- И тогда ты разогнал войска?
- Нет. Тогда я вышел вперед и сказал: «Расстреливайте меня».
- Они стреляли? - спросила Машка.
- Да.
Чем это кончилось, можно былоне спрашивать. Мы с Машкой легко представили лица солдат, открывших огонь по Ковачу.
- И что потом? - спросил я.
- Потом солдаты заторопились и ушли. Рабочие хотели кинуться за ними вдогонку - и старые, и новые, - но я сказал, что если кто-то попробует затеять побоище с солдатами, то будет иметь дело со мной. Они утихли. А я пошел к хозяевам и поговорил с ними. Все выяснилось, они пообещали, что старые рабочие ничего не потеряют. Хозяева волновались, потому что из-за всех этих событий могли не успеть выполнить очень важный заказ. Огромный заказ, для него им и нужны были новые руки, потому что старых не хватило бы. - Он помолчал. - Заказы шли потоком, один за другим, и хозяева собирались строить новые цеха, ставить новые мартены и бессемеры, мощнее прежних. Тогда самый большой мартен былна двести тонн. Для будущего этого уже не хватило бы. Трудно было уговорить сталь после того, что произошло. Она не хотела идти. Но я сделал. Нужная сталь пошла вовремя.
- А рабочих ты между собой помирил? - спросила Машка.
- Не совсем. Совсем помирить былонельзя. Но мы выяснили. Листовки были виноваты.
- Листовки? ..
- Кто-то разбрасывал листовки, что новых рабочих везут, чтобы уволить старых. Это было неправдой. Когда мы убедились, что это неправда, все стало более или менее нормально.
- А потом? ..
- А потом я ушел.
Мы с Машкой представили себе, как Ковач «уходил» ...
- Но об этой истории почти ничего не было написано, сказал я. - Только в местной газете кое-что сообщили, да и то не совсем правду, и все перепутали. Про нее договорились молчать?
- Молчать и забыть, - сказал Ковач. - Это был позор. В те годы я увидел много позора. Во всем мире сталевары не могли поладить друг с другом. И я понял, что будет большая война.
- Это ты велел всем молчать про историю убийств? - спросила Машка.
- Да.
- Ковач, - сказал я, - ведь ты же не скоро уйдешь?
- Не знаю, - ответил он. - Зависит от стали.
- Как это?
- Бывает такая сталь, с норовом. Не идет, и все. Надо самому в нее войти, чтобы она получилась. Обычно это очень важная сталь. Самая важная на годы вперед. Я пойму, когда придет время самой важной стали.
- Но пока ты не чувствуешь, что это время наступает?
- Пока не чувствую.
- Вот и хорошо.
Мы глядели на реку, на резвящихся собак. Я подумал, что не буду рассказывать эту историю Якову Никодимовичу. Пока, во всяком случае. Может быть, как-нибудь потом расскажу. Жаль пятерки за год, которую можно было бы заработать безо всякого труда, но ничего, переживу. Иначе, как я ему объясню, откуда все узнал? Если сказать, что сам Ковач рассказал, то он, скорее всего, не поверит. Хотя - может и поверить. Я вспомнил его рассуждение о призраках прошлого. Никодимыч был в шаге от того, чтобы признать Ковача тем, кто он есть на самом деле. Но сделать этот шаг не решался. Не удивлюсь, если в ближайшее время решится. Никодимыч из тех чудаков, которые часто оказываются разумнее многих умников.
- Перед тем, как уйти, - сказал Ковач, - я оставлю тебе подарок. Он будет совсем маленький, и, как вы говорите, смешной.
- Шутливый? - поправила Машка.
- Да. Про такой еще говорят: «шутка». Правда, это будет не совсем «шутка». Он тебе поможет, если ты станешь хорошим сталеваром и захочешь вновь со мной увидеться. Но стать сталеваром он тебе не поможет: ты должен учиться сам.
- Мне будет очень тебя не хватать, - сказал я.
- Тоска, да. - Ковач старательно смотрел куда-то мимо меня, вверх и в сторону. - У тебя будут шутка и тоска.
- А у тебя их не будет? - спросила Машка. - Ты не тоскуешь по людям, с которыми когда-то встречался?
- Не знаю, - ответил Ковач.
Я заканчиваю свои записки. Для себя я решил, что уберу их в ящик стола, в самый дальний угол, и буду держать там, пока Ковач не уйдет. А когда он уйдет, я их достану и пошлю куда нибудь, где их напечатают. Потому что Машка права: люди должны знать о Коваче.
* * *
Прощальным подарком, который оставил мне Ковач, оказалось воронье перо, сделанное из стали.
