Не то демону приглянулась история с математикой, не то детский голос действительно стал для него чем-то привычным, но в конце концов он успокоился и больше не норовил прогрызть каменную кладку. Монстр подкрадывался к стене, скребся минуты две-три, а потом затихал, прислушиваясь к происходящему по ту сторону. Карина бубнила. Демон молчал. Может быть, дремал или просто сидел, раскачиваясь и вперившись слепым взглядом в пустоту. Стоило девочке отвлечься и перестать читать, как демон начинал недовольно хрюкать, требуя продолжения. Так они освоили весь учебник истории за четвертый класс, половину пятого, а потом им пришло время встретиться лицом к лицу.

— Тс-с-с, лусик.

Старый Торос приоткрыл железную дверь, вооружился цирковым крюком и принялся свистеть, подзывая Пахака к кормушке. Карина, волнуясь, стояла позади. Ей не нравился крюк, не нравился свисток, не нравился липкий шмат свиной требухи в деревянном корытце, а еще больше ей не нравилось то, как от деда вдруг отчетливо запахло потным страхом.

— Если что пойдет не так, сразу ныряй в стену и бегом домой, не оглядываясь. Предмет не потеряй. — Старик надел на внучку цепочку с кулоном в виде черепахи.

Карина встревожилась. Дед не уставал повторять, что смотрителю без черепахи можно спускаться лишь в ту часть подземелья, что закрыта от Пахака. Если же двигаться дальше и вглубь, то следует вооружиться предметом. С ним гораздо быстрее добираться до отдаленных коридоров, проходя напрямую сквозь стены. С предметом можно выбраться из любого тупика, пройти мимо самых хитрых ловушек. А главное — черепаха уже много веков оставалась единственным способом унести от хихикающего демона ноги и сохранить жизнь. Несмотря на то что род Ангурянов встал на стражу ростовского лабиринта в пятнадцатом веке одновременно с Пахаком (кстати, «Пахак» означает по-армянски «сторож», и наверняка именно один из прапрадедов и окрестил монстра), союза между ними так и не получилось. Пахак, кажется, не понимал, что он — не единственный хозяин катакомб и что мясо и требуха появляются в кормушке не сами по себе. Все белковое — крыса ли, попавшая в лабиринт через пролом псина, неудачно заблудившийся в поисках ночлега бродяга или слишком ретивый кладоискатель — рассматривалось демоном как еда. Смотрители тоже были едой. И только. Скольким Ангурянам черепаха спасла жизнь и сохранила пальцы, десятилетняя Карина не знала, но за деда испугалась. Ведь если черепаха теперь у нее, то дедушке грозит страшная опасность. А ей? Ей, конечно же, не грозит, ведь они с Пахаком — друзья.

— Когда он отвлечется на еду, я дам свет. У тебя будет секунды две, может, три. Лучше б, конечно, обойтись без этого, но я хочу, чтоб ты знала, с кем… с чем имеешь дело. Пахак — чудовище, а не безобидная зверушка. Готова?

Карина кивнула. Раздалось знакомое хихиканье. Карина замерла, перестав дышать.

Щелчок…

Яркий свет выхватил из мрака дальнюю часть сводчатого зала, к каменной стене которого были приделаны небольшие ясли. Над ними скрючился косматый урод, похожий не то на павиана, не то на заколдованного принца из сказки про аленький цветочек.

— Пахак!

Монстр вскинул голову от кормушки, обернулся. Осклабился, выдвинув нижнюю челюсть сильно вперед. Туловище его казалось перекрученным, узловатые конечности то и дело вздрагивали от резких спазмов. Слипшийся подшерсток облез с мощной груди, и из-под серой кожи выпирали клубки сухожилий. Живот и пах демона, наоборот, были покрыты густой седой порослью. Когти на ногах выглядели желтыми, больными и не то обгрызенными, не то обломанными у самых корней, а вот из пальцев на руках торчали устрашающей длины «заточки». Карина перевела взгляд на морду демона и, не удержавшись, громко выдохнула. Толстый нос был разрублен вдоль, словно кто-то разделил сизую разбухшую фасолину надвое топором. Над переносицей гноились невидящие глаза. Цвет их невозможно было разобрать из-за нависающих бровей, чем-то похожих на кустистые брови деда Тороса. К правой брови прилип кусок засохшей глины, и, когда Пахак скалился, глина сыпалась вниз, попадая демону в пасть.

