Андрей Сиверцев всегда жалел Пилата. Ему казалось, что римский прокуратор, человек существовавший в совершенно иной системе координат, в принципе не мог понять, Кто перед ним, Чью судьбу он решает? Не имея ни потребности, ни возможности вникать в религиозные верования иудеев — одного из самых отсталых народов империи (во всяком случае — по убеждению римлян), он, получается, автоматически оказался сопричислен к богоубийцам? Нет, конечно же, такого не может быть. Ни один грех, тем более — столь тяжкий, не может быть неизбежен. Но как всё — таки Пилат мог понять, что перед ним — Сын Божий, если это противоречило всем религиозным представлениям римского мира, который прокуратор, разумеется, должен был считать лучшим из миров? Имел ли право Пилат проявить хотя бы обычную человечность по отношению к проповеднику-бродяге, если это очевидным образом грозило крупными беспорядками? Разве имеет право государственный муж такого уровня на человечность в ущерб долгу? Пилат и так сделал всё возможное, чтобы спасти Иисуса. Он сделал даже больше, чем мог позволить себе чиновник на его месте и всё же. И всё же душу его запятнал чудовищный грех богоубийства.

И вот теперь Андрей узнал о судьбе своего друга Дмитрия Князева, бывшего майора КГБ, а ныне — командора Ордена нищих рыцарей Христа и Храма, руководителя орденской разведки. Андрей был поражён тем, насколько точно судьба Дмитрия повторила судьбу Пилата вплоть до деталей за исключением финала. Даже жену Дмитрия звали так же, как жену Пилата — Клавдия. Жена римского прокуратора Клавдия Прокула так же видела сон и предупреждала своего мужа о том, что он не должен причинять зла «этому Праведнику».

Теперь Сиверцев понял, в чём был подлинный грех Понтия Пилата. Грех, которого прокуратор вполне мог избежать несмотря на препятствовавшее тому воспитание, даже совершенно не разбираясь в иудаизме и вопреки служебному долгу. Этот грех — недостаток любви. Пилату не надо было взвешивать на весах религиозные нюансы, от него не требовалась даже судейская беспристрастность. Прокуратору достаточно было проявить способность к настоящей любви, которая и подсказала бы ему, что с головы этого Праведника по его вине не должен упасть ни один волос. Может быть, ему достаточно было очень сильно любить свою жену, но именно любви-то и недоставало в сердце сурового римского всадника.

Советский офицер ни чуть не лучше разбирался в тонкостях ислама, чем римский прокуратор в тонкостях иудаизма. Майор КГБ имел не меньше оснований отдать на растерзание религиозным фанатикам какого-то ничего не значащего, пусть и симпатичного бродягу. Но если в сердце человека живёт любовь, его сердце обязательно откликнется на зов Вечной Любви, которая поможет ему принять единственно правильное решение.

Когда Андрей увиделся с Дмитрием, ему показалось, что командор заметно смущён. Это не удивило Сиверцева — всё-таки Князев с бесстрашной искренностью вывернул свою душу наизнанку, обнажив самые потаённые её уголки. Это не каждый способен сделать даже перед самим собой, а перед другими.

Дмитрий не спросил мнения Андрея о своём «опусе», только пояснил:

— Я писал в общем-то для архива Ордена, в назидание братьям и в надежде на то, что кому-то из них может быть полезно узнать о моей судьбе. Писал недавно, имея ввиду, что первым читателем будешь ты.

— Но ведь я — не брат Ордена и не известно, стану ли им.

— Теперь уже известно. Я, собственно, с этим и пришёл к тебе. Принято решение о твоём приёме в Орден. Есть и другая новость, не то что бы плохая, но не настолько радостная. Исполнение этого решения отложено на неопредёлённое время. Впрочем, причина этого не имеет отношения к тебе. Тут действуют некоторые орденские правила, о которых ты узнаешь позднее. А то, что я писал фактически для тебя. Наши судьбы очень тесно переплелись, при этом я знаю про тебя всё, а ты про меня — ничего. Надо было это поправить и рассказать о себе. А языком рассказывать не нашёл бы сил.

По душе Андрея прокатилась тёплая волна. Его примут в Орден! Как долго и мучительно он этого ждал. То, что и теперь ещё придётся ждать — уже не имеет значения. Жизненный путь определён раз и навсегда. Больше нет вопросов. Он уже погребён. Только тамплиер способен понять, какой радостью наполняет душу сознание собственной, уже совершившейся смерти. Это порог вечности. И весь остаток его земного бытия протечёт теперь перед лицом вечности.

Не меньше радовало то, что Дмитрий (замечательный мужик, настоящий рыцарь) считает его, Сиверцева, таким близким другом, какие вообще не у всех бывают. Андрей не знал, что сказать, да, впрочем, и не пытался найти слова. Между ними всё было ясно. Дмитрий хорошо читал молчание Сиверцева. Наконец Андрей спросил:

— А Сашка — не тот ли сержант Ордена, с которым я знаком?

— Тот самый. Он уже рыцарь Ордена. Сложная у парня судьба, долго ему пришлось ислам с себя соскабливать. Он пришёл к Богу раньше, чем я, но мой путь оказался прямее. В Ордене его терпеливо и мучительно «дотягивали до ума». Со мной меньше возились. Не моя заслуга, просто судьбы разные.

— А как вы в Орден попали? Шах, кажется, не очень похож на тамплиера.

— Нет, он, конечно, не храмовник. Шах возглавляет Орден дервишей-христиан. Это, можно сказать, христиане мусульманского обряда. Орден Шаха через некоторые косвенные связи выходит на Орден Храма. Мы с Шахом и Сашей прибыли в Персию, там в окрестностях Аламута и расположена резиденция наших милых дервишей. Мы, конечно, у них не остались, европейцам «мусульманский обряд» ни к чему. Шах вывел нас на тамплиеров, так мы оказались в Эфиопии, в «Секретум Темпли».

— Умеете вы ломать сложившиеся представления о мире, в первую очередь — о мире религий.

— Ну это мы ещё и не начинали. Прежний Сиверцев пока не умер, не думай. Он умрёт, когда мир, который отражается в его сознании, станет полностью другим. Ты ещё такое узнаешь. Да многое и увидишь. Я не случайно поторопился подсунуть тебе свой опус. Нам предстоит романтическое путешествие в Персию. С Шахом лично познакомишься.

— Да, мастера вы сказки оживлять.

— Не «вы», а «мы».

— Именем Господа, мессир.

— Отправляемся завтра.

— На верблюдах через пустыню?

— Пустыней ