На это Опёнышев цыкнул языком и с усмешкой шмыгнул носом.

– Знаешь, с такими как ты поначалу всегда беда выходит. Тут тебе не передовая. Это на фронте враг одет в чужую форму и говорит на чужом языке. А здесь враг многолик. Возраст и пол – это вовсе не показатели. Враг может досконально знать твой язык, он может выглядеть немощным с виду стариком или подростком. Да, чёрт возьми! Ты же, кажись, в нашем деле не настолько зелёный, сам должен понимать. Верно?

– Оно-то конечно верно… Но с бабами воевать или с ребёнком…

– Тьфу! – зло сплюнул поручик. – А когда этот ребёнок нашим солдатам глотки режет, это как? А когда эта баба в тебя стреляет, это как называется?

– Не кипятись… Я привык к другой войне.

– Да я и не кипячусь, – насмешливо произнёс Опёнышев. – Я даже чистоплюем тебя не считаю. Знаю, что в нужный момент голову не потеряешь и сделаешь всё как надо.

– Ладно, – примирительно сказал Масканин, – идём-ка. Нам ещё амбары на Луговой проверять.

Оставшаяся половина светового дня прошла нервозно. Обдорцев и Семёнов тщательно скрывали раздражение, но все их меры результата не давали. Сверху требовали результат, он нужен был как воздух, тем более, что на "подопечной" территории, где действовали велгонские диверсанты-"стиратели", в последние дни сохранялось подозрительное затишье. Обещанная помощь находилась в пути, а в Новосерповке, как говорится, тишь и благодать. Пролетела бессонная ночь, для жандармов-оперативников и офицеров-"охотников" наступил шестой день их пребывания в деревне. И для многих начались третьи бессонные сутки. Накопленная усталость Масканина беспокоила несильно, он давно привык подолгу обходиться без сна. Это потом организм возьмёт своё, компенсируя нервное перенапряжение и физическое утомление.

Утро проплыло без происшествий. Генерал Веретенников после полуночной работы и недолгого отдыха решил, наконец, покинуть Новосерповку, дабы посетить один из полевых лагерей подчинённой 29-му корпусу дивизии.

Как и опасались Семёнов с Обдорцевым, бдительность перед отъездом командующего заметно снизилась. Количество патрулей уменьшилось втрое. Вскоре выяснилось, что пропали поручик Опёнышев и штаб-ротмистр Дмитриевский, которые в паре перед рассветом затеяли новую проверку в своей зоне ответственности. Теперь уже Обдорцев окончательно убедился, что все его подозрения и чутьё Торгаева имеют под собой реальные основания. И именно в это время объявился противник.

Взрывы загрохотали по всей деревне. Столбы быстро расползающейся гари зловеще потянулись к небу, во многих домах повылетали стёкла. Поднялась суматошная стрельба, по улицам забегали солдаты, всюду крики и громкая матерная ругань. Как оказалось, прозвучавшие взрывы стали лишь первыми в серии. Вскоре последовали новые, внося полную неразбериху: теперь уже стало непонятно кто в кого стреляет и откуда, с какой стороны или вернее сторон ждать нападения.

– Назад!!! – орал унтер толпе сельчан, вознамерившихся попасть домой по центральной улице. – Все назад!

Двое солдат за спиной унтера перехватили карабины, готовясь ими как шестами преградить путь толпе.

– Ой, сынок! – заголосила спешившая в авангарде бабка. – Вот он мой дом! Пусти, соколик! Пусти меня, милай!

– Не положено! – гаркнул унтер, отпихивая бабку рукой.

Солдаты не сразу заметили, что их командир как-то неестественно застыл, а бабулька довольно проворно протиснулась мимо. А когда заметили, в их сторону уже смотрел воронёный ствол с длинной толстой насадкой. Пистолет дважды фыркнул, пули разбили солдатам лица, а старуха сорвалась на бег, да с такой прытью, что в её возрасте просто невозможна.

…С двух чердаков по штабу били пулемёты. Двор перед зданием штаба был густо усеян убитыми, легковушки и грузовики насквозь прошиты. Все попытки добежать из укрытия к БТРам, чтобы затем развернуть башни и ударить по чердакам, пресекал снайпер. Тела смельчаков так и лежали на полпути к БТРам. А где-то в отдалении рвались гранаты и звучали винтовки и автоматы.