— Пахак добрый, Пахак хороший. — Она заранее знала, что скажет это именно таким тоном. Никаких импровизаций! Никаких сюсюканий! Чистая дрессура, точно по Дарреллу и Дурову.

— Лусик!!! — Дед рванулся за Кариной следом, но она выкрутилась и двинулась вперед, монотонно бормоча:

— …Мстислав Удалой с дружинами перешел Калку, оставив Киевского и Черниговского князей на другом берегу…

Вздыбилась на плешивом загривке щетина, обнажилась сизая челюсть. Демон скользнул наперерез ребенку так быстро, что старик не успел бы подбежать и вонзить в него крюк, даже если бы ему было шестнадцать.

— Лусик, стена… Черепаха!

— Пахак хороший…

Демон встал, как вкопанный, потом повел ноздрями, захрюкал… и повалился рядом с девочкой набок, уткнувшись рассеченным рылом ей в плечо. Она очень осторожно подняла руку и положила ладошку на его сухой морщинистый лоб.

— Пахак добрый. Карина — друг.

В дверях стоял окончательно поседевший за эти несколько секунд дед Торос и не знал, что сказать. А что тут скажешь?

Дома ей здорово досталось. И напрасны были увещевания матери, что Карина — неразумное дитя, к тому же девочка, поэтому не годится старику бегать по дому, придерживая спускающиеся штаны, размахивать ремнем и кричать «убью». Но Карина так выразительно посмотрела на маму, что та замолчала и ушла на кухню. Карина позволила дедушке догнать себя и стоически вытерпела пять обидных ударов по тому самому месту, из которого дед грозился выдернуть ноги, чтобы отнести их демону на завтрак.

— Он не будет мои ноги. Мы друзья. К тому же Пахаку больше нравятся пальцы рук. Сам же говорил.

С того дня прошло целых пять лет или даже чуть больше, но Карина до сих пор вспоминала тот день с улыбкой, а дед все еще страшно сдвигал брови и бормотал «убью». Но все домашние знали: Карину демон не тронет, и давно смирились с этим странным альянсом. Вряд ли речь шла о преданности или любви, скорее, чудовище просто признало девочку, согласилось с ней, приняло ее не как друга или союзника, а как неотъемлемую часть своего царства. Как Королеву Червей.

— Каро! Ну где ты застряла! Завтракать.

— Иду, ма.

Девушка провела ладонью по перилам и начала было напевать «гудба-а-ай, Аме-е-ерика», но осеклась, вспомнив, где подцепила мотивчик. Вспыхнула. И зарделась еще ярче оттого, что вчера, желая победы брату, переживала за врага. Она узнала Макара Шорохова сразу — странно было бы не узнать. Это Макар, встреть он ее на улице, прошел бы мимо — на вечеринках и в клубах Карина не появлялась, а то, что когда-то они учились в одной школе, ничего не значит. Сколько их таких было, глупеньких сопливых дурочек, бегающих за Шороховым хвостиком и поджидающих случайного взгляда или слова. И она ничем не лучше других!

Карина целых полгода была влюблена в Макара по самые уши и боялась, что за это семья проклянет ее на веки вечные. Целых полгода она вертелась на этаже старшеклассников и распускала волосы так, чтобы они красиво струились по плечам. Целых полгода она мечтала, что он заметит, как она хороша. Может быть, знай он, что эта темноглазая гибкая девчушка носит фамилию Ангурян, обратил бы на нее внимание. Хотя вряд ли. Не тот человек Макар Шорохов, чтобы связываться с мелкотней, тем более с девчонками. Карина ждала, что вот-вот подрастет, и тогда уж он непременно ее заметит. Тут ей в голову сразу же начинали лезть всякие романтические глупости, красиво обрамленные шекспировским слогом, отчего эта влюбленность начинала казаться ей роковой. Но вскоре Макар Шорохов ушел из тридцать шестой, а Карина потихоньку вернулась в разум. И все же, увидев вчера Макара на крыльце дома, она разволновалась. Снова, как в детстве, покраснела, снова принялась теребить косу, прилипла к окну и смотрела во все глаза на драку, хотя должна была кликнуть деда или отца. Еще правильнее было бы вылететь на улицу, встать плечом к плечу с братом и показать Шорохову, что все Ангуряны способны постоять за себя и за семью. Впрочем, Роберт бы за такое не похвалил — он с самого детства придерживался мнения, что женщины должны заниматься своими делами, мужчины — своими. Даже Нью-Йорк, где Роберт учился целых пять лет, его ничуть не изменил.