Следующий день (после того как дядя пронзил своим копьем наш пудинг) начался мрачно. Но нельзя судить о дне по его началу — то был день, предназначенный судьбой для великих событий. С утра никаких признаков великих событий не обнаружилось, все мы почему-то чувствовали себя скверно, папа сильно простудился, и Дора уговорила его не ездить в город, а устроиться в кабинете в тепле и уюте. Она сварила ему овсяную кашу — Дора варит ее гораздо лучше, чем Элайза, у которой вся каша собирается комочками, а внутри комочков непроваренные хлопья.
Мы старались вести себя как можно тише, я даже усадил Г. О. за уроки, как советовал нам Великодушный Благотворитель. Было очень скучно. Бывают дни, когда кажется, что все интересные вещи на свете ты уже перепробовал и теперь осталось только повторять день за днем всякие наскучившие дела и притом одним и тем же образом. Обычно такое чувство бывает у меня в дождливые дни. Но — повторю еще раз — нельзя судить о дне по его началу.
Дикки сказал, если дела пойдут так и дальше, он сбежит из дому и уйдет в матросы, Алиса сказала, что она предпочтет монастырь. Г. О. капризничал, поскольку порошок Элайзы оказал свое действие, и пытался читать две книги одновременно — по одной каждым глазом, и все потому, что одну из этих книг просил у него Ноэль. Это было очень эгоистично, и только справедливо, что у Г. О. разболелась голова, так что, когда он начал жаловаться на мигрень, Освальд сказал ему: сам виноват, ведь я старше и мой долг — объяснить ему, в чем он неправ. Г. О. ударился в слезы, и Освальду пришлось его успокаивать, чтобы он не мешал папе. Освальд сказал:
— Вот увидишь, они придут и съедят Г. О.
И тут Дора сказал, чтобы он не смел обижать маленького.
Конечно, после этого Освальд предпочел не вмешиваться в жизнь своей семьи и отошел к окну, чтобы посмотреть на проезжающие трамваи, а вскоре и Г. О. тоже подошел посмотреть из окна, и Освальд, который умеет быть великодушным и щедрым, отдал брату синий карандаш и два пера для ручки, все равно что новых — насовсем.
Они смотрели вниз, на капли дождя, разбивавшиеся о камни мостовой, и вдруг увидели кэб, неуклюже выехавший из-за угла, со станции. Освальд крикнул:
— Смотрите — карета нашей феи-крестной! Вот увидите, она остановится возле нашего дома!
Все остальные тоже подошли к окну посмотреть. Освальд сказал это, конечно, понарошку и был до смерти удивлен, когда кэб и в самом деле остановился возле дома. К бокам коляски были привязаны какие-то свертки, другие свертки торчали из окон, и все это было похоже либо на семейный выезд на взморье либо на разъездную лавку. Кэбмен спустился, и кто-то изнутри начал передавать ему свертки и пакеты всевозможных форм и размеров, так что тот только поспевал подхватывать их обеими руками да ухмыляться во весь рот.
Дора сказала:
— Надо бы предупредить его, что он перепутал адрес.
Тут изнутри кэба показалась нога, нащупывающая ступеньку (похоже это было на то, как шевелит высунувшейся из под панциря лапкой черепаха, если оторвать ее от земли), затем появилась половина туловища и еще какие-то свертки, а затем — Ноэль крикнул:
— Бедный индеец!
Да, это был он.
Элайза открыла дверь, а мы все столпились на верхней площадке, перегнувшись через перила. Папа услышал, как гремят в прихожей все эти ящики и свертки, и он вышел, совсем забыв, как сильно он простужен. Вот попробуйте выйти не одевшись, когда вы простужены, и вам непременно скажут, что ты непослушный мальчик и не о чем не думаешь. Мы услышали, как наш бедный индеец говорит папе:
— Послушай, Дик, я вчера обедал с твоими ребятами — они, верно, тебе уже рассказали. Чудные котята! Почему ты не познакомил меня с ними? Старшая — вылитый портрет бедной Дженни, а что касается Освальда — он уже мужчина! Пусть меня назовут *нигером, если он не джентльмен! ХМ! Послушай, Дик, я уж, наверное, смогу найти кого-нибудь, кто бы согласился вложить денежки в это твое предприятие — а?
