Санамюндская печка облицована глянцевыми изразцами; она оканчивается витой, очень сложной короной с острыми зубьями. Не печь, а царица печей! Недаром так громко бушует ее сказочная душа. От ударов погнувшейся кочерги летят во все стороны точечные, багряные искры. Становится розовым лицо пожилой женщины, наклонившееся к огню. Это лицо северянки — худое и светлокожее.

— Меня зовут Жанна.

— А меня — Кира... Почему вы смеетесь, Жанна?

— Так, дитя мое... Просто так.

«Юность, — думает Жанна, — вот ее чемодан: поклажа — доверие, надежды и счастливая самоуверенность».

— Как вы молоды, Кири... Зачем вы остригли волосы?

— До чего у вас хорошие печки, Жанна.

— Старинны. Этот печка, наверно, сто лет. На остров жили когда-то хорошие мастера.

Лицо пожилой женщины густо иссечено тонкой сетью морщин. На ее подбородке — вмятина, похожая на след от удара или ранения.

Горничная — вернее администратор гостиницы (здесь она все — и горничная, и хозяйка, и администратор) — не отрываясь смотрит на Киру. Кира — на горничную.

— Отодвиньтесь от печки, вы обожжетесь, мадемуазель Кири.

— Зачем вы так странно меня называете, Жанна? Я даже представить себе не могла, что где-то еще бывают «мадемуазель». Я — Кира, Кира... Мой папа — маляр. Маляр. Понимаете?

— О да. Мальяр. Это хорошо. Это очень красиво: Кири папа мальяр... Стены, окна и потолок, да?

— Да, да! Вот именно!

Жанна выходит из комнаты. Она возвращается с голубыми расшитыми варежками.

— Плохо без варежки. Вот. Это вам от меня: подарок.

— Да что вы? Нет, нет!..

— Без всякие разговор. Подарок, подарок... Первий подарок от Санамюндэ. У вас гитара!.. Спойте, Кири. Пожалуйста!..

Кира задумывается, настраивает гитару...

Мы ехали шагом,
Мы мчались в боях
И «Яблочко»-песню
Держали в зубах.

«Что со мной, — думает Жанна. — Юность?.. Я, должно быть, забыла, что значит «юность»...

Неужели я, шестидесятипятилетняя Жанна, та же самая — я, которая в пятнадцать лет пошла на спевку со своей престарелой теткой Аделаидой? Помнится, в зале, на спевке, тетка Аделаида увидела своего бывшего мужа с той женщиной, ради которой он ушел и бросил ее. Она вскинула руку, замахнулась и крикнула. И ударила. А я от неожиданности громко захохотала.

И эта Я вела ее по темным улицам домой. Она шла опустив голову и говорила мне, пятнадцатилетней: «Тебе хорошо! Конечно... Тебе хорошо!»

И мне на самом деле было хорошо. Я думала: я-то все могу. Все! Все!

И я могла все.

Неужто это Я — была я!

Словно две жизни, прожитые одним и тем же человеком!..»

Он пел, озирая
Родные края:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!..»

«...В то время тело мое еще не было «бренным». Оно источало силу. Властное, молодое животное!

Где надобно мне было родиться, чтобы навечно остаться той девочкой, той жестокой невинностью?!»

...Ответь Александровск.
И Харьков ответь:
Давно по-испански
Вы начали петь?

«...А что это значит: юность? А что значит: радость? Не помню, забыла.

А что это значит: смерть? Смерть — это значит не худшее из того, что предстоит человеку.

А что такое жизнь?

А так — ничего особенного. Жизнь — это значит любовь!»

...Восход поднимался
И падал опять,
И лошадь устала
Степями скакать.
Но «Яблочко»-песню
Играл эскадрон.
Смычками страданий
На скрипках времен...
* * *

— Жанна, — выходя в коридор, раздумчиво и тихо сказала Кира, — я вам хочу сказать одну очень важную вещь. Здесь, на острове, мой жених. Он — солдат... Но ведь не могу же я все время в гостинице... Это очень дорого, верно?

