– Сметану ложкой едят.

– Ложка в нее не лезет. Не могу же я ее есть ножом и вилкой.

– Карис, даже не проси, знаешь, какой ты от этой сметаны жирный будешь? Девушки не любят толстых, даже если они маги.

– Милит, а почему эльфы не бывают толстые?

– Обмен веществ не такой, как у вас.

– И лысые не бывают…

– Бедный Карис…

И так целый час. Напряженное лицо Милита постепенно расслаблялось, зато во взгляде зрело недоумение. В конце концов он сказал:

– Мне кажется, вы не понимаете, что делаете сейчас. Я должен объяснить.

– Ой, да молчи ты, – отмахнулся шут.

– Сложно понять, – фыркнул Маркус. – Надо полагать, мы отменяем приговор.

– Не ты. Они..

– Ты сиди и ешь, – посоветовал Карис. – И радуйся, что они люди, а не эльфы.

– Я должен…

– Заткнись, а? – попросила Лена. – Унижения паче гордости, да? Еще хочется жертвой походить?

– Аиллена!

– Тебе сказали – заткнись, значит, заткнись, – произнес Маркус уже серьезно. – Думаешь, они не понимают, что делают? Да знай они об этом раньше…

– Мог бы и сказать, – упрекнула Лена. Маркус удивился:

– Да? Я б и сказал. К зиме поближе, когда на улице очень уж холодно стало бы. Знаешь, за свои грехи надо платить. И он это, кажется, лучше тебя понимает.

– Давайте отношения выяснять пока не будем? – попросил шут. – Маркус, дай мне аллель. Я тут одну балладу старую вспомнил, она давно не в моде, а мне нравится. Милит, учти, без твоих комментариев я точно обойдусь, я знаю, что я не менестрель.

Не менестрель, он все равно пел хорошо. Пусть голос не отличался таким роскошным диапазоном, как у менестрелей, да и такой мощью тоже, может, и на аллели он играл любительски, а может, Лена была просто пристрастна, но слушать шута она любила. Он спел им пару баллад, а потом просто играл какие-то незатейливые мелодии, пока вдруг Карис не заметил, что Милит дремлет. Карис тут же громко начал собираться к себе, Милит встряхнулся и несколько ошалело огляделся, не сразу сообразив, где он, и уж конечно, Маркус и шут не отказали себе в удовольствии поиронизировать на эту тему.

Проблема возникла почти сразу: кровать шута, в которой он и спал-то только когда был еще совсем уж слаб, Милиту не подходила по росту. Милит, правда, проблемы не понял: по росту ему хорошо подходил пол. Так и сделали. Кровать сложили и убрали за дверь, а матрац (тоже коротковатый) раскатали по полу.

Лена пробежалась по дождику до туалета, слава богу, был он совсем рядом. Не хотелось ей пользоваться ночным горшком – самым обыкновенным, с ручкой и крышкой! Она бы, может, и пользовалась, будь она в комнате одна, а вот в присутствии шута – ни за что. Он, кстати, тоже, если поднимался ночью, то выходил во двор, вот хватало его энергии дойти до места или только свернуть за угол, уж другой вопрос. Когда она вернулась, Милит крепко спал, Маркус сонно пробормотал: «Спокойной ночи», а шут в одних штанах стоял в ее комнате у окна и смотрел на дождь.

– Я спросил у него. Не хочет говорить.

– У всех есть свои секреты.

– Тебе не кажется, что этот секрет имеет к нам непосредственное отношение? – хмыкнул шут и почесал шрам. – Я, конечно, расспрашивать не стал. Может, он скажет тебе.

– Не хочу говорить об этом.

– Не будем, – легко согласился шут. – Какие у тебя волосы сегодня красивые… Им идет дождь, наверное. Не возражай, пожалуйста. Ты опять забыла, что я могу говорить только правду, и ничего, кроме нее? – Он положил руки ей на плечи и тихо сказал: – Я люблю тебя. Ты – моя жизнь. Мне есть, ради чего жить.

Лена глупо хихикнула:

– А тебе не кажется, что какая-то уж очень мелкая цель в жизни: заботиться о женщине?

– Нет, – удивился он, – почему мелкая? И разве ты обычная женщина?

– Абсолютно! – с удовольствием сказала Лена. – Это даже Странница подтвердила – мы как раз настолько обычные, настолько усредненные, что именно поэтому нам дано право решать, как жить тому или другому миру.

Шут пожал плечами.

– Да мне на Странницу плевать… если не сказать грубее. Ты свою… усредненность тут уже пару раз так хорошо доказывала… Впрочем, если тебе нравится в это верить – почему нет?

