Я вспомнил, что дядя Коля Мезецкий обмолвился, будто нечто подобное появлению Ковача в наших краях уже проис­ходило. И если кто мог знать о давних историях, похожих на нынешнюю, так это Яков Никодимович.

И еще я подумал о Машке, дочке гендиректора нашего комбината. Она училась с нами в одном классе вплоть до пос­леднего года, и мы с ней дружили. В прошлом году родители перевели ее в другую школу, единственную в городе гимназию «с углубленным изучением английского языка и компьютеров», но Машка нос не задрала, и мы продолжали общаться. Она даже сказала мне, когда мы в последний раз встретились, что ждет меня в день своего рождения, который у нее в марте, и чтобы я ни в коем случае не забыл.

Может быть, наша дружба сохранялась благодаря собакам. у Машки был боксер, Ричард, славный пес, но отчаянно драч­ливый. С людьми-то он был миролюбив и даже незнакомых готов был обслюнявить с головы до ног (все знают, какие боксеры слюнявые), но с собаками становился просто беше­ным и любому встречному псу стремился доказать, что он сильнее и главнее. А с нашим Лохмачом почему-то не дрался. Может, потому, что они вместе гуляли с двухмесячного возраста, а может, драться с ним было неинтересно: Лохмач был крупнее и к тому же спокойный. Он просто давал Ричарду завязнуть зубами в своей длиннющей густой шерсти и либо отпихивал его, чтобы тот отстал, либо приседал, чтобы Ричард перекувырнулся через него и через собственную голову, ­ а потом невозмутимо отряхивался.

Но, скорее .всего, это была просто большая собачья дружба.

И когда наши собаки гуляли вместе, Машка спокойно могла отпустить Ричарда с поводка, чтобы он побегал и поразмялся. Во-первых, когда он носился с Лохмачом, то совсем не обращал внимания на других собак, даже оказывавшихся в опасной близости, а во-вторых, если все-таки намечал себе жертву для драки, Лохмач всегда успевал остудить его пыл ,либо встряхнув за шкирку, либо попросту оттеснив от против­ника. Лохмач отлично понимал, что лишний шум и лишняя ругань обозленных владельцев других собак нам с Машкой ни к чему. Ричард, по-моему, это тоже понимал, но не всегда мог справиться со своим характером.

Вот я и подумал, что надо бы поговорить с Машкой, и пусть она ловит все разговоры о Коваче, которые будет вести ее отец, да и сама при любом удобном случае не стесняется спрашивать. Если, например, у Ковача с документами что-то окажется не в порядке, то Машка первой об этом узнает. И во­обще она сумеет выведать много полезного и интересного.

Решив, как мне действовать, я оставил недоделанные уро­ки на потом, а сам оделся, сказал своим, что хочу немного по­гулять с Лохмачом, взял поводок и вышел из дому.

Лохмач жил в конуре, на цепи. Цепь была достаточно длинной, чтобы он мог вольготно разгуливать возле дома, но, конечно, побегать так, чтобы как следует размять лапы, она ему мешала. Вот и надо было хотя бы раз в день прогуляться с ним до пустыря и там спустить с поводка и дать побегать.

Сторожем он был отменным, но жил в конуре не только по­ этому. Ему там больше нравилось, чем в доме. Мы несколько раз пытались забрать его в дом, когда морозы были лютые, под пятьдесят градусов, но он буквально минут через пятнадцать начинал проситься назад, показывая всем своим видом, что в жарко натопленном помещении ему, видите ли, не по себе, особенно возле печки, и что он за лето достаточно страдает, чтобы сейчас иметь право на здоровую прохладу.

В принципе Лохмач мог бы обойтись и без цепи, но приходилось держать его на привязи по двум причинам. Во-первых, он вполне серьезно относился к своим обязанностям сторо­жа и, хотя обычно на входящих во двор не кидался, а только лаял, предупреждая нас, но разок-другой были неприятные инциденты. Например, он почему-то возненавидел одного из наших соседей. И на дядю Степу он рычал и рвался с цепи так, что, похоже, всерьез был настроен его покусать, если бы до него добрался. Почему-то не понравились ему и грузчики, которые доставляли нам бетонные пасынки. Одного он даже исхитрился тяпнуть чуть выше колена, когда тот неосторожно приблизился на длину цепи. Сами понимаете, что компен­сировать это нам пришлось с лихвой. Словом, надо было держать его на цепи, потому что нельзя заранее предсказать, какой человек ему придется не по душе.