— Верно. Разве можно гостиница для молодой девочка? Нехорошо. Надо дом. Надо устроиться на работа.

— Жанна, у меня пропуск всего на одну неделю.

— Будет пропуск. А жить — у меня... Мой внук — он тоже солдат. А вдруг он тоже имеет большой красивый любовь? «Дружба, дружба» — ведь так теперь говорят девочки? Слово «любовь» не модно... и не модно длинные волосы. Правильно я говорю, милый Кири — дочка мсье мальяр?..

КИРА И ЛАЙНА

— Вот эта... комната. Ваша. Для вас... Хорошо?

— Еще бы! Ох, Жанна!..

Странный остров... Старинный очаг и здесь занимает чуть не полкомнаты. Он такой же, как и в гостинице. Широкий, низкий, голубоватый. Но у этой печки небольшой выступ: не то печка, не то камин. На ее изразцах тончайшие трещины... Трещины времени. И красивые, выгоревшие от времени и огня рисунки: корабль с розоватыми парусами, мельница, дом...

— О да, я знай, это очень красивый печка, — улыбаясь говорит Жанна. — Посмотрите, Кири, вот Лайна. Вы не слыхали про нашу Лайну!.. Кири, вам одна или две подушка?

...На большом изразце как бы прочитывается голова женщины — молодое улыбающееся лицо, размытое временем. Глаза ее полузакрыты. На мягко очерченном подбородке — глубокая вмятина: тончайшие волосы, как бы сплошь состоящие из царапин, венчает крошечная корона.

— Кири, вы ужинали?

— Как у вас хорошо, Жанна!

— Ну нет, это очень старинный дом. А печки на самом деле красивы, их сделал, должно быть, такой же бравый майстер, как ваш отец. В новых квартирах белый печка и заводской кафель, а это ручной работа... В те времена, когда майстер-художник жил на земля, на свете было меньше людей... Мой внук тоже нравится этот красивый печка. Он говорит: когда нам новый квартира дадут, мы, бабушка, этот старый печка возьмем с собой, разве можно рушить работу такого майстер!..

 

Кирин сонный корабль плывет сквозь мглу ночи, развеваются его паруса. На подушке — голова Киры с тщательно промытыми волосами. Голова у Киры в бумажных рожках. Они называются «бигуди». Накрутить бигуди помогла ей Жанна.

— Ай, ай, ай, как ты изменилась, Кира!

— Все это вышло из-за волос. Дурацкая стрижка, верно?

— Ха-ха-ха! Ты разве Самсон? Разве сила твоя в волосах?

— Чего ты мелешь? Какой Самсон?

— Я — фея, — ответила Лайна. — Фея, а не кофейная мельница. Я не мелю. Я — звеню... Итак, ты в нем искала силу сопротивления. И ты нашла ее... Твой любимый — маньяк.

— Как ты смеешь так о нем?! Какое еще такое сопротивление?.. И маньяк — это Гитлер.

— А, Кира, со всеми вами так трудно сделалось говорить! Вы не бойтесь фей! Хорошо. Я назову его «устремленный». Стрела! Посмотри — вот она прорезает воздух... Когда я ходила по этой земле, еще жили-были на свете стрелы и лошади.

— Лайна, существительного «устремленный» — нету! Не существует.

— До чего ты мне надоела, девочка. Я — фея. Грамматика — не отчизна фей.

Стало тихо.

— Лайна, мне страшно. Не засыпай.

— Кира, с той самой поры, как я обернулась камнем, я никогда не сплю.

— Лайна, скажи, «устремленные» — это люди высокой жертвенной совести?

— Может быть, может быть... Но ведь страсти — они бессовестны. Удивительный век — век, когда совершенно забыли о феях! И мало думают о любви. Всех вас занимают вопросы совести. Кира, когда на земле еще жили феи, люди пели песни о доблести и любви. А теперь вы поете о труде и войне. Но самые ваши любимые песни и сказки — о совести.

— А ведь я — красивая, Лайна? Верно?

— Девочка, разве любят самых красивых? Красота — великая сила, не спорю, ведь она дает человеку уверенность, поэтому красивый, случается, бывает и сильным...


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: