Как мне представляется, Швенд встретился с Лавалем, когда тот проживал еще в неоккупированной части Франции. Весною 1943 года Лаваль выезжал в Италию, чтобы встретиться с Швендом. Дело шло к крупной сделке с кораблями, при оформлении которой Лаваль показал свои необычные способности. Швенд, относившийся ко всему с недоверием, счел возможным посвятить Лаваля в суть акции с фальшивыми фунтами. И ему удалось склонить француза к сотрудничеству. О своем решении Швенд не пожалел: Лаваль никогда и ни в чем его не разочаровал и не подвел. Благодаря Лавалю в «дело» была вовлечена Восточная Азия. Используя свои великолепные связи, он уже через короткое время смог выслать туда значительные суммы фальшивых фунтов. Как это ему удалось, Швенд так и не узнал. Его новый сотрудник не считал необходимым посвящать Швенда в детали, а тот не хотел вызвать подозрительность у Лаваля своими назойливыми попытками вникнуть в его «секреты». К тому же Лаваль работал всегда очень корректно и с размахом.

Некоторое время Лаваль оставался во Франции, избрав своей штаб-квартирой Париж, где поддерживал деловые связи с экономическими службами немецкой военной администрации. Нам было известно, что он часто выезжал в Северную Африку. Из того факта, что он никогда не обращался за помощью к немцам, можно было сделать вывод о его хороших связях с другой стороной. В противном случае подобные поездки были бы просто невозможными. Таким образом, не вызывало сомнения, что Лаваль являлся сторонником де Голля, лучше сказать «Свободной Франции», так как к самому генералу особых симпатий не испытывал. А то, что связывало его с немецкой стороной, было, наряду с деловыми интересами, враждебное отношение к коммунизму и Советской России. Как потом было установлено, он делал все возможное, что было в его силах, чтобы коммунисты не стали решающей силой в Сопротивлении. Для этого он не гнушался никакими средствами. Швенд, которому это отрицательное отношение Лаваля к большевизму было известно, свел меня с ним в конце 1943 года в Милане. Швенд был заинтересован в том, чтобы я, имевший, как и многие немцы, четкое представление о реальном положении на международной арене, довел до Лаваля идею о том, что Германия должна заключить мир с западными державами и затем вместе с ними продолжить борьбу на Востоке до полного крушения советизма. Из перспективы сегодняшнего дня эта концепция представляется нереалистичной, хотя теоретически и давала единственную возможность предотвратить продвижение агрессивного коммунизма до центра Европы. Мои беседы с Лавалем в то время были успешными: он буквально загорелся и обещал свою всемерную поддержку. Такой план, по его мнению, был достоин реализации.

В связи с этим возник вопрос о японской политике. Лаваль высказал мысль, что японские планы носят как раз противоположный характер. Токио намеревается побудить Германию к тому, чтобы достичь с Россией договоренности о том, чтобы довести войну против Запада до победного конца совместными усилиями немецко-советско-японского союза. Японцы уже начали прощупывать немцев в этом плане. И мешать им пока не следует: пусть их контакты обретут форму конкретных предложений. Ведь в таком случае позиции Германии по отношению к западным державам лишь укрепятся: предпосылка обретения немцами реальных шансов на победу заставит Запад начать переговоры с ненавистной Германией. Только угроза создания восточного блока очистит для Германии путь к переговорам с западными державами и заключению с ними союза.

Лаваль потребовал, чтобы и я внес свою лепту в эту дипломатическую игру, и предложил познакомить меня с одним шведским судовладельцем, который поддерживал связи как с советской, так и японской сторонами, установив определенные контакты. Предложение было неплохим, но у меня возникли сомнения. Получить официальное разрешение на ведение с ним переговоров было невозможно. Пришлось бы брать всю ответственность на себя, а это значило, что встреча с этим судовладельцем должна была остаться в тайне. Но и шанс выехать в Швецию, не входившую в мою область деятельности, не вызвав подозрения и даже слежки, был равен нулю. И хотя я и дал позитивный ответ, в душе принял решение туда не ехать. Таким образом, встреча наша так и не состоялась, но достоверность сведений Лаваля была подтверждена совсем с другой стороны: Шелленберг, оказывается, имел контакт с этим судовладельцем через посредников, и следовательно, не являлся плодом фантазии Лаваля. Об этом я узнал из разговора с бывшим своим начальником, который состоялся в 1946 году (надеюсь, что в мемуарах Шелленберга, готовящихся к изданию, об этом будет что-нибудь сказано).

