«Это наша общая вера, — промолвил раби Маймон, — и о трактате „Осуществление невозможного“ добавлю, что…»
«Почтенный раби! — сказал вошедший ученик раби Зимри, — нам пора!»
«О, мудрый раби Маймон! — воскликнул раби Зимри, — Я готов слушать тебя дни и ночи напролет, но я должен сейчас идти в синагогу. Пойдем, Давид, люди собрались и ждут нас.»
Зимри и Алрой вышли из дома и узкой горбатой улицей направились в сторону синагоги.
«Раби Маймон весьма огорчен тем, что не может присоединиться к нам, — сказал раби Зимри, — в Багдаде ты, несомненно, слышал об этом мудром раввине.»
Алрой молча кивнул.
«Он достойно несет груз многих лет. Веришь ли, он — мой учитель!»
«Ученик, достоен учителя.»
«Ты стал любезен. К празднику Пэсах раби Маймону исполнится сто десять.»
«О, какие лета!»
«Когда пробьет его час, ярчайший светильник угаснет для Израиля. Ты хотел знать о гробницах, и я привел тебя к раби Маймону, ибо кто разъяснит лучше? Голова его вмещает тысячилетиями накопленные знания!»
«Боюсь, нет в них новизны, и под его водительством я, не в пример царю Пиргандикусу, не удостоюсь созерцания древних гробниц.»
«К слову о Пиргандикусе. Я думаю, что раби Маймон ошибается, называя его царем. Ведь не было у нас царей после изгнания. Возможно, он происходил из рода царского. Об ошибке его лучше молчать, чтоб не печалить старика. Сто десять — бремя не из легких!»
«Бремя лет с мудростью в соединении», — промолвил Алрой и подумал, что без притворства, как без одежды — не обойтись.
«Ты в Иерусалиме меньше недели, а как переменился! Я разумею — к лучшему. Пора побывать в нашей синагоге. Ни ливанских кедров, ни слоновой кости не увидишь, но все же какой ни есть, а это храм наш. Здесь нам налево, к старому кладбищу. Уверен, в Багдаде синагоги побогаче. Тут ступени вниз. Бедность не лишена достоинств — не привлекаем к себе внимания, да и не хотим того.»
6.4
Вот и добрались до цели. В те стародавние времена, на востоке, евреи, если не имели лучшего, избирали местом для синагоги заброшенное кладбище. В помещениях с низкими сводчатыми потолками, где когда-то покоились кости умерших, сейчас сидели две-три сотни мужчин, и молились, и слушали своих мудрецов, и обращались к Богу. Масляные лампы коптили в нишах, с трудом разрывая полумрак. Постепенно глаза Алроя привыкли к тусклому свету, начали различать лица вокруг и древние знаки на листах книг. В единственной нарядной комнате хранился ковчег, что сберегал Святое писание.
Головы молящихся покрыты талитами, тела раскачиваются. Их лица сосредоточены и вдохновенны. Тысячелетие Израиль в изгнании. Жалкие остатки народа прозябают в былой столице, но дух избранничества неистребим. Ни душевные пытки разочарований, ни боль телесных мук, ничто не колеблет преданность Богу, избравшему и обещавшему. Бесконечно долго медлит спаситель, и бесконечно велика вера в приход его. Окончилась молитва, расправились лица, люди приготовились слушать своего наставника Зимри. Ученый раввин, взявши Талмуд и вспомогаясь откровениями мудрецов, имена коих давеча звучали в беседе с Маймоном, принялся поучать, просвещать, просветлять паству.
«Мы знаем из книг, — начал раби Зимри, — Бог твердил и повторял нам, чтобы не смели мы иметь иных богов, кроме Него. А известно ли вам, что сказал Авраам Нимроду, который склонял его обожествлять огонь? Авраам спросил, почему огонь, ведь вода сильнее огня!? И почему не тучи, ведь они владеют водой!? И почему не ветер, коли он собирает тучи!? И, наконец, почему не Бог, создавший ветер?»
Восхищенный шепот послышался со всех сторон.
«Элиэзер!» — воскликнул Зимри, — «Написано, когда Адам спал, Бог взял у него ребро. Выходит, Бог — похититель?»
Вопрос сбил с толку ученика по имени Элиэзер, и он растереянно потупил взгляд. Люди встревожились, недоумевая.
«У кого-нибудь готов ответ?» — спросил Зимри.
