Имменсо (краснея). Я отвергаю эту инсинуацию Я имел дело с пуританами. Я рисковал потерять все когда отстаивал церковь и средневековье, осуждал пури танство, утверждал бытие божие.

Миссис Эттин. В таком случае у вас нет даже того оправдания, что вы стремились приобрести деньги или титул. Вы флиртовали с этим отвратительным, обветшалым старьем лишь ради дьявольской потехи, и: прирожденной страсти к кокетству.

Имменсо. Я не могу признать, что эти устои отвратительны или обветшалы. Я признаю, что они стары, по это, по крайней мере, доказывает, что они имеют прочную основу.

Миссис Эттин. Жестокость стара, как мир. Рабство старо. Жадность, честолюбие, эмидемии чумы и голод тоже стары. И имеют прочную основу. Но становятся ли они от этого лучше? Вы гораздо умней меня, мистер Чэмпернун; но я прекрасно понимаю, что если в угоду вам не таить дыхание, восхищаясь вашими чудесными карточными домиками, они развалятся, стоит только на них дунуть. Вы сами часто не в силах сдержаться, когда вопиющая несправедливость серьезно вас возмутит, и…

Имменсо. И тогда никакой дом, конечно, не выдержит возмущение стихии, поднятое этаким чудовищем?

Миссис Эттин. Шутки над своей внушительностью избавили вас от многих полемических затруднений.

Имменсо. Клянусь, я всегда пускал их в ход, только чтобы поднять настроение. Это смех и горе. (Садится подле нее.) Но всо же я буду защищать прошлое. Мои корни в прошлом: и наши тоже.

Миссис Эттин. Да, мои корни в прошлом, но надежды мои в будущем.

Имменсо. Прошлое, как и будущее, — это частица вечности. Остерегайтесь неблагодарности к прошлому. Что есть благодарность? Циники утверждают, что это ожидание будущего счастья. Многие говорят, что мы не можем быть благодарны прошлому, потому что нам уже нечего ожидать от него. Но без воспоминаний о прошлом счастье мы не могли бы верить в будущее. Почему я поддерживаю церковь, хотя знаю не хуже вашего о совершенных ею злодействах? Не за то, что церковь сделала для людей, а за то, что люди сделали для церкви. Она не подарила нам никаких богатств; но зато она извлекала богатства из нас. Иначе и быть не может. Я люблю церковь, потому что Микеланджело расписывал ее хромы. А вы недовольны тем, что она не расписывала Микеланджело. Предположим, она расписала бы его! Предположим, она вымазала бы его дегтем и вываляла в перьях! Разве вы не причислили бы тогда судьбу Микеланджело, наряду с сожжением Япа Гуса, Джордано Бруно или Жанны д’Арк, к числу злодеяний церкви?

Миссис Эттин. Вы играете словами с очаровательной ловкостью, и получается очень забавно. Но Микеланджело так велик, что его поистине можно назвать полубогом. А церковь — это лишь свора самых обыкновенных людей, которые именуют себя духовными особами и священниками и стараются убедить нас, что они полубоги, потому что носят уродливое черное облачение. Микеланджело писал не для них, — он писал для меня, для таких людей, как мы с вами. Его творения созданы для нас, — не церковь, а мы извлекли из него богатства. Для нас сочиняли музыку Бах и Бетховен, для пас ваяли Фидий и Роден, для нас слагали стихи поэты и пророчествовали философы. И вы совершаете кощунство и предательство, когда уверяете, что мы обязаны всем этим продажной клике жалких крючкотворов, политиканов, священников и авантюристов, которые олицетворяют государства и церковь и наряжаются, как актеры, чтобы скрыть свое подлинное лицо. Они притворяются, будто их незрячие глаза все видят, а ослиные уши слышат музыку сфер. (Умолкает. Имменсо глядит мимо нее, словно в оцепенении.) Вы меня слушаете? (Он не отвечает.) Я знаю. Вы думаете о том, как бы состряпать из этого статью.

Имменсо (внезапно очнувшись). Тьфу, пропасть, а ведь так и есть. (Салютует.) Touche![39]

Миссис Эттин. Plait-il?[40]

Имменсо. Так говорит фехтовальщик, когда признает себя побежденным. Да, на сей раз вы нанесли неотразимый удар. Но почему бы мне не воспользоваться этим для статьи? У меня такая профессия.

Миссис Эттин. А вы не могли бы воспользоваться этим для какого-нибудь дела? Не могли бы вы, например, убить кого-нибудь, как все люди, которые решаются на серьезные поступки?

Имменсо. Я готов убивать. Быть может, вы сочтете это хвастовством; но мне, подобно Гамлету, «жизнь моя дешевле, чем булавка», когда «мой рок взывает». И все же, коль скоро я не стану никого убивать, — позволено ли мне сказать, что мы оба но станем никого убивать? — очевидно, наш рок не взывает к нам.

Миссис Эттин. О да, я так же труслива и суетна, как и вы, поверьте, я это знаю. Сказать вам причину?

Имменсо. Вы же псе равно скажете, независимо от моего желания.

Миссис Этти п. Причина в том, что мы не избавились окончательно от сладострастия, грубости, низменности и предрассудков, которые нас сковывают. Мы ни успели их преодолеть, изжить, они лежат в нас мертвым грузом, мы не можем заботиться о духовном будущем на земле, как ныне заботимся в старости о хлебе насущном. Наша жизнь слишком коротка…

Имменсо (вздрагивает). Как! И вы тоже зовете назад к Мафусаилу? Неужели вы заразились манией моих родственников и поете с чужого голоса?

Миссис Этти н. Ах, вы верите только в мужчин, нам и в голову не приходит, что Фрэпклин Барнабас мог почерпнуть все это от меня. Говорил он об этом когда-нибудь до знакомства со мной?

Имменсо. Теперь, после ваших слов, я уверен, что нет. Но начало всему положил Конрад, а вы, конечно, не работали в его лаборатории.

Миссис Эттин. Когда эта идея пришла Конраду в голову, он предвидел ее значение не больше, чем предвидел Вейсман.[41] Он понимал лишь то, что касается науки, он знал, что должен умереть, едва прикоснувшись к подлинной науке, и ограничился выводом, что опыт людей, которые умирают в семьдесят лет, сплошь состоит из ошибок незрелого ума. Он создал скелет великой веры; но плотью ее облек только Фрэнклин. И я, женщина, сотворила для него эту плоть из собственной плоти. Вот что Клара называет интригой между нами.

Имменсо (серьезно). Ей следовало бы назвать это трагедией мужчины, который не может довериться своей жене. Он должен объяснить это Кларе.

Миссис Эттин. Он объясняет ей все, что она способна понять. Если он пытается объяснить больше, это выходит ему боком. Она ревнует ко мне, и притом не без основания.

Имменсо. Но почему бы ему не сказать ей прямо, какое чувство влечет его к вам или, верней, влечет вас обоих к великой вере, как вы это называете? Ведь это так невинно.

Миссис Эттин. А вы скажете дома своей жене, что вас очень влекло ко мне, и хотя сначала вы удрали на другой конец комнаты, зато последние пять минут сидели у меня чуть ли не на коленях?

Имменсо (вскакивает с невнятным криком. Потом говорит, отвесив неуклюжий поклон). Прошу прощения, миссис Эттин. (Хочет снова сесть вдали от нее, но спохватывается и решительно садится на прежнее место.)

Миссис Эттин. Ну, как, честно я вас увлекла или нет? Прибегла я хоть раз к низкой уловке, видели вы хоть тень женского коварства?

Имменсо. Я вижу не тень, а очаровательную женщину, миссис…

Миссис Эттин. Но-но! Бросьте-ка остроты, шуточки, увертки. Честная это игра или нечестная?

Имменсо. Что ж, вы взяли быка за рога. И сделали это честно. Признаюсь нелицемерно, что восхищен вами. (Целует ей руку.) Да, я говорю нелицемерно; это чистая правда. Но все же я знаю, что не скажу ничего своей жене. Могу ли я поступить так без лицемерия?

Миссис Эттин. Зря вы так беспокоитесь. Неужели вам не ясно, что среди наших литературных гениев непременно найдется первоклассный писатель, чьими книгами она порой зачитывается и отдает ему предпочтение, потому что вы классом пониже? Но она не говорит вам об этом. Что же это — лицемерие или, может быть, просто доброта, благое милосердие, как сказано в Библии?

Имменсо. Надеюсь, это милосердие.