— Спокойной ночи! — Отец, проходя по коридору, постучал в дверь.

— Спокойной, — отозвался Макар. Поерзал на стуле.

И лег на пол.

Поперек комнаты.

Раньше на потолке была трещина. Можно было представлять, что это олень.

В прошлом году сделали ремонт.

Теперь трещины на потолке не было. Представлять было нечего.

И незачем.

Макар растерянно моргнул. Раз, другой. Кажется, он заснул с открытыми глазами.

В кармане грязных штанов, брошенных под стол, запиликал телефон.

Пусть звонит.

Позвонит — и перестанет.

Перестал.

Макар закрыл лицо ладонью и сквозь пальцы посмотрел на потолок.

Может, все-таки представить оленя? Или хотя бы что через штукатурку ползет трещина? Хотя бы…

Снова зазвонил телефон.

Макар перекатился на живот, медленно, сосредоточенно подтянул под себя ноги и руки. Пополз к столу на четвереньках.

Выпутал телефон из штанов, не глядя, нажал «прием», спросил — получилось хрипло, чужим голосом:

— Алло?

— Шорох, ну ты че трубу не берешь? Оборзел?

— Алло? — переспросил Макар. Рука с телефоном заходила ходуном, пришлось обхватить запястье и прижать его к щеке. Это что, шутка?

— Але-вале! Я чего звоню. Мы вроде в «Леонардо» собирались. Ты сам клялся. И? Когда идем? Может, сегодня? У них ночная программа ништяк, я глянул.

— Цыба… Гоха! Это ты? Ты живой?

— Ну. Это я, цветов не надо! А ты что, типа, кого-то другого ждал?

— Нет. Слушай… ты только не клади трубку, а? Только не клади! Разговаривай со мной. Я сейчас соберусь и заеду за тобой, ладно? И мы помчим, куда ты только хочешь!

— Ты ж гляди, что страшная детсадовская клятва с людьми творит! — рассмеялся Цыба. — Слушай. Я разговаривать не могу, на толчке сижу. Мне типа неудобно. Ты лучше давай заезжай! До скорого!

Макар выдернул из шкафа чистые джинсы, уронил телефон, выругался, поднял телефон, уронил джинсы, стукнулся боком об стол, взвыл от боли, запрыгал по комнате на одной ноге, засовывая другую в непослушную штанину… Не верил в то, что друг живой! Не мог верить, но и не верить не мог. Решив пока что не думать о том, что все это может быть сном, галлюцинацией или чьим-то страшным розыгрышем, Макар схватил со спинки стула ветровку, проверил ключи…

Показалось, будто в дверь кто-то тихо постучал. Еще раз… Да нет же, точно, кто-то стучит, но очень осторожно, будто боится разбудить… Макар высунулся в коридор, огляделся по сторонам: свет в комнате родителей уже погас, видимо, они спали. Стараясь не шуметь, провернул замок и приоткрыл дверь.

— Привет, — Карина слегка отшатнулась назад, словно испугавшись. Лицо еще белее, чем сегодня утром, громадные круги под глазами и поцарапанная скула.

— Карина?

Макар выскользнул на крыльцо. Он не понимал, что происходит, но сердце колотилось, и страшно хотелось сжать девушку в руках так сильно, чтобы захрустели все ее тонкие косточки. Сжать и никуда не отпускать.

— У меня нет твоего телефона.

— У меня твоего — тоже. Представляешь?

— У тебя есть мой адрес.

— А у тебя моего…

— Нашла. Как будто это так трудно. Тебя в Ростове все знают. Ты мне одну вещь скажи, пожалуйста. — Карина опустила голову, уставилась на свои кеды. По плитке тянулась цепочка грязных следов.

— Что?

— Цыба… он жив?

— Ты… Это ты. Ты все-таки сделала это? Ты поменяла судьбу? С ума сойти…

— Боюсь, что вышло не совсем так, как мы планировали. Все равно ты Шорохов, а я Ангурян. А если мы начнем серьезно встречаться, то предки нам вынесут мозг.

— Да плевать я на них хотел!!!

И тут будто порвался экран нелепого, трагического, дурацкого кинотеатра, и зрители ломанули сквозь этот прорыв наружу — под яркое солнце и синее небо, туда, где все настоящее. Живое и настоящее.

