– Я уже не тот, – прошептал Лиасс. – Не предполагал, что купол отнимет столько сил. Надо отвыкать быть величайшим из магов.

– Кто может тебя превзойти? Тот, что убил советника?

– Нет. О существовании мага такой мощи непременно знали бы маги людей. Пусть магия людей и эльфов различается, но не настолько, чтобы люди не могли оценить, например, меня. Даже сейчас. А уж такой я был прежде… Они бы меня за десять миль чувствовали. Вот ар-Мур… Он сильнее. Примерно так же, как я был сильнее любого мага Трехмирья.

– Это тебя огорчает?

– Что он сильнее? Нет. Ничуть. Драконы… ты видела, какие. Им что люди, что эльфы. Одинаково безразличны. Если драконы захотят, они уничтожат все живое без всякой магии. Огнем. А что такое плазма? Он так сказал, словно ты понимаешь это слово.

– Не понимаю, просто знаю. Четвертое состояние вещества. Вроде бы. Условно говоря, огонь.

– Слово из твоего мира? Как и микрокоп?

– Микроскоп. Из моего мира. Я тебе потом расскажу, если хочешь… Это такая система увеличительных стекол. Можно в капле воды увидеть… целый мир.

– Необязательно. Не хочешь – не вспоминай. – Он улыбнулся. – От тебя идет такой поток силы… Океан. Аиллена, тебе пора учиться контролировать силу.

– Кто б меня учил?

– Есть одна женщина. Ее иногда еще Леной зовут. Ты же научилась сдерживать слезы и гнев, потому что поверила в реальность их действия. Ты смогла шагнуть в Трехмирье, да еще не одна, да еще точно в то место, в которое хотела попасть. И вернуться смогла почти точно – и снова не одна. И даже не устала после этого. Ты учишься, Аиллена.

– Поверила? Я поверила, что здесь в это верят. Ну, наревелась я в Сайбе – что случилось такого? Король с перепугу шута помиловал. А в Трехмирье я даже кровь свою пролила. Вот над Кайлом плакала…

– Примера Кайла тебе мало?

– Примера Кайла мне мало, Лиасс. Вы все так свято были уверены, что у него это навсегда, а почему?

– Почему лекарь знает, что рана воспалена? Почему лекарь знает, что у ребенка болит желудок? Ариана не ошибается, дорогая моя. Допрос мага вызывает необратимые последствия. Тем более если допрашиваемый сам маг. Я не думаю, что именно твои слезы вернули его к жизни, но твое желание. Твоя сила.

– И каждый рад бы использовать меня в своих интересах.

– Безусловно. Только не каждый рискнет. Слишком опасно. Ты чувствуешь искренность, Аиллена. И чувствуешь ложь.

– Я очень сомневаюсь, что почувствую, если ты начнешь мне врать.

– А зачем? Ты и так постоянно держишь в уме, что я тебя использую. И правильно делаешь. Потому что да, я тебя использую. Твое присутствие в лагере – почти гарантия хорошего отношения к нам людей. Ты понимаешь, Светлая не может ошибаться. Успокойся. Это догма. Догма веры любого мира. Конечно, может. И ты можешь, и благополучно ошибаешься, но люди уверены в твоей безгрешности. В этом есть доля истины… Очень большая доля. Во-первых, ты все-таки принимаешь верное решение. Во-вторых, твои мелкие ошибки только доказывают, что ты живой человек, от других людей не далекий. В-третьих, Светлые не злы. Как не зла и ты. Только ты еще и не равнодушна, в отличие от них.

Шут свалил кучу веток, уселся рядом и принялся их с треском ломать.

– А ты не лопнешь, Владыка?

– Нет. Ты же не лопнул, а получаешь каждую ночь столько, сколько я получил однажды.

– Я ж не маг.

– Не волнуйся. Она даже не заметит этой потери.

– Океан вычерпать нельзя. Я помню, ты говорил. Ты же понимаешь, что я не за тебя волнуюсь.

– Лиасс, а если я вот так каждый день буду около тебя сидеть, это поможет?

– Нет, – тепло улыбнулся он, – чтобы восстановить утерянное, нужна волна. Всплеск.

– Испугался дракона, – констатировал шут. – Не ты один.

– Я не помню, что такое испугаться, полукровка.

– Сколько тебе лет, Лиасс? – все-таки спросила Лена. И он спокойно ответил:

– Тысяча двести тридцать один. А дракон заметил, что я слишком молод для Владыки… Сколько же лет ему? Вообще, драконы практически бессмертны. Я рано или поздно умру от старости, меня можно убить… правда, дракона тоже можно, обычного… Этого – не уверен.

