Поэтому Освальд пропустил всех остальных вперед, а сам шел под руку с Денни, помогая ему пробраться в трудных местах. Денни сильно натер ноги, потому что когда он играл в бобра, он ухитрился потерять носки, а башмаки без носок — впрочем, вы сами знаете. А у него и так вечно что-нибудь случается с ногами.

Мы вышли к пруду и Денни сказал:

«Давайте поплещемся!»

Освальд всегда готов поощрить инициативу, тем более когда речь идет о Денни (мы еще сделаем из него настоящего парня), но было уже поздновато и остальные успели уйти вперед, так что он просто от чистого сердца сказал:

«Еще чего! А ну, марш!»

Обычно Денни легко со всем соглашается, но даже червяк начнет извиваться, когда перегреется, а тем более если у него заболят ноги.

Он уперся и говорит: «Все равно хочу!»

Освальд не стал подавлять этот мятеж и напоминать, кто тут главный. Он сказал только:

«Ладно, только нам еще домой надо вернуться,» — ведь у Освальда добрая душа, и он всегда готов уступить другу.

Денни снял башмаки и влез в воду.

«Замечательно!» — говорит. — «Влезай тоже!»

«Там страсть как грязно!» — заметил его снисходительный полководец.

«Самую малость!» — сказал Денни, — «Но грязь тоже холодненькая, как вода, и мягкая, не то что башмаки».

И давай плескаться.

То ли Провидение позаботилось об Освальде, то ли он просто не сумел быстро развязать узлы на шнурках башмаков, но он избег страшной участи — сейчас вы услышите, какой.

Денни добрался уже до середины пруда, и поплескался вдоволь и весь насквозь промок, так что Освальду оставалось только завидовать, но увы! Ненарушимого блаженства в земной жизни достичь невозможно!

Денни начал было: «Чего ты упрямишься, Освальд, влезай скорее» — и вдруг издал душераздирающий вопль и давай лягаться.

«Что случилось?» — вскричал отважный Освальд. Судя по воплям, можно было опасаться худшего, однако не мог же Денни наткнуться на консервную банку в этом тихой болотистой местности?

«Не знаю, не знаю, оно кусается!» — орал Денни. — «Ой, кусается, всю ногу искусала! Больно, больно! Ой, кусается!» — на все лады вопил Денни, поспешая к берегу. Освальд вошел в воду и помог ему выбраться. Конечно, он не успел еще снять башмаки, но я уверен, что он и босиком не устрашился бы неведомых вод, голову даю на отсечение, он бы не струсил.

Денни выполз на берег, и мы оба с изумлением и ужасом убедились, что обе его ноги сплошь покрыты большими черными тварями вроде улиток. Денни весь позеленел, и даже Освальд почувствовал себя малость неуютно, потому что сразу догадался, кто эти мерзкие твари: не так давно он читал «Магнетические истории», в которых девочка по имени Феодосия выдавала блистательные трели на фортепиано, а зато другая девочка знала все про пиявок, что гораздо интереснее и достойно быть записанным в Золотую Книгу. Освальд попытался отодрать пиявок, но они не отдирались, а Денни завывал так, что к нему страшно было притронуться. Освальд хорошо помнил, как приманить пиявок, чтобы они начали кусаться (та девочка прикармливала пиявок сливками), но этих не надо было специально приманивать, а вот как их остановить, он не помнил.

«Ой-ой-ой! Ой-ой-ой! Больно-больно-больно!» — безостановочно кричал Денни, и Освальду пришлось ему напомнить, что он мужчина — не то так и отправится домой весь усеянный пиявками.

Но едва услышав о том, что пиявки могут остаться при нем на длительный срок, несчастный юноша разразился слезами. Освальд подал ему руку и вызвался нести его башмаки, так что несчастный юноша смирился со свое участью, прекратил рыдать и они, хромая, догнали остальных (те, впрочем, уже шли им навстречу, привлеченные воплями Денни). Хотя он прекратил рыдать, вопить он не переставал, а кто бросит в него за это камень, пусть сперва сам походит с одиннадцатью пиявками на правой ноге и шестью на левой (а всего их было, как говорит наш математик Дикки, семнадцать).

И очень хорошо, что он не переставал вопить, потому что его услышал человек, который в это время проходил по дороге (где телеграфные столбы). Этот человек свернул и быстро прошел через болото прямо к нам.