И они с папой ушли в кабинет и плотно закрыли дверь, а мы спустились вниз осмотреть все эти свертки. Одни из них были упакованы в старую грязную газету, другие завернуты в какие-то тряпки, но были там и свертки в коричневой бумаге, только что перевязанные веревочкой в каком-то магазине, и ящики, и коробки. Мы гадали, собирается ли дядя переехать к нам насовсем, или это какой-то товар на продажу. Некоторые свертки пахли пряностями, словно еда. Тут мы услышали, как поворачивается ручка в двери кабинета, и Алиса сказала:
— Бежим! — и мы все испарились, кроме Г. О. - дядя ухватил его за ногу, когда он устремился к лестнице вслед за нами.
— Осматриваете багаж, а? — спросил дядя и мы все спустились в холл, потому что нечестно было бы оставлять Г. О. одного в беде, и мы тоже хотели знать, что в этих свертках.
— Я ничего не трогал, — сказал Г. О. — Вы теперь будете жить у нас? Мы все будем рады.
— Ничего страшного, если и трогали, — сказал наш добрый индеец, — Это все вам и предназначается.
Я не раз уже описывал ситуации, в которых нам приходилось онеметь от изумления, радости или ужаса и тому подобное, но я не припомню, чтобы мы хоть раз были немее, чем когда мы услышали эти слова.
Индийский дядя продолжал:
— Я рассказал одному моему старому другу о том, как приятно я с вами пообедал, и о вашем трехпенсовике, и о волшебной лозе, и обо всем прочем, и он прислал вам в подарок все эти пустяки. Кое-что здесь прямо из Ост-Индии.
— Так вы из Ост-Индии, дядя? — спросил Ноэль и дядя сказал «да!», и мы все очень удивились, потому что мы совсем не подумали о той Индии, и считали, что он Вождь Краснокожих. Теперь стало ясно, почему он так плохо разбирался в бизонах и мокасинах.
Он позвал Элайзу на помощь, и мы перетащили все посылки в детскую, и он принял развязать их — одну за другой, одну за другой, пока весь пол не завалил. Папа пришел и уселся в кресло, которое прожгли в день Гая Фокса. Я даже не могу перечислить все вещи, который прислал нам друг нашего дяди — он, должно быть, очень добрый и разумный человек.
Были тут игрушки для младших, и модели паровозов для Дикки и для меня, и множество книг, и фарфоровый чайный сервиз для девочек, красно-бело-золотой, и множество сладостей (в свертках на вес и в коробках), и целая миля тонкого шелка из Индии, девочкам на платья, и настоящая индийская сабля для Освальда, и альбом японских рисунков для Ноэля, и шахматы из слоновой кости для Дикки — вместо ладьи в этом наборе были слоны с башней на спине. А я-то думал, почему станция в Лондоне называется Слон-с-Башней. В свертках из коричневой бумаги, перевязанных веревочками, были коробки с играми или коробки засахаренных фруктов и тому подобное. В коробках, обмотанных старыми пыльными газетами, оказались всякие индийские вещи — в жизни не видал такой красоты. Там были резные веера, и серебряные пряжки, и бусы из янтаря, и ожерелья из драгоценных камней, только не обработанных — дядя сказал, это все бирюза и гранат, и были шелковые шали и шелковые платки, шкатулки, отделанные золотом, и шкатулки из слоновой кости, и серебряные подносы, и еще какие-то штуки из меди. Дядя говорил: «Это тебе, молодой человек», или: «Вот это подойдет нашей маленькой Алисе», или: «Я полагаю, мисс Дора будет настоящей красавицей в этом зеленом платье — хм?»
Папа смотрел на все это, словно во сне, но тут дядя протянул ему нож из слоновой кости и коробку сигар и сказал:
— Мой старый друг послал тебе эти подарочки, Дик, он ведь и твой старый друг, ты же знаешь, — и тут он подмигнул папе (мы с Г. О. это хорошо видели), а папа подмигнул ему в ответ, хотя он сто раз говорил нам, что подмигивать невежливо.
Замечательный это был день. Вот уж когда мы и вправду заполучили сокровище! В жизни не видел столько подарков — целая куча, целых несколько куч, словно в сказке. Даже Элайза получила шаль и, наверное, она ее заслужила, ведь этот она приготовила кролика. Освальд сказал — не ее вина, если нос у нее пупочкой и она никак не научится расчесывать свои волосы — она вообще не любит держать в руках щетку, вот и ковры не чистит. Но Освальд старается быть терпимым даже к людям, которые забывают мыть свои уши.