Поезд движется так, что идти с ним можно рядом — и не отстанешь. От морского путешествия уже отдохнули, чувствуем себя куда увереннее и покойнее, чем на море. Кто читает, кто играет в домино, а вокруг воздушного стрелка Жени Бердникова собрались любители песни. Женя хорошо играет на гитаре.
На остановках мы выбегаем покупать молоко. Вахрамову показалась очень грязной пол-литровая банка, которой женщина черпала молоко из ведра. Он возмутился.
— Как можно грязной банкой лезть в общее ведро? Хозяйка молча подняла юбку, подолом протерла банку и, мило улыбаясь, отмерила Валентину в котелок трижды по пол-литра. Валя заплатил за молоко и тут же, чертыхаясь, отдал его кому-то из очереди.
На третий день пути начались занятия. В вагон к нам первым пришел начальник воздушно-стрелковой службы капитан Кошкин.
— Поговорим сегодня о прицельной стрельбе и бомбометании со штурмовика, — предложил он и вынул из планшета инструкцию. — Вот ее мы должны проработать и сдать зачет.
— Зачем зачет? — спросил Ржевский. — Давайте лучше мы распишемся на брошюре, что читали, — и достаточно будет для такого «труда».
Специальная инструкция о правилах пользования заводскими метками и штырями-визирами для определения ввода самолета в пикирование при бомбометании действительно заслуживала внимания. Для выполнения стрельбы на штурмовике устанавливался прицел-перекрестие; подвел самолет к земле поближе — и дави на гашетки. Трассы от пушек, пулеметов, эрэсов можно подправить небольшим движением рулей — и цель накрыта. Но вот для бомбометания прицела не было. Каждый летчик вырабатывал свой метод бомбометания. Бомбили как бы на глазок — «по лаптю» или «по сапогу», и шутники предлагали идеи: прицел Л-43 — лапоть сорок третьего размера, С-43 — сапог сорок третьего.
— А у Егоровой будет персональный прицел для бомбометания — ХС-38 — хромовый сапог тридцать восьмого размера! — смеялись пилоты.
«Шутки шутками, но как быть на деле?» — невольно задумывалась я. Ну, по метке на крыле ввод в пикирование, дальше на глазок нужно определить угол и начать отсчет секунд: двадцать один, двадцать два, двадцать три… Одновременно с отсчетом не прозевать высоту — смотреть за высотомером, а тут по тебе уже бьют зенитки. А еще как бы не оторваться от строя — тогда будешь легкой добычей истребителей. В общем, инструкция для нас была морока, но мы все же проработали ее и сдали зачет капитану. Надо сказать, впоследствии наша эскадрилья бомбила довольно метко. Не то эта инструкция помогла, не то сапоги у всех оказались одинакового размера…
В Марах мы простояли трое суток. Здесь узнали, что под Сталинградом наши войска перешли в наступление. Враг не выдержал их натиска. Целые части и даже соединения гитлеровцев сдаются в плен. Армии генералов Чистякова, Чуйкова, ломая сопротивление противника, соединились в районе Мамаева кургана и расчленили окруженную группировку на две части.
Парторг Разин принес нам в вагон кипу газет, и мы с восторгом читаем, что окруженные немецко-фашистские войска оказались в исключительно тяжелом положении. Их систематически бомбит наша авиация, атакует пехота, обстреливает артиллерия. Германское командование при помощи транспортной авиации пыталось наладить снабжение своих войск, эвакуировать их. Но воздушная блокада сорвала их планы. Сопротивление врага становится все более безрассудным. Представители советского командования предложили Паулюсу, всем окруженным войскам капитулировать. Паулюс, скрыв ультиматум от младших офицеров и солдат, отказался принять это гуманное предложение. И советские войска приступили к ликвидации противника.
У нас в вагоне шумно. Мы радуемся большому успеху нашей армии, кричим «ура» и высказываем сожаление, что нам не удастся повоевать под Сталинградом, что везут за самолетами очень уж медленно.
На одной из станций услышали из репродукторов сообщение Совинформбюро: южная группировка гитлеровских войск во главе с генерал-фельдмаршалом Паулюсом сдалась в плен. Капитулировала и северная группировка — это произошло 2 февраля 1943 года. Вскоре мы прибыли на завод, где нам предстояло получить новенькие самолеты и отправиться на них на фронт.
