Внезапно Ривера встаёт, отчего напрягаются все мышцы моего тела.

— Я думаю, вы знаете больше, чем говорите, мисс Карсон. Когда речь идёт о Стоуне Китоне, это становится проблемой.

Стоун Китон.

Мне понадобилось мгновение, чтобы осознать, что этого имя похитителя.

Теперь я знаю, как его зовут. Но это не приносит мне успокоения, ведь воспоминания об опилках на его рукавах свежи в моей памяти.

Стоун Китон.

— Он подозревается в нескольких убийствах, — продолжает Ривера. — Он один из тех парней, кому нечего терять. И он сделает всё, чтобы избежать ареста, включая причинение боли людям или их друзьям и семьям. Это делает его очень опасным, поэтому лучше не приближаться к нему.

— Я понимаю.

Но что-то тут не сходится. Стоун запросто мог убить меня той ночью, но вместо этого отпустил. Сегодня он сказал, что я принадлежу ему. Принадлежу опасному убийце. Я должна быть в ужасе от страха.

Или это Стоуну стоит бояться? Полиция считает, что ему нечего терять, и что он никогда не попадётся им по собственной воле. Знает ли он об этом? Наверное, ведь он сказал, что знает о копах всё.

Ривера делает звонок, переключая своё внимание. После короткого разговора говорит, что ему пора. Он уходит в спешке, поэтому не прощается с родителями. Я провожаю его до двери, словно друга семьи, а не мужчину, который считает, что я защищаю убийцу.

Закрываю дверь и прислоняюсь к окну, наблюдая за тем, как он забирается в машину и уезжает. Все это время в моей голове крутится его имя. Не детектива Ривера. А Стоуна Китона.

Стоуна.

Пять месяцев спустя

Несмотря на то, что на дворе сентябрь, на улице чертовски жарко. В отеле «Брэдфорд» кирпично-каменные стены обычно сохраняют прохладу, но даже тут стоит духота. Когда мы переезжали, то полностью всё здесь переделали. Установлена самая современная система кондиционирования воздуха, что сейчас спасает нас от жары. В интерьере нет ничего вычурного: в главном лофте на полу большой ковёр, по центру комнаты расставлены удобные мягкие диваны, чтобы парни могли зависать здесь. И, конечно же, лучшие игровые приставки и компьютеры, которые только можно купить за деньги.

Но когда я выхожу на улицу, меня тут же обдаёт потоком горячего воздуха. Сейчас я все время работаю на износ, пытаясь отловить засранцев, причастных к заключению Грейсона.

И я постоянно думаю о Брук, о том вечере в парке. Вспоминаю, как чертовски хорошо было держать ее в своих руках, как она плавилась подо мной, пока я вжимался в неё своим твердо-каменным членом, распластав девушку на капоте ярко-красной машины. Это ощущалось так, словно я попал в рай, куда мне никогда не раздобыть билет.

Она идеальная даже на вкус — ничего похожего на мяту или ягоды, или прочее дерьмо. У неё свой собственный чистый, мягкий и неповторимый вкус.

В первые секунды после соединения наших губ она напряглась от удивления, но после расслабилась и начала получать удовольствие. Это то, что будоражит меня больше всего — как чертов девятый вал — тот момент, когда она из напряжённой превратилась в ласково-отзывчивую. Тот момент, когда ее хрупкое тело позволило мне делать всё, что я хотел.

Она хрупкая, как птица, но она позволила мне обнять её, как чертов маленький знак доверия. Она не знает, бля*ь, она понятия не имеет, во что ввязывается рядом со мной. Бл*дь! Бл*дь! БЛ*ДЬ!!!

У нее такая нежная кожа. Брук просто олицетворение чистоты. Бл*дь, какая она невинная. Безгрешна и невинна. Её кожа буквально шелковая.

Я никогда не испытывал раньше ничего похожего. Мне хочется впечатывать свой кулак в стену снова и снова от одной только мысли об этой девушке.

Эти мысли о нетронутом атласном шелке её кожи преследуют меня, когда прячась от жары, я слоняюсь в темных переулках, когда с парнями задерживаемся рядом с дорогущими ресторанами, в тени здания суда, во время слежки, прямо во время выбивания дерьма из плохих парней. Член постоянно твёрдый, как камень, крышу точно скоро сорвёт.