Макар бросился к ней, обхватил крепко-крепко, закрутил. Каменная статуя развалилась на кусочки. Сердце встрепенулось и забилось все чаще.

— Ты здесь! Ты есть!

— И ты!

— А я боялся…

— Идиот! Дурак набитый! Знаешь, как я боялась!

— Никому! — Он прижался подбородком к ее макушке. — Никому не отдам, слышишь?

— И чтобы дальше всегда только вместе. Клянись!

— Ну… И еще, чтоб ты знала, Каринка. Я тебя… — потянулся губами ее измученному и счастливому ее лицу.

— Стой! Погоди.

Она вывернулась и ужасно серьезно посмотрела на него. Этот ее взгляд он уже научился узнавать. Смотрительница ростовского лабиринта.

— Тут ждет один человек. Он хочет с тобой поговорить. Я обещала.

— Какой еще человек? — насторожился Макар.

— Заходите, мэтр, — сказала она, оборачиваясь на лестницу. — Прошу вас.

Из тени вышел немолодой мужчина. Чеканное, странное, нездешнее лицо.

— Здрасте, — ляпнул Макар. А что еще сказать, когда на тебя смотрит сам Иосафато Барбаро.

— У меня есть к вам предложение, от которого вы не сможете отказаться. Я не займу много времени. — Венецианец улыбнулся, но не снисходительно, а как равный равному. — Впрочем, теперь у вас его, кажется, с избытком. Ведь для нас — странников — время не имеет границ.

— Для кого?

— Вы говорите. Я пока подожду снаружи, — заторопилась Карина.

Барбаро благодарно кивнул. Правила есть правила. И смотрителю лабиринта незачем знать, о чем говорят два странника.

Через десять минут желтый «Рэнглер» рванул с места в карьер. Макар ни капли не сомневался, как отреагирует Цыба на то, что Шорох приехал не один. Был уверен, что они обязательно понравятся друг другу — его лучший друг и его любимая девушка.

Хорошей погодой в середине осени ростовчан не удивить, но эта суббота, пятое октября две тысячи тринадцатого года, выдалась такой теплой, что даже заядлым домоседам захотелось вдруг на воздух. По набережной гоняли ребята на роликах и велосипедах, на аллеях парков толстые голуби дрались за семечки, свадьбы фотографировались возле Вечного огня и у Тачанки, а над Доном расплывался золотисто-сиреневый закат. Пищали ласточки. Воздух пах яблоками и дымом. На город опускался вечер — в перламутровых облаках, тихий и теплый. И только редкие кленовые ладошки, слетающие под ноги прохожим, напоминали о том, что на дворе уже не лето.

Двое молодых людей в ярких куртках с нашивками-отражателями не вписывались в субботнюю идиллию. Они быстро шли через Театральную площадь — первый широко шагал, размахивая руками, и улыбался до ушей, а второй еле поспевал следом, делая пометки в планшете.

— Слышь, Шорох, куда рванул? Давай помедленнее, а? Я еще не все точки успел внести! Тебе хорошо, ты организатор, а обо мне подумал? В гробу я видал этот усложненный маршрут, я как белый человек хотел записаться на долгую, спокойную игру, за открывающих. Раз в неделю выезжать на место ритуала, в балахоне и с мечом, и никаких проблем…

— Не ной!

— А на Парамонах щас ништяк — свечи, заклинания и все такое. Чего мы к Ангурянам премся-то? Ужасно соскучился, давно не виделись, с сегодняшнего утра?.. А я еще и без очков… Буду рисоваться перед Каринкой, как крот слепошарый! Ну что за фигня?

— Не паникуй!

— Кто паникует? Может, я забочусь о своем имидже. Модный стиль — мое второе имя. А ты — отмороженный. Макар! Ну нафиг тогда было меня с собой брать? Сам бы мастерил игру, а меня не впутывал!

— Цыба!

Макар посмотрел на брата сине-зеленым взглядом из-под густой челки, сбавил шаг и громко засмеялся.

Выпорхнули из заросшего палисадничка две девчонки — лет одиннадцати, не больше. Увидев ребят, тоже прыснули, переглянулись и стреканули обратно в калитку. Цыба не выдержал, тоже улыбнулся и поплелся следом за другом. Спорить с Шороховыми — занятие бесполезное. Тем более с Макаром.