее съесть кусок хлеба, а шуту и просто запихивал в рот куски и ворчал, что тот ведет себя, словно барышня капризная. Отчего-то веселье его казалось Лене натужным. Порой он бросал настороженные взгляды по сторонам и словно бы ежился. Ему было неуютно… Лена посмотрела на амулет шута. Рош покачал головой: ничего не чувствую. Маркус заметил из переглядывания и признал:

– Согласен, надо убираться, плохое это место. Еды на пару дней хватит, а что в узле, потом посмотрим. Ты как, шут? Удержишься верхом? Делиену удержишь?

– С Делиеной – удержусь, – улыбнулся шут. – И окрепну. Лена, поверь, я действительно чувствую себя лучше, когда касаюсь тебя.

– И не только ты, – сообщил Маркус. – Лезь на лошадь, я подсажу Делиену.

«Лезь» – это было похоже на правду. Если вчера шут буквально взлетел, не коснувшись лошадиной спины руками, то сейчас взобрался на ее, как на забор. Маркус даже не улыбнулся, поднял Лену в воздух и передал шуту. Это у него называлось подсадить. Ну и силен же он все-таки. Лена отнюдь не была бестелесным созданием, даже просто худой не была, но Маркус поднимал ее без всяких усилий. Будто и не он корчился на полу у ног Крона…

Ехали долго. Маркус то обгонял их, бдительно озирал окрестности, то немного отставал и чувствовал себя, похоже, весьма бодро. С шутом дело было похуже. Сначала он едва держался на лошади, руки с поводьями бессильно лежали на коленях, а Лена боялась прислониться к нему, чтобы не уронить, поэтому ужасно устала, сидеть боком на костлявой спине лошади было неудобно. Потом он перехватил поводья одной рукой, а второй обнял Лену, вынуждая ее прижаться к его груди, и шепнул:

– Спасибо. Теперь мне лучше. Если бы не ты… меня бы уже не было.

– Не преувеличивай.

– Я не преувеличиваю. Если бы вчера ты не дала мне столько силы, Крон бы убил меня. Ты разве не поняла? Маркуса он только сдерживал, а меня убивал. И был уверен, что убил. Я и сам… был почти уверен. А потом почувствовал тебя. – Он воровато оглянулся на Проводника и поцеловал Лену куда-то в район уха. – Ты меняешь мою жизнь, Лена. И меня. Я снова умею радоваться, понимаешь? Одиннадцать лет… Я смеялся, но не радовался. Коррекция много отнимает.

– А что за коррекция?

Шут помолчал, погружаясь в воспоминания. По его телу прошла волна дрожи. Он не может не лгать.

– Не надо. Не рассказывай.

– Ничего. Ты же ничего не знаешь о нашем мире. Тебе трудно. А для меня это уже прошлое. Магические действия бывают разные. Можно человека заставить молчать или говорить, можно… как Крон. Но это воздействия на тело. Коррекция – воздействие на мозг. Штука опасная, поэтому Гильдия магов карает за такие попытки нещадно.

– Понятно.

– У вас такое тоже есть?

– В книжках пишут, но я думаю, выдумки.

Он тут же переключился на новую тему:

– В книжках? Ты умеешь читать? То есть… извини, у нас редкие женщины умеют читать. Ты много читала?

– Много, только не таких книг, как ты. Я развлекательные всякие книжки читала последнее время. И вообще – только художественные.

– Что это?

– Ну… то, что придумал автор, а не то, что было на самом деле. Например, про путешествия между мирами. О любви. О разных людях. О войне. Не порядок военных действий, а о том, как живут люди на войне.

– Надо же… – восхищенно произнес он после паузы. – Как интересно… Словно сказки записаны, да?

– Словно сказки.

– Я всегда жалел, что сказки не записывают.

– Почему?

– Мне никогда не рассказывали сказок. А хотелось… я бы читал. Даже, наверное, сейчас. Ну ладно, я так и не рассказал тебе о коррекции. Вмешательство постепенное, иначе человек просто не выдерживает, почему-то протестует тело. Полчаса у мага – потом неделю жить не хочется. Я не жалею об этом, Лена. Сам выбрал. Когда я принял решение, меня предупредили, сказали, что меня ждет и в ближайшие полгода… и всю оставшуюся жизнь. И все равно… Я был молодой и глупый, казалось, что если люди будут знать правду, мир станет лучше. А в итоге получилось, что правда нужна совсем немногим…

– Это тебя разочаровало? – со стыдом спросила Лена, потому что ей тоже нужна была далеко не вся правда. Так удобно было жить – не то чтоб закрыв глаза, но и не всматриваясь. Лена не боролась с ветряными мельницами лет с пятнадцати. Шут встревожился:

– Что-то не так? Я тебя расстроил?

Пришлось признаваться. Признавалась она долго, путано и невнятно, но шут честно и внимательно слушал, даже наклонялся, чтобы заглянуть ей в глаза, и у Лены вдруг возникло странное чувство, что лучше друга у нее никогда не было. Когда она наконец выдохлась, он улыбнулся.

– Ну зачем же так? Ты ведь видишь разницу между правдой и ложью?

– Стараюсь.

– Вот и все. Поверь, этого – достаточно. Для начала. Таких, как я, немного. Я глупо ненавидел ложь в любых ее проявлениях и был наивен, полагая, что люди хотят знать правду – только им мешает кто-то или что-то.

– Ты можешь мне сказать, что такое правда?

Лена вздрогнула. Сказать, что Маркус подкрался, было нельзя – он открыто ехал рядом с ними, но Лена его не слышала. Шут пожал плечами:

– Что такое правда, не знает никто. Правда конкретна, Проводник. Не бывает правды как таковой. Так же и ложь. Ложь ведь часто совершенно безвредна… ну например, тощий подросток просит сшить куртку с подбитыми плечами, чтобы казаться покрепче. Или девица носит накладные волосы и говорит нежным голосом, чтобы обратить на себя внимание.

– И им ты сообщал эту правду? – усмехнулся Маркус. Взгляд шута потемнел.

– Порой. Если они досаждали мне.

– Намек понял. Я не боюсь правды, шут. Никакой.

– Сколько тебе лет, Маркус из горских Гаратов?