В ожидании машин поселились в большой, как тоннель Метростроя, землянке с двумя ярусами нар. Здесь я получила письмо от Тани Федоровой. Она депутат Верховного Совета СССР, рассказывала, что метро наше продолжает строиться, что скоро сдадут в эксплуатацию третью очередь со станциями «Площадь Свердлова», «Новокузнецкая», «Павелецкая», «Автозаводская», «Семеновская».
«На всех станциях, — писала Таня, — будут барельефы с надписью: «Сооружена в дни Великой Отечественной войны». Идет война, а мы заняты мирным строительством. Правда, много метростроевцев строят и оборонительные сооружения. Мы помогали ленинградцам возводить оборонительные пояса, прокладывать Дорогу жизни через Ладожское озеро…
Наши аэроклубовцы все на фронте. Твой инструктор Мироевский в Сережа Феоктистов воюют на штурмовиках.
Валя Вишников, Женя Миншутин, Сережа Королев — на истребителях. Погибли Лука Муравицкий. Опарин Ваня, Саша Лобанов, Аркадий Чернышев, Вася Кочетков, Виктор Кутов…»
Как Виктор?.. Меня словно током ударило. И все померкло. Ни солнца, ни людей, ни этой войны… Кажется, нечем было дышать, глаза ничего не видели, уши не слышали. Когда очнулась, увидела над собой доктора Козловского со шприцем в руке. Он все приговаривал:
— Ну, поплачь, голубушка, поплачь. Сразу легче станет…
Но мне не плакалось. Что-то невыносимо тяжелое легло на сердце и уже не отпускало долгие, долгие годы…
На заводском аэродроме в столовой всегда длинная очередь. Когда она подходит, отдаешь свою шапку-ушанку — получаешь алюминиевую ложку. Обед у нас из трех блюд: суп «погоняй», каша «шрапнель» да кисель «а ля малина», размазанный по большой алюминиевой тарелке. Ребята шутят: «Жив-то будешь, а к девочкам но пойдешь».
Целыми днями мы летаем и штурмуем — теоретически. Читаем все, что находим о воздушных в наземных боях, изучаем тактику свою и противника. Нам ужо выдали полетные карты. Мы их подбираем, склеиваем — получаются целые простыни; далековат наш маршрут до фронта.
С жильем на заводском аэродроме, скажем прямо, мне повезло. Освободилась комната в финском домике, и командование отдало ее мне — все-таки единственная женщина. В этом милом домике я чуть было богу душу не отдала. Пришла под вечер замерзшая с аэродрома, смотрю: печка истоплена и еще угольки не потухли, так красиво переливаются то синими огоньками, то золотыми. Засмотрелась на них, согрелась и прилегла на кровать. Вдруг, как во сне, слышу: кто-то стучится. Хочу встать, а не могу. А в дверь барабанят все громче и громче и кричат, повторяя мое имя. Кое-как поднялась, пошла по стеночке. Упала, приподнялась, опять упала. Решила ползти — ничего не получается. Наконец дотянулась до двери и, повернув ключ, сползла на пол.
Оказалось, угорела: истопник рано закрыл в печи задвижку. К счастью, поздно вечером мимо моего домика проходили наши летчики. Увидели в окне свет и решили заглянуть на огонек. Стали стучать, а дверь им не открывают. Тогда ребята поняли — случилось что-то неладное.
Ну а потом понесли меня отхаживать на свежий воздух. Именно отхаживать — всю ночь водили по улице. Я, уже плача, просила отпустить меня, дать отдохнуть, но пилоты были неумолимы: у них была своя «метода лечения» после угара — авиационная.
Утром я явилась на занятия. Их вел сам командир полка. Долго смотрел он на меня, потом коротко сказал:
— Немедленно в санчасть!..
После разгрома котельниковской группировки противника войска Южного фронта развернули наступление на ростовском направлении. Во взаимодействии с войсками Закавказского фронта они должны были окружить в уничтожить группировку противника на Северном Кавказе. Немецко-фашистское командование, стремясь набежать окружения своих войск, с 1 января 1943 года стало отводить их ив района Моздока в северо-западном направлении. Войска Закавказского фронта перешли к преследованию отходившего противника. Отступая, гитлеровцы бросали технику, награбленное имущество, даже раненых. К началу февраля гитлеровцы отвели к Ростову только часть северо-кавказской группировки. Основные же ее силы, избегая флангового удара Южного фронта, были вынуждены отойти на Таманский полуостров.