— Конечно. Я же несколько раз был нелегально на Родине. С Вячеславом Рудольфовичем, к сожалению, встретиться не успел, а с Бокием и Мессингом пересекались. Пойми, здесь пластические хирурги не хуже венгерских. У меня лицо уже раза три перекраивали. Поэтому, когда я в 37-м, вместе с Леоном Фейхтвангером[111] на второй открытый процесс в Москву приехал, ни одна живая душа из старых знакомцев, меня не признала. Повидал тогда мно-огих, а заодно и выяснил, кого Менжинский мне, кроме тебя, на связь присылал. Это и был твой друг закадычный. Ладно, давай к делу.

Валентин расстегнул пуговицы куртки и вытащил из-за пазухи плоский пакет. Аккуратно вскрыв его, Ильин достал старую тетрадь в коленкоровом переплете и протянул ее старику.

Когда Джейкоб Блюмм протянул за тетрадкой руки, гость заметил, что они дрожат. Это не был старческий тремор, это была дрожь едва сдерживаемого волнения.

Держа тетрадь двумя руками, хозяин вернулся в свое кресло. Некоторое время он не открывал ее. Наконец, он встрепенулся, раскрыл тетрадку на случайной странице, пролистал и захлопнул.

— Наливай себе, не стесняйся. Я, к сожалению, сегодня свою норму, похоже, выбрал. Старею.

Хозяин дождался, когда гость выпьет, закусит, и протянул ему тетрадь.

— Забери ее с собой. Кому отдать — сам знаешь. Мне она теперь ни к чему. Последние деньки доживаю. Знаешь, странное дело, я много лет ждал этого часа. Каждый день ждал. Придумывал, как вернусь на Родину героем из героев, осененный лучами славы. Потом перестал ждать, потому что не к кому стало возвращаться. Да и лучше здесь, чем в нашем Социалистическом отечестве, — он замолчал и о чем-то задумался.

— Если вернешься в свое время, никому не говори, что побывал в будущем — Лаврентий Павлович[112] покою не даст. Скажи, что портал — фикция, что Яшка Блюмкин опять всех обманул, что никаких межпростанственных переходов нет. Если очутишься после 56-года, ничего не бойся и доложи на самый верх, что Яков Георгиевич Блюмкин задание выполнил. В финансовую систему США заложена «бомба замедленного действия». Взаимодействие американской Федеральной резервной системы[113] с МВФ[114] приведет к тому, что в начале двухтысячных в Штатах и странах Европы разразится грандиозный экономический кризис, и ЦЕНТР СИЛЫ ПЕРЕМЕСТИТСЯ В АЗИЮ, в частности, в Китай. Все просчитать, конечно, трудно, но все необходимые предпосылки созданы. Главное, ты должен объяснить, что у меня нет связи вот уже более 20 лет и мне некому передать дела. После смерти Гарри Декстера[115] я полностью лишен какой-либо связи. А это без малого 23 года, почитай. Использовать эстонский портал нельзя — он не устойчив. Надо искать другие пути. Возможно, открытие временного портала в апреле 61-го года в непосредственной близости от Мавзолея[116]. В тетради должны быть записи по зиккуратам[117] и появлению временных порталов. Может быть, через это «окно» меня обеспечат связью. Хотя, тебе, наверное, это не удастся. Ко мне так никто и не пришел.

Он опять замолчал и по-стариковски поежился, облокотившись на подлокотник кресла.

— Яков Георгиевич, разрешите вопрос? — как-то по-военному спросил Ильин хозяина.

— Ты по поводу кресла? — оживился Блюмкин, — Да, ты не перепутал — это пара к тому, где тетрадка была спрятана. Кресла эти старинные, с юга Франции. Я об этом потом узнал. Очень жалко мне было того кресла, что в Москве осталось. Стал искать что-то подобное и неожиданно вышел на это кресло. Якобы, они принадлежали графу Раймунду Тулузскому[118], участнику первого крестового похода, он их прислал из Иерусалима в Тулузу. Когда его наследников разгромили за поддержку альбигойцев по указанию папы Римского[119], слугам было поручено сохранить кресла во что бы то ни стало. Как уж получилось — не знаю. Но одно попало в Россию, а вот это доставили мне из Англии. Кстати, и в нем тайник имеется, но, как и московский, он пуст. Конечно, сейчас дело прошлое, но московское-то кресло живо?