Встреча моя с Лавалем в Милане все же не была бесполезной. После нее Лаваль стал передавать мне информацию, полагая, что она будет способствовать осуществлению плана заключения мира с западными державами. В частности, он сообщал об официальной и неофициальной деятельности советских представителей в Северной Африке и их связях с французскими влиятельными лицами. Я не был специалистом в этой области, поэтому не мог дать оценку представляемой информации. Однако те его сведения, которые я время от времени передавал сотрудникам Кнохена, вызывали у них большое удовлетворение. Они выражали огромное желание получить столь хорошо информированного агента для себя и делали мне соблазнительные предложения, если бы он согласился сотрудничать с немецкой полицией безопасности Парижа.

Но ни Швенд, ни я даже не предпринимали ка-ких-либо попыток в этом плане, будучи уверенными, что получили бы грубый отказ. Конечно, Лаваль был дельцом большого формата, но каковыми ни были его пути и дорожки, он оставался истинным французским патриотом. Его целью было заработать как можно больше денег. Для этого он, нисколько не задумываясь, использовал всю запутанность и сложность условий того времени, проводя крупнейшие трансакции в одному ему понятных комбинациях. Но против Франции он никогда работать бы не стал, и это мы знали. Лаваль не хотел нанести никакого вреда ни одному французу. Небезынтересно, что коммунистов он рассматривал не как французов, а как русских, так и называя их даже в своих сообщениях русскими, так что иногда становилось непонятным, кого в действительности он имел в виду.

Для непосвященных его донесения из Северной Африки были зачастую непонятными. Я тоже оказался однажды жертвой этой казуистики Лаваля, направив Риббентропу сообщение, которое могло стать сенсационным, если бы названные им «русские» оказались бы в действительности русскими. Несколько позже я разобрался, к своему ужасу, в ошибке, ожидая получения головомойки. К счастью, все обошлось. Либо специалисты по Франции в министерстве иностранных дел не разобрались в сказанном, либо моя докладная записка на глаза рейхсминистра не попала. Ларчик открывался просто: Риббентроп проводил государственную политику, основываясь не на информации секретных служб и даже своих дипломатических представительств, а на интуиции своего шефа и повелителя.

В отличие от известного политика и тезки, который перед самой высадкой союзников в Нормандии бежал в Германию, откуда собирался податься в Испанию, наш Лаваль остался в Париже. Швенд предлагал ему было перебраться в Германию, но тот ответил:

— А для чего, из-за какого-то года?

(Большего срока он Германии не давал.)

Поэтому едва не случилось так, что он чуть было не попал в водоворот, поскольку в те времена существовал принцип не оставлять людей «носителей секретов» в стане врага. Швенду пришлось приложить немало усилий, чтобы Лаваль не попал в лапы нашей полиции безопасности. Швенду потом, как говорится, досталось на орехи из-за того, что он не обеспечил уход своих сотрудников вместе с немецкими войсками.

До декабря 1944 года о Лавале не было никаких сведений. Мы даже опасались, что он попал в волну кровавых «чисток», проводившуюся французским движением Сопротивления, из-за своих связей с немцами. Однако перед самым Рождеством 1944 года в замке Швенда Лаберсе в Южном Тироле появился связник с письмом от Лаваля. Письмо было датировано числом двухнедельной давности и написано в Андорре, крошечной республике, расположенной между Францией и Испанией, родине Лаваля. Каким образом этот связник попал оттуда в Италию, а затем к нам, осталось неизвестным. (Может быть, он был даже последним звеном длинной цепочки в этой своеобразной эстафете.) Наиболее вероятным было все же, что он, подобно самому Лавалю, имел хорошие контакты с обеими сторонами и совершил свое путешествие под патронажем союзнических служб. Из его рассказов следовало, что Лаваль, благодаря своим контактам с окружением де Голля, остался невредим и довольно быстро «возвратился к делам». Прежде всего, он постарался наладить контакты с Испанией. Наряду с деловыми, он преследовал также политико-идеологические цели: надо было, как считал он, положить конец злоупотреблениям красноиспанских группировок на границе Франции с Испанией. Сделать это было непросто, так как французское правительство в то время находилось под сильным влиянием коммунистов. И все же, благодаря усилиям Лаваля, французские жандармские подразделения вошли таки в Андорру и положили конец деятельности там красноиспанцев, которые сразу же после вытеснения немцев из Франции устроили там путч и взяли власть в свои руки.