…От гранаты Масканина спас забор. Ей не хватило самой малости, чтобы перелететь двухметровую изгородь, она отскочила обратно во двор и рванула. Прочные доски приняли фугасный удар и осколки. Пользуясь моментом, Масканин уже через секунду перемахнул забор и с перекатом нырнул в куст под самой стеной дома. То место, где он приземлился, пронзила запоздалая очередь. Стрелок лупил из ППК – пистолета-пулемёта Катлая, безотказной 9-мм машинки, заслуженно любимой в русской армии. Стрелок расположился где-то во дворе, прикрывая дом с тыла. А в самом доме засел пулемётчик, и судя по доносящейся стрельбе, он был не один. По прикидкам Максима, эти диверсы должны входить в группу огневого прикрытия, а штурмовать штаб будут другие.

Масканин с самого начала оказался один. Где сейчас Торгаев, с которым он разошёлся четверть часа назад, чтобы проверить дома по разные стороны улицы, и где сейчас в этой кутерьме жандармы и группа Семёнова, он не знал. Он действовал по обстановке, решив зачистить этот так удобно расположенный для противника дом с видом на штаб. А ведь этот двор раза четыре проверяли, значит диверсанты хоронились не здесь.

Частично оглохший от взрыва, Масканин затаился, вжавшись спиной в стену. Тело, подобно туго сжатой пружине, готово было "выстрелить" в любом направлении. Он чувствовал врага и враг этот раскрылся сам. От близости "стирателя" в первое мгновение аж волосы дыбом встали. А следом накатило липкое и гадкое чувство узнавания, когда-то он уже сталкивался с подобным в том проклятом лагере и позже во время побега в Пустошах. То что произошло дальше, Масканин называл "растворением в пространстве". Он словно внутренним взором увидел окружающее в пределах двадцати-тридцати шагов, при этом все объекты представлялись ему как бы объёмными и сразу со всех ракурсов одновременно. Это вышло как-то само по себе, подобно тому, как тренированное тело способно действовать на уровне наработанных рефлексов. В доме находился чужак – именно этим словом предпочитал обозначать "стирателей" полковник Семёнов. От чужака исходил устойчивый фон, он был не один в доме – его фон обволакивал ещё двоих, благодаря чему Масканин и засёк их. Эти двое, как и стрелок во дворе – обычные диверсанты. Сколько Масканин ни пытался, но прозреть облик "стирателя" так и не смог, зрение будто обтекало некий барьер, подобно тому, как вода обтекает камень. Чужак на такой способ прощупывания отреагировал незамедлительно: начал лихорадочно искать источник зондажа и уже через пару мгновений обрушил на Масканина удар и… наглухо закрылся, мгновенно оценив, что с наскока защиту русского "охотника" не прошибёшь.

По внутреннему ощущению, "растворение" длилось долго, но в объективном масштабе времени – не дольше нескольких секунд. Не чувствуя ни капли волнения, ведь как известно, "стиратели" тоже смертны, он спокойно отстегнул сабельные ножны – в доме длина сабли скорее помеха. Затем сбросил закинутый за спину вещь-мешок, откуда извлёк свёрток с древним клинком. Стрелок в это время дал очередь по углу дома и вновь затаился. А пулемётчик на чердаке стал бить короткими, видимо, жалея ствол, но зато часто.

Пальцы развязали узел, вещь-мешок полетел в куст. Из холодной жирной земли рука выволокла округлый камень размером с кулак. В левую руку привычно лёг взведённый "Сичкарь" – кому-то может и пукалка, тем более против пистолета-пулемёта, но на коротких дистанциях – то, что надо. Особенно в умелых руках. Максим давно не считал, сколько раз он с пистолетом и бебутом очищал окопы и сколько раз менял на них винтовку в уличных боях при штурме зданий.

Вместо стёкол в окнах торчали неровные огрызки. Камень полетел в окно, ударил в потолок и громко запрыгал по полу. В доме истошно закричали, приняв камень за гранату. Масканин влетел в окно, как врывается внезапный шквал ветра, и приземлился на грубо оструганные доски половиц, с перекатом уйдя к стене. За эти мгновения сознание успело зафиксировать открывшуюся планировку и сопоставить с увиденным во время "растворения". Внутри дом по сути представлял одну большую комнату, перегороженную бревенчатыми стенами, разделявшими пространство на четыре помещения. А ещё ему открылось, что лестница на чердак стояла сразу за печкой.