Это-то и опасно, ведь когда вы скрываетесь, да ещё общаетесь с людьми, с которыми мы обычно имеем дело, нельзя постоянно быть на взводе. Нельзя схватить случайного парня и разбить его чертово лицо об стену, только потому, что ты напряжён.

Несмотря на то, что я пытаюсь выкинуть ее из головы, я все же продолжаю присматривать за ней. Просто чтобы убедиться, что она не проговорится копам. Секрет, объединивший нас, это поводок, накинутый на её шею. Я оставил Брук в живых, и теперь она принадлежит мне.

Все это время мы выслеживаем разных людей. Например, губернатора Дормана. Десять лет назад его никто не знал, но мы-то помним его. Можете мне поверить, несмотря на то, что мы и были слишком юны и до предела накачаны наркотиками, мы помним лицо каждого мужчины и женщины, которые платили хорошие деньги, чтобы извращаться над нами на протяжении многих лет.

Я бы с удовольствием показал Дорману конец своего ножа, но мы должны быть умнее. Мы должны думать об освобождении Грейсона, поэтому ловим полезных нам парней. Мы причинили боль многим людям, пытаясь добыть хоть какую-то информацию, например, тому парню из лесопилки. Он дал нам несколько прозвищ: Джимми Брасс, Джонсон, Смотритель. Не так уж и много.

Иногда, когда я не могу уснуть, то выхожу на улицу и часами езжу по ночному городу. Чаще всего я оказываюсь в восточной части города, возле большого кирпичного особняка Брук. Особняка с огромной террасой, и соснами, растущими повсюду, словно солдаты охраняют поместье. Я смотрю на тёмное окно спальни Брук и представляю, как она спокойно спит — тёмные ресницы безмятежно лежат на розовых щеках, а её светло-каштановые волосы с высветленными прядями в беспорядке раскиданы по подушке.

На этой неделе её день рождения, знаю, что в этом нет смысла, но я сделал ей подарок. Деревянная птичка колибри. Скорее всего, я даже не отдам её Брук, но все равно доделал фигурку, не говоря ни слова парням о том, для кого это. Вначале я не признавался даже себе. Просто схватил старый тупой нож с зазубринами, кусок дерева и начал вырезать.

Чтобы хоть как-то разбавить полные тоски годы в подвале, я учился вырезать из дерева фигурки вместо игрушек. По понятным причинам у нас никогда не было настоящих ножей, но один-два тупых ножа для масла рано или поздно затесались в нашем арсенале. И, если у тебя есть хоть капля фантазии, то выходит неплохо. А если ты делаешь это часами в течение многих дней или даже недель, то в итоге получаются охренительно восхитительные вещи. Я работал над колибри, даже в засаде, когда выжидал очередную жертву в мрачных переулках.

Фигурка всегда со мной, в кармане моей куртки, и длинные, тонкие ноги птицы становятся уже достаточно хрупкими, поэтому, вероятно, мне следует положить фигурку в коробку.

Во вторник, накануне её дня рождения, я решаю сделать перерыв. Один наш информатор из ночного клуба, которому мы регулярно платим, рассказал мне, что слышал о каком-то богатом парне, который расспрашивал о наёмнике, убившем полицейского в прошлом году. Сказал, что тот кент по вторникам играет в покер на высокие ставки в задней части бара. Лимузин и всё такое прочее.

Поэтому сегодня ночью я направляюсь туда. Один. Колдер и парни сейчас разрабатывают другую зацепку, и я не стал их отвлекать. Но дело не только в этом. Я нутром чую, что здесь что-то не так, слишком всё легко. Я просто гляну одним глазком, кто это. И решу, нужно ли с ним поговорить, или, может быть, навредить — я вполне умею причинить боль.

Так даже лучше: не люблю, когда парни видят, как я срываюсь и творю нелицеприятные дела. От того зрелища любому станет плохо.

Грейсон сидит уже несколько месяцев, и я начинаю впадать в отчаяние. Поэтому вопрос времени, когда я сорвусь. Всякий раз, когда на кону что-то ужасное, я лишний раз убеждаюсь, что именно я — тот, кто это осуществит. И если я в силах, то зачем это будет один из парней?