Старый слон Ямбо проснулся.

В клетках, нахохлившись, ещё дремали птицы, но уже равномерно, словно маятник, от стены к стене заходила, разминая лапы, куница.

Вставать Ямбо не хотелось. Раньше по ночам слон лежал на боку, обсыпая себя опилками и сеном. И добрый тёмно-синий глаз его закрывался, только когда он согревался под самодельным одеялом. Друг Ямбо, маленький акробат Тони, был всегда рядом. Он был спокоен за Ямбо, если чёрные, щёточкой торчащие ресницы слона, такие же колючие и упругие, как конский волос в сюртуке хозяина Кецке, были сомкнуты, и слон спал лёжа.

Но вчера Ямбо проснулся без опилок и без сена. Голодный и измученный, он упорно стоял, позвякивая цепью, которой был прикован к дощатому грязному полу, и не хотел ложиться.

Тони знал: если Ямбо не будет ложиться и целые сутки проведёт без сна, он станет злым, и, боясь этого, хозяин Кецке силой заставит его лечь. Тони было жалко старого Ямбо, он нежно, как умел, гладил его и шептал:

— Ляг, Ямбо! Слышишь, ляг! Ведь знаешь же — придёт Кецке, и если увидит, что ты стоишь ночью, он будет браниться, побьёт тебя стеком. Ляг, Ямбо!

Но слон упрямо раскачивался из стороны в сторону, не слушаясь мальчугана, который бесстрашно прижался к его громадной, похожей на замшелый, пористый пень ноге и всё упрашивал и упрашивал слона лечь. Наконец Ямбо улёгся. Всю ночь Ямбо грузно шевелился и открытым глазом устало косился на Тони.

Утром мальчугана разбудило шарканье скребницы. Это конюх чистил лошадь наездницы Мари.

Тони поднялся и побежал на репетицию. Здись уже все были в сборе. Не хватало хозяина труппы Кецке. Антрепренер о чём-то беседовал с клоуном Ганти. Мари отвязывала лонжу — длинную потёртую верёвку, которая поддерживала акробатов при прыжках. Вскоре пришёл Кецке. Он сел на барьер, обхватил голову руками и, подозвав Тони, прохрипел:

— Воды, скорее!

— Слушай, Кецке! Опять ты сел на барьер! Нехорошо это. Сам знаешь, примета: в цирке сборов не будет… — протянул клоун Ганти, уныло глядя на носки своих истрёпанных ботинок.

— Не приставай ты! И без тебя тут!.. — крикнул на него Кецке.

И у старого клоуна Ганти мгновенно появилась на лице лисья улыбка.

Тони передал хозяину кружку и посмотрел на клоуна. Он понимал, что Ганти держат в труппе только потому, что нет другого клоуна. Мальчуган не раз слышал, как антрепренер говорил Кецке:

— Надо бы подумать… Может, пригласить такого-то, — и называл фамилию известного клоуна, но тут же, пытливо глядя на Кецке, добавлял: — Но ведь ты же сам знаешь — опять деньги. Да те ещё норовят в этакую амбицию лезть — не подступись!

Тони не знал, что такое амбиция, но был уверен, что их клоун Ганти влезть в амбицию не сможет. Ведь он же старый и больной, еле ходит, поэтому всегда и сторонится всего опасного.

Кецке, захлёбываясь, выпил воду и, мрачно сверкнув на Тони глазами, пошёл к верёвочной лестнице. Белки глаз у Кецке словно сеткой были покрыты красноватыми жилками. И Тони глаза хозяина иногда казались двумя кровавыми выкатившимися шариками.

Тони вздохнул и полез по другой лестнице наверх, чтобы отвязать трапецию.

Мари, задумавшись, смотрела на манеж. Верёвка, судорожно трепетавшая в её руках, заставляла то и дело следить за движениями Тони. Вот он схватился ручонками за трапецию и полетел к Кецке. Верёвка натянулась, и Мари бессознательно побежала вперёд.

«Что я делаю?» — подумала она, но было поздно: Тони упал в сетку.

Наверху, почти под самым куполом цирка, где беспорядочно переплетаются верёвки и торчат ржавые крюки для подвешивания бесхитростной аппаратуры, мерно раскачивался Кецке.

— Ну, живее! — торопил он Тони.

Тони вновь вскарабкался по лестнице на мостик и толкнул трапецию. Неожиданно Кецке рывком бросился на неё и очутился рядом с Тони.

— А… Пусти-и! — Отчаянный крик пронёсся под сводами купола.

Мостик задрожал. Тони вскрикнул и забился в жилистых руках акробата.