А, во-вторых, если Лохмач оказывался без цепи, то в лю­бой момент мог сбежать, учуяв, что одна из соседских собак в интересном периоде, и наплодить щенят. Когда же появлялись щенки, то их хозяева шли к нам с требованиями, чтобы мы их либо топили, либо пристраивали.

Итак, я взял Лохмача и отправился с ним за пустырь на окраину парка, отведенную под «собачью площадку», где Машка больше всего любила выгуливать Ричарда.

Машка с Ричардом были там.

- Привет! - обрадовалась она. - Я уже собиралась домой, потому что морозище жуткий, и Ричард жалуется.

Ричард и правда поджимал то одну, то другую лапу и нервно подергивал кожей - шерсть-то у боксеров не ахти. Я спустил Лохмача с поводка, он помчался, врезался в Ричарда­ и тот мигом забыл, что ему холодно. Наши псы стали носиться кругами и петлями, а я сказал Машке:

- Ты слышала, что сегодня было?

- Насчет новой стали и нового работника?

- Точно. Твой отец ничего не говорил?

- Как же, говорил. Он очень доволен. Зама с главным инженером уже отправляет в Москву, в командировку, выбивать следующий госзаказ. Если хочешь знать, дела были еще хуже, чем все думали. Теперь-то можно об этом рассказать, потому что теперь все изменится.

- А что такое?

- Я случайно услышала обрывок разговора, и отец запретил мне хоть словечком кому-нибудь обмолвиться. Наше пред­ приятие собирались объявлять банкротом и передавать под внешнее управление. На выполнение заказа у нас оставалось буквально несколько дней.

- Вон как ... - протянул я. - Но как же можно было такое скрывать?

- Отец сказал, - объяснила она, - что, если это станет известно, рабочие вполне могут объявить забастовку, а от забастовки будет только хуже - лишний козырь для тех, кто хочет прибрать предприятие к рукам.

- Но если бы он растолковал ...

- Он сказал, что будет сам выкручиваться до последнего, чтобы паники не возникло.

Я пожал плечами.

- С этими взрослыми делами не разберешь, кто прав, а кто нет. Одно ясно: этот Александр Ковач всех нас спас. Я имею в виду, если сталь и правда благодаря ему пошла, как об этом все говорят. Вот только не могу себе представить, как мог один человек всего за несколько часов сделать то, что сотням людей не давалось больше месяца

- и это еще не самое странное- тихо сказала Машка, опустив глаза и ковыряя снег мыском сапожка.

- А что же самое странное?

- Самое странное, что у нас на производстве уже по меньшей мере дважды появлялся человек по имени Александр Ковач. И оба раза он спасал нас в самый последний момент ...

- А ну-ка, - я напрягся, - давай подробней.

- Понимаешь, отец поднял старые дела, хранящиеся в отделе кадров... Конечно, не он сам поднял, ему кадровики доложили, когда стали оформлять прием на работу, что по архивам у них проходят еще два Александра Ковача, и почему-то оба раза на особой отметке. То ли из-за неясностей с трудовыми книжками, то ли еще из-за чего. Отец велел все эти старые дела ему отдать и теперь сидит, изучает их ... В его комнате­ дым коромыслом: много курит и все время что-то бормочет. Я зашла сказать, что иду гулять с Ричардом, он даже головы не повернул, только рукой махнул: ступай, мол. Ты можешь понять, что бы это значило?

- А за какое время эти дела, ты не заметила? - поинтересовался я.

- Одно, по-моему, чуть ли не военного времени, а второе ... Второе, кажется, еще старее.

- Да ... - сказал я. - Очень странно. Послушай ...

- Что?

- Твой отец не считает, случаем, что это - один и тот же человек? Который .. , ну, не старится, что ли? ..

- Спятил? - Она прищурилась. - Или ты знаешь что-то еще, о чем не хочешь мне рассказывать?

Я покачал головой.