– А зачем? Почему у вас сразу про «убить»

– Первая реакция на то, что вызывает страх, – пожал плечами Лиасс. – Не думаю я о том, чтобы убить дракона. Незачем. Так… рассуждаю.

Шут поднял чешуйку и тут же уронил и затряс рукой. Лиасс оживился, сел и осторожно, кончиком пальца прикоснулся.

– Ничего. Аиллена?

Лена потрогала. Ничего. Прохладная, как камень. Она подняла чешуйку и положила в карман – в этом несносимом платье имелись даже карманы.

– Горячий душ, Лиасс, это когда сверху дождиком льется горячая вода для мытья, – вздохнула Лена. – Но это очень нерационально в здешних условиях.

– До первого водопада, – усмехнулся Лиасс. – И будет тебе сколько угодно горячего душа.

– А еще можно сделать такой бак из жести, поставить его на крышу сарая, например, и вода нагреется солнцем, – немедленно придумал шут. – А внутри – ситечко от огородной лейки. Вот тебе и душ. Сделаем.

– А воду таскать кто будет?

– Я, конечно, – удивился он. – Ну. можно Милита заставить, он здоровый. Не ты же.

– Еще проще сделать это в бане, – рационализировал Лиасс. – К баням уже дотянули водопровод, так что и таскать не придется. Пока вас не было, с водой стало легче. Пробили глубокие колодцы, вода хорошая, чистая, лучше, чем в реке.

– Посла-то нового прислали?

– Прислали. Нашелся смельчак… Хорошо тебя знает.

– Меня там все хорошо знают. О, вон кролики на обед идут.

– Я даже кроликов свежевать не умею!

– Ну и что? – удивился шут. – Я умею. Лена, ну что ты все ищешь себе какого-то будничного применения? Ты есть, и нам этого вполне достаточно. Правда, Владыка?

– Мне – недостаточно. Но она и не просто есть, верно?

Пока они дискутировали, кому и в каком качестве Лена нужнее, Маркус живо ободрал и выпотрошил пару кроликов. Лена уже научилась смотреть на это без содрогания. Еще год-другой – и свежевать научится. И даже готовить. Без соли, но с травами, как Маркус. Удивительно, но они всерьез считали, что ей не стоит марать свои нежные ручки и чистить картошку или, скажем, пол подметать. Стоило ей взяться за веник, тут же рядом начинал крутиться шут, приходилось его веником и выгонять. Готовить еду ей иногда удавалось, но никак уж не постоянно. Она не рассыпалась бы, если б и им рубашки постирала, хоть ты тресни, в любом мире это нормальная женская работа. Когда-то Лена люто ее ненавидела, но делать приходилось, а теперь вот рвалась делать, а не позволяли. Единственное, что ей однажды удалось сотворить полезное, это зашить разорванную по шву куртку Маркуса, и мужчины признали, что у нее получается лучше. Но больше они ничего не рвали…

Ходили вокруг нее чуть не на цыпочках. Она наотрез отказалась продолжать путешествие, даже в Сайбу пред светлые королевские очи явиться не пожелала – и ничего, король проглотил, даже не расстроился, выслушал Лиасса и Маркуса (как представителя Лены) и успокоенно кивнул: ну, раз больше драконы летать не будут какое-то время, хорошо, дальше посмотрим. Шут предположил, что истинной его целью вызова Лены было простое желание иметь ее поблизости – хотя бы в лагере, потому что эльфам стало грустно смотреть на муки человеческих магов и они сделали мощные портальные камни, позволяющие без особенных усилий открывать проход недалеко от ворот столицы, так что теперь гости из Сайбы бывали довольно часто. Новый посол Лене был незнаком, но шут от встречи в восторг не пришел, впрочем, это было у них взаимно. В детали вдаваться шут не пожелал, а Лена не настаивала: ну мало ли кому он правду-матку в глаза резал… и какую, тоже мало ли. С Леной посол был почтителен и даже мил, перераспределил помещения в доме, оставив себе две просторные комнаты – спальню и приемную, так что теперь Карис не был вынужден слушать храп Маркуса, а Маркус – храп Кариса. Он же уговорил Лену переселиться в дом, и. в общем, правильно: в палатке было жарко, а бревенчатые стены сохраняли приятную прохладу. Вечерами иногда либо заходил к ним, либо приглашал к себе – просто так, посидеть, выпить немного вина или шианы. Из своих еженедельных визитов в столицу непременно приносил что-то для Лены: то лакомство невиданное, то бутылку «Дневной росы» или другого изысканного вина, то просто пирогов, которые напекла его старая няня. Шута он старался не замечать, но принимал как данность, что он не отходит от Лены, а шут изо всех сил старался казаться незаметным и в присутствии посла говорил, только если к нему обращались.