— Что случилось?

— Да вон Кецке опять лупит малыша. Чудак этот Кецке, право. Не может и дня прожить без драки, — протянула Мари.

— Так и надо учить их! Нам, что ли, не влетало, — равнодушно заметил клоун Ганти. — Пусть бьёт — гибче будет.

Репетиция прервалась. Мари подтянула канат к мостику. Собрав последние силы, Тони увернулся от Кецке и мгновенно камнем полетел вниз. Почувствовав под ногами опилки, Тони открыл глаза, вскочил и опрометью бросился в слоновник.

— Ямбо! — простонал он, прижимаясь к серой жёсткой коже слона.

Погоня приближалась. Тони уже слышал тяжёлое топанье Кецке и стук деревянных колодок Мари.

— Не смейте трогать малыша! — кричала она.

— Отчего ж «не смейте»? Тони такой же бродяга-артист, как и мы с тобой, душечка, — гримасничал клоун Ганти. Вялый и рыхлый старик остановился в сторонке, ожидая, чем кончится это весьма забавное происшествие.

Тони всё сильнее прижимался к слону, как бы ища у него защиты, и громко плакал. Почувствовав недоброе, Ямбо захлопал ушами, высоко поднял хобот и грозно затрубил.

Кецке испуганно попятился назад. Ямбо трубил всё громче и воинственнее. Собрав хоботом холодную грязь, он обрушил её поток на незваных гостей. Все бросились врассыпную. Кецке в бессильной злобе издали смотрел на мальчугана и слона.

Войти в слоновник он не решался.

Ямбо был страшен. Его маленькие глазки налились кровью. Сморщенный хобот был в беспрерывном движении. Изредка слон опускал его, и тогда струя тёплой, скользкой слюны обдавала Тони.

— А, чёрт! — выругался Кецке и побрёл прочь.

— Вот тебе и николин день! — прошептал Тони, устало опустившись на грязный дощатый пол…

Протяжно, на все лады, заливаются колокола. Их однообразный звон, доносящийся с улицы, наполняет гулом мрачное здание цирка и напоминает Тони что-то родное.

Может быть, это покосившаяся избёнка с одиноким клоком почерневшей гниющей соломы…

«Нет, нет! Это мать».

Тони смутно представляет её себе. Тусклый свет лампады озаряет икону. Глаза матери, большие и грустные, неподвижно устремлены к образу.

«Господи, господи! — шевелятся её губы. — Помоги сыну моему, спаси его от напасти, от злых людей. Господи, господи…»

Бьют колокола. Мать поднимается с колен. Подходит к нему, пятилетнему Антону. Тони до сих пор помнит терпкий запах её одежды и ласковое поглаживание шершавых, мозолистых рук.

Мать достает краюшку хлеба, ломает её. Большой кусок кладёт в торбу. Подумав, она запихивает туда и остальное. Старый, слепой дед возится со своей котомкой, потом протягивает Антону руку, и Антон ведёт его. Они выходят из избы. Глухо гудят колокола. Воет мать. Причитает бабка. Плачут испуганные ребятишки.

А кругом тихо. Деревня точно вымерла… Потом долго-долго Антон ведёт деда.

Однажды… да, да, ровно шесть лет назад, в николин день… Антон с дедом стояли на базаре. Было холодно. Мальчик окоченел, но упорно тянул своё жалобное: «Подайте, Христа ради!»

Поодаль остановился какой-то господин и пристально осмотрел мальчугана. Подозвал его. Антон радостно подбежал.

Вдруг господин схватил его и понёс. Мальчик закричал. Дед поднял свою клюшку и беспомощно замахал ею. Вот и всё. Мальчик Антон стал «Тони», а господин оказался Кецке.

А потом — цирк. Шумное, яркое, новое оглушило Тони и заставило на некоторое время забыть и мать и деда. Но всё-таки где они? Где та деревня? Не знает Тони ни её названия, ни в какой она стороне. Давно он потерял счёт своим переездам. Поди, выплакала все глаза мать, ожидая его…

Вспомнив это, мальчик заплакал ещё громче. Ему стало обидно, хотя он точно и не знал почему. Ведь всё идёт, как всегда. Та же охапка сена. Те же грязные конюшни, которые вот уже шесть лет служат его пристанищем. Сегодня Тони тоже голоден, как вчера и позавчера. Уже сколько дней Кецке не даёт ему денег на обед, а торговки на рынке очень зорки. Того и гляди, пострадает вихор. Морковка у Ямбо в кормушке гнилая, в руки взять противно. Но что поделаешь, приходится есть и её, с Ямбо за компанию.