– Маркус начал наше знакомство с того, что объяснил мне, какая я незаметная и вообще.

– С тех пор целый год прошел. Он тебя принял за Странницу, но сейчас-то он так как не считает. Лена, ты можешь думать о себе все, что угодно. Но ведь и мы можем думать все, что угодно, правда? Ты судишь по тому, как привыкла, как тебе какая-то самоуверенная тетка сказала, по тому, что думаешь. в конце концов. А остальные – по тому, что ты делаешь. А я тебя просто люблю. Нет. Не просто. Гораздо больше, чем просто. Не спрашивай почему. Я все равно не знаю. Зато знаю, о чем ты думаешь. Лена заинтересовалась, и он прошептал: – О Милите. О том, что он может ночью проснуться, понять, где я и что мы делаем. И это будет для него отдельным наказанием. Ну вот, ты краснеешь, значит, я угадал…

Увидев утром, что Милит выходит из их дома, да не один, а с Леной и ее свитой, эльфы удивились, но приняли как должное. Значит, Светлой так зачем-то надо. И уже в обед они подвинулись, чтобы освободить Милиту место за столом, а через пару дней, закончив со своей прежней работой, он уже снова строил дом, с ним уже разговаривали, хотя Лена не сказала бы, чтоб очень дружески, и уж точно никто не пинал его и не толкал. Ариана покачала головой: «Я не могу простить его так быстро». Лиасс ничего не заметил. Демонстративно. Лена не рискнула у него спрашивать, но пообещала себе обязательно это сделать. Когда-нибудь. Лиасс у эльфов был вознесен на божничку, но для Милита он был вообще всем. И Лена видела, что как раз отношение Лиасса ранит его больнее всего. Она ловила надежду в синем взгляде, когда он смотрел на проходящего мимо Владыку, но Лиасс его в упор не видел, и надежда гасла. И в то же время Милит был… удовлетворен. Именно так. Словно он сделал то, чего долго добивался.

Стало заметно прохладнее, погода была восхитительная. Здесь сентябрь был сплошным бабьим летом, да и октябрь тоже, по-настоящему осень подступала только в середине ноября, а зима начиналась. как ей и положено, строго в декабре. Эльфы вовсю вкалывали на полях, собирая свой первый урожай на этой земле. Даже без будущей ярмарки голод им не грозил, потому что урожай был отменный – Лиасс был очень доволен. Овощи перли и крепчали, что местные, что те, которые принесли с собой эльфы, а один то ли овощ, то ли фрукт, смутно похожий на очень мясистую помидорину солнечного цвета, чрезвычайно понравился Лене своей универсальностью: его можно было есть сырым, вареным, жареным, соленым – и все вариации были вкусными. За лето эльфы оборудовали рудник и уже начали добывать высокосортное серебро: первый слиточек подарили Лене, второй – королеве. Лена отдала свой ювелиру, а уж что он там из него делал, она пока не знала.

Когда они все успевали, невозможно было понять. Лена иногда вспоминала свой институт. Очень уж сильно опаздывать у них было не принято, так что к половине десятого народ исправно сидел на своих местах: девчонки красились, мужчины досматривали сны, в половине одиннадцатого массово пили чай, в час разбредались на обед, в четыре снова пили чай, в шесть кабинеты уже пустовали. Откровенных бездельников у них вроде не было, точнее, Лена так думала, пока не посмотрела на эльфов. Кайл, правда, уверял ее, что это не так уж для них и типично, вот когда жизнь войдет в норму, они и работать будут не по четырнадцать часов, но ведь еще не для всех построены дома, фермеры тоже не везде еще обустроились, а женщинам и детям не стоит зимовать в палатках, да и нельзя же зависеть от того, что привезут на ярмарку торговцы, стоит обеспечивать себя самим.

Лене делать было особенно нечего, разве что путаться под ногами у Арианы. Ариана, правда, на огороде не горбатилась и еду для молодежи не варила, зато постоянно занималась составлением лекарств и лечением немногих больных. Лене было доверено сортировать высушенные травы. Такая работа была как раз по ней: размеренная, спокойная и требующая усидчивости. Ариана поначалу контролировала, потом перестала, и Лена собой даже загордилась. Они много разговаривали – и о своем, о женском, причем откровенность эльфийки Лену все еще пугала, а Ариану забавляла застенчивость Лены, которая ну никак не могла себя заставить обсуждать, например, особо интимные ласки шута. И о прошлом. Ариана спокойно говорила о том, что Лену заставляло сдерживать слезы: о смерти мужа, об изнасиловании, о казни брата. И о будущем – тут фантазировали обе. И о Трехмирье.