— Последний раз я его видел весной 42-го, перед уходом за линию фронта. С тех пор дома побывать не довелось, — Валентин, не спрашивая разрешения, налил себе и, молча, выпил.

— Налей-ка и мне тоже.

Валентин наполнил стопки и подал хозяину.

— За нашу Победу! — голос старика дрогнул, — эх, Валя, знал бы ты, как иногда хочется пьяным на извозчике пролететь по Мясницкой. До дрожи. Аж в глазах темнеет. Ладно, это все эмоции. Тебе уже пора обратно, скоро портал откроется. Одно радует, что хорошая смена идет, хорошие вы с Ильей Свиридовым ребята. Твоя идея — привлечь к работе племянника Ганса Моргентау? Его дядя — очень серьезный экономист. Эх, если бы у меня были выходы на него в 50-м, насколько все было бы проще… — Блюмм замолчал, видимо, вспоминая что-то.

— Это счастливый случай, — бодрый голос Ильина заставил Блюмма отвлечься от воспоминаний. — Ко мне в 37-м попали материалы по племяннику Моргентау, меня тогда по линии Зипо[120] перевели из Кенигсберга в Мюнхенское отделение. Его дядя Ганс только что в Штаты иммигрировал, и мальчишке грозил лагерь. Удалось договориться кое с кем, подправили ему документы, а когда меня уже направили в РСХА, я и его за собой привел. Он мне был предан, как собака.

— Почему был? — Блюмм удивленно вздернул брови.

— Яков Георгиевич, мы вышли из портала в пещере на Северо-востоке Алабамы. Было темно, и бедняга Моргентау получил укус гремучей змеи в шею. Пока в темноте разобрались, в чем дело, он уже испустил дух. Слава Богу, почти не мучился.

— Мир его праху, — равнодушно пробормотал Блюмм. Он нажал кнопку на столе и на экране появилось лицо Мегги Пью, — Мегги, распорядись, чтобы номер мистера Иллайеса хорошенько прибрали, чтобы «никаких следов». Он туда больше не вернется.

— Будет исполнено, мистер Блюмм. Хочу заметить, что машина за мистером Иллайесом уже у подъезда, как Вы велели, — экран потух.

Яков Георгиевич Блюмкин, он же Джейкоб Блюмм, тяжело поднялся из кресла. Он подошел к окну, отдернул штору, и комната осветилась отблесками огней ночного мегаполиса. Валентин подошел к Блюмкину. Нью-Йорк раскинулся у их ног морем огней. Мигали разноцветные рекламы, текли реки проезжающих автомобилей. Сверкающие башни небоскребов тянулись в небо.

— Ух, ты! — не сдержался Ильин. — Здорово!

— Ничего здорового, — проворчал хозяин, — город «желтого дьявола»[121], как писал Горький, и не более того. Хотя, — он задумался и неожиданно твердо продолжил, — ты даже не представляешь, на сколько «дьявола».

Валентин Кириллович Ильин появится в Москве только в 1958 году. В тот момент, когда он, счастливый, в элегантном габардиновом плаще, фетровой шляпе, с рыжим кожаным чемоданом в руке, выйдет на площадь Белорусского вокзала, к нему подойдет незнакомец и произнесет, глядя прямо в глаза, какую-то абракадабру. Ильин примет его за городского сумасшедшего, хотя подсознание профессионала отметило, что для сумасшедшего прохожий слишком аккуратно одет. Валентин отбросил дурные мысли. Он был дома, на родной земле, он вернулся!

Утром следующего дня его отвезут в «Бурденко»[122] с острым сердечным приступом. Вопреки запретам врачей младший брат навестит Ильина в тот же день.

В магнитофонной записи их беседы, которую очень внимательно в специальном кабинете прослушивали несколько человек с большими звездами на погонах, все было нормально, кроме одной фразы Ильина-младшего: «Валь, там, у колодца ты был?», на которую Ильин-старщий ничего не ответил.