Вперед выступил незнакомый собранию, закутанный в красную мантию темнолиций паломник из Африки. «Раби!» — сказал он, — «Этой ночью злоумышленники проникли в мой дом, украли молодой росток с землей на корнях, но золотую вазу, в которой сидел росток, не тронули.»
«Здорово сказано! Отличный ответ!» — одобрительно загудела толпа, радуясь меткому иносказанию.
«Ученый Зимри», — продолжил африканец, — «В одной из наших книг есть история об иерусалимском юноше, который был безумно, но, увы, безответно влюблен в молодую красавицу. Великая страсть порой лишала беднягу дара речи. Увидит несчастный свою желанную и немо глядит на нее молящим взором. Один страдает, а другая смеется. Как-то раз, не находя себе места, вышел юноша за городские ворота и побрел куда глаза глядят вглубь пустыни. К вечеру спохватился, что далеко ушел, повернул назад, а ворота уж закрыты на ночь. Он спустился в долину Иосафата, вступил в гробницу Авшалома, сына царя Давида, и, усталый, уснул. Наутро, вернувшись в город и завидев предмет своей страсти, широко заулыбался. „Не обманывают ли меня глаза? Я вижу улыбку на твоем лице, о, вечно печальный юноша!“ — изумленно воскликнула красавица. И так ответил влюбленный: „Вчера, как всегда безутешен, я вышел в пустыню и бродил весь день, и опоздал к закрытию ворот, и уснул в гробнице Авшалома, и приснился мне необычайный сон. И вот, чудесным образом изменился мой нрав, и мне хорошо и весело и хочется смеяться!“ Неодолимой силы желание узнать, что привиделось юноше, завладело девицей. „Скорее расскажи свой сон!“ — нетерпеливо воскликнула она. „О, это никак нельзя!“ — ответил юноша, — „ибо почтение к деве останавливает меня, и лишь законной жене можно рассказать его!“ Снедаемая любопытством, красавица выпалила: „Я согласна, только расскажи сон!“ И они поженились и с тех пор смеются оба. Я думаю, ученый Зимри, тебе, большому знатоку Писания, не составит труда истолковать эту притчу, сочиненную мудрецом.» — закончил африканский паломник.
«Боюсь, сие превосходит мое разумение», — сказал главный раввин.
Молчал ученик Элиэзер, молчали и другие.
«Вот толкование», — сказал темнолиций, — «Влюбленный юноша — это наш народ, дева — это утраченный нами Сион, а чудесная сила гробницы Авшалома указывает нам, что спасение придет из дома царя Давида.» Тут африканец подошел к Алрою и доверительно положил ему руку на плечо. «Понял ли ты меня? Я обращаюсь к тебе, ибо заметил твой интерес.»
От неожиданного прикосновения Предводитель изгнания вздрогнул. Он впился глазами в закутанного в красную ткань человека. Лица не разглядеть — волосы низко спадают на лоб, рот и нос закрыты мантией. Лишь глаза сверкают, как молнии сквозь тучи.
«Мой интерес — единственная причина, побудившая тебя обратиться ко мне?» — спросил Алрой.
«Кто ж откроет все причины?» — ухмыльнулся в ответ африканец.
«Я и не просил об этом. Мне и намека довольно.»
«Мудрый Зимри, сей юноша — твой ученик? Я поздравляю тебя!» Сказав это, темнолиций покинул синагогу. Люди стали расходиться. Велико было желание Алроя кинуться вслед за незнакомцем и говорить с ним наедине, но долг почтения к главному раввину удерживал Предводителя, покуда Зимри ни освободил его. Когда же, наконец, Алрой вышел наружу, африканца след простыл, и никто из горожан не видал его.
6.5
Зазвучала сигнальная труба — вот-вот закроется на ночь город Иерусалим. Алрой вышел из Сионских ворот, они замкнулись за его спиной. Солнце садилось. Последние его лучи скользили по вершине Масличной горы, а долина Иосафата уж погрузилась в тень.
Алрой принялся бродить по склонам, разглядывая сверху изчезающий в вечерних сумерках Иерусалим. Растаял город внизу, и звезды пленили Алроя взор. Он подошел к источнику Силуан. Неширокий поток серебряной нитью вился и блестел в ночном свете. Предводитель изгнания спустился к гробницам у подножия Масличной горы, вошел в одну из них. Проследовал узким корридором в квадратный зал. У стены зала — пустой гранитный саркофаг, и крышка его разбита. Алрой лег у основания саркофага и, утомленный, уснул.