Глянув на ноги Денни он сказал:

«Так я думал», — и он схватил Денни и сунул его себе под мышку и понес, а Денни все кричал: «Больно-больно!» и «Ой-ой-ой!»

Наш избавитель, юноша в самом расцвете сил и к к тому же рабочий с фермы, отнес несчастного страдальца в коттедж, где он жил вместе со своей престарелой матерью. Тут Освальд и вспомнил, что он забыл насчет пиявок: они боятся соли. Престарелая мать этого юноши в самом расцвете сил посыпала пиявок солью, они сморщились и с противным чмоканьем, словно улитки, упали на каменный пол.

Молодой человек в вельветовых бриджах (в самом расцвете сил) понес Денни домой на собственной спине, потому что Денни забинтовали обе ноги, и он выглядел точь-в-точь как раненный герой, только незаслуженно.

Это был добрый юноша, и хотя доброе дело заключает награду в себе самом, я счастлив сообщить, что в придачу к своему доброму делу он заработал еще две полукроны, которые дядя Альберта и вручил ему. Только зря Алиса вписала его в Золотую Книгу, по-моему, туда надо вписывать только наши дела.

Думаете, это конец истории о поисках северного полюса и истоков Нила? Увы, как может заблуждаться даже самый любезный читатель.

Наш раненный герой лежал весь в ранах и бинтах на диване, а мы пили чай с крыжовником и белой смородиной (мы отчаянно нуждались в пище после нашего отважного путешествия), и тут миссис Петтигрю, экономка, просунула голову в дверь и позвала Альбертова дядю:

«Мне нужно сказать вам несколько слов, пожалуйста, сэр», — и голос у нее был такой, что все смолкли и переглянулись, бутерброды застыли на пол пути к нашим рта, равно как и чашки.

Мы сразу поняли, что произошла беда, — и не ошиблись. На всякий случай мы подъели бутерброды, а также крыжовник и смородину, разумеется, оставив лучшие ягоды для дяди Альберта; но он, когда вернулся, даже и не глянул на них, не говоря уж о том, чтобы оценить нашу заботливость.

По его лицу можно было предсказать раннее укладывание в постель и, скорее всего, без ужина.

«Опять, опять!» — в отчаянии повторял он. — «Ну как вам пришло в голову соорудить эту плотину?!»

«Мы были бобрами!» — горделиво произнес Г. О. В отличие от нас он еще не распознал особенного тона, которым говорил дядя Альберта.

«Ну конечно!» — сказал дядя Альберта запустив руки себе в волосы. — «Конечно же! Конечно! Все в постель и стройте себе плотину из подушек, бобры! Вы перегородили течение, вы разрыли берег, добывая глину, вся вода хлынула туда и залила ферму. Испорчено ячменя на семь фунтов! и скажите спасибо, что фермер заметил это прежде, чем убытков набралось на семьдесят фунтов. И это после того как вчера вы сожгли мост!»

Мы попросили прощения — что еще мы могли сказать. Только Алиса добавила: «Мы не хотели ничего плохого».

«Конечно, — сказал дядя Альберта, — Разве вы когда-нибудь хотели сделать что-нибудь плохое? Ладно, я поцелую вас и пожелаю спокойной ночи, но вы отправитесь в постель сейчас же, а утром каждый напишет двести раз: „Берегись, не Будь Бобром, Берега Беги, о Мосте Мысли!“ Так-то вот, и все „Б“ и „М“ чтоб были заглавные».

Мы поняли, что он хотя и сердится, но не очень, и пошли спать.

К вечеру следующего дня нас уже тошнило от этих Б и М, и когда мы укладывались спать, Освальд сказал брату:

«Послушай!»

«Ну», — отвечал ему брат.

«В конце концов, в этой истории есть кое-то утешительное», — так выразился Освальд, — «плотина-то вышла на славу»

И с этой утешительной мыслью бобры, исследователи северного полюса и противоположных регионов земли крепко заснули.

Для младенца он был не так уж плох, если кому нравятся младенцы. Личико у него было круглое и чистенькое, что с ними, с младенцами, бывает не так уж часто — можете пойти и посмотреть на своего младшего братика; и Дора сказала, что чепчик у него отделан настоящим кружевом (а зачем это надо младенцу?). Он сидел в этакой роскошной прогулочной коляске, совершено один, посреди поляны, а мы шли мимо, поскольку собирались заглянуть на мельницу.