Стоп, а… действительно, что я вообще знаю о Дюане? ЧТО??

Ни-че-го.

— Вы собирались пожениться?

(и замерла, словно вор, кусая, коря себя за такую вольность, слова)

(холодно улыбнулся)

— Давай, пошли на кухню. Тебе давно пора кушать…

(молчу —

все же… не туда ты, Патти, полезла своим носом…)

Несмелые шаги вперед… и замерла я у холодильника.

Буквально секунды — чтобы прийти в себя, начать нормально соображать — открыла, распахнула двери — и давай изучать… "картину".

— Думаю… — с последних сил рассудок пытался трезво рассуждать. — Может, пельменей поедим?

— Давай… — тяжело вздохнул Марат и присел на табуретку.

(быстро метнулась я к шкафчику нужному и достала оттуда кастрюлю — набрать воды… и…)

— Да, Патти, — от неожиданности даже передернуло на месте. — Было время, когда я слепо верил ей, когда любил безумно… Когда ничего вокруг не замечал, никого не слушал. Я даже с Оливией из-за нее сильно поругался.

В общем, не зря говорят, что влюбленные… едва чем отличаются от дураков. Так и я — пытался весь мир постелить у ее ног. Мечтал о нашей с ней свадьбе… О вечной жизни вдвоем, о семье…

А она — она лишь искала выгоду, попытку подняться в этой… чертовой жизни, стать значимой, непреступной, богатой, влиятельной.

Потому… когда Берн, один очень…, скажем так, важный в нашем мире человек, обратил на Женье внимание — решил, просто, с ней поразвлечься… она тут же забыла всё, что нас связывало. Пропала на неделю. Исчезла, ни сказав не слово. Укатила с этим ублюдком на Мальту — и там праздновала свое "повышение"… Думала, что стала едва ли не Богиней в этом мире.

Ха.

Но сказкам приходит конец — и ее рандеву… тоже.

(… тяжелая, долгая пауза заставила меня опомниться — давно вода уже переполнила посудину… и выбегала прочь в раковину — отлить ненужное… и поставить на плиту)

Несмелый разворот, взгляд на Марата…

— А я ее любил. Очень, — вдруг продолжил Дюан. — Даже готов был простить. Забыть всё… Пока однажды, в одной из очередных ссор, Женье мне не выдала, не высказалась, мол… я — не достаточно для нее хорош, и потому она, несчастная…. в горе… была вынуждена искать утешение в чужих объятиях…

Тогда я впервые задумался.

Замер, остановился от глупого, упертого бодания окружающих:

я впервые почувствовал нелепую, дурманящую пелену на своих глазах. Впервые стал предпринимать попытки посмотреть на всё творящееся трезвым взглядом.

…

Это потом она уже приплела историю, мол, Берн ее заставил. Едва не насиловал всю неделю…

А откажись она — сразу убил бы, растерзал…

Но это чушь…

Чушь! Полная…

— Но… может…

— Патти, нет! Оливия всю свою жизнь играет с Берном — отказ за отказом, и едва ли не унижает его при всех. Нужно лишь желание. Желание играть за… или против.

Если бы, если бы Женье руководил страх — я бы всё забыл, и даже, несомненно, попытался бы отомстить этому ублюдку.

Но… и идиоту ясно, тот ее "медовый месяц" — был, не что иное, как желание пробиться выше.

Всё, что мне другие пытались втолковать те долгие месяцы, пока я был с ней вместе, вдруг открылось перед моими глазами.

Я понял…. какая она, и что ей было нужно от меня.

Деньги, статус, связи, власть.

Да и только…

Помню, как напился до чертиков тогда. Как прилетел, прибежал к нам домой, на квартиру, как схватил все ее вещи и стал выбрасывать на лестничную площадку. Она верещала, кричала, кляла меня — и требовала оставить ее в покое. Мол, не будь я такая сволочь, вполне мог подарить ей эту квартиру — а сам уйти, куда хочу.

… так и сделал. Я ушел, но и квартиру ту продал.

— Ты… сказал, что ты ее чуть с окна не выбросил…

(болезненно расхохотался)

— Да… Было дело…

Как сейчас помню слова: "Видишь форточку?… так сейчас ты у меня научишься летать, если не уберешься отсюда вон!".

Черт, Патти. Я тогда был очень пьян. Но… тем не менее, в каком бы состоянии не находился, какая ненависть не разгоралась в моей душе, в моем сердце, я никогда так бы не поступил, никогда не сделал (и пусть даже это был только первый этаж).

Слова… Это были… лишь слова. Глупый, отчаянный крик обиды и боли.

Черт. А я еще хотел, мечтал когда-то, что эта женщина мне родит ребенка…

Бред какой-то…

Самому стыдно.

Это потом я уже узнал, спустя год… что, оказывается, Берн был не первым таким ее "испугом". Мой бывший партер, Ричард Малски, — и тот успел… ее пару раз так "напугать".

(отчего-то ей тогда казалось, что он был намного успешнее меня в делах)

И что… где он теперь?

А черт, хрен с ними… всеми…

— И зачем она явилась сегодня?

— Не знаю. Черт. Патти. Честно, я сейчас не в состоянии о чем-то думать. Понимать. Но одно знаю — ничего не хочу. Пусть даже ее под каток асфальтоукладчика затянет — мне всё равно. Ничего… не хочу.

Ни думать, ни знать.

Я просто не выдержу… ее присутствия в моей жизни. Ни в моих силах вновь вспоминать, переживать ту боль, что когда-то мне она причинила…

Не хочу… больше так искренне, с черной ненавистью кого-то… презирать…

Так… — глубокий вдох, попытка сменить тему. — Что там с завтраком? Скоро уже?

— А?

(черт, пельмени… — точно!

— нервно задергалась я на месте: вода давно уже кипела, нервно пуская пузыри-бульбы в кастрюле… и рычала едким паром на меня)

Глава Тридцать Девятая

— Вот, черт. Я хотел что-то тебе сказать, пока… эта… не заявилась. Что-то важное…. но из головы вылетело всё напрочь.

— Ничего, потом… как-нибудь… вспомнишь.

— Кстати, пельмени — очень вкусные…

(невольно рассмеялась я….

хотя как-то печально, нерадостно — все еще ком стоит в груди… от боли, его… боли, что довелось мне невольно прочувствовать… пусть не сполна, но достаточно, чтобы не сразу… забыть)

— Хорошо, продавцам передам.

(улыбнулся)

— А, да. Вот. Я хотел бы сходить к тебе домой…

— Ко мне?

— Да. Хочу поговорить с твоей матерью.

— Мамой??? Но… зачем? Что?

— Успокойся, Патти. Прошу. Не тарахти так быстро (голова болит).

Я хочу ее успокоить, убедить, что тебе лучше пожить пока у меня — это вам даст время обоим остыть, свыкнуться с мыслью.

И… постараюсь убедить, что ребенок — это еще не конец света…

— Она тебя не послушает.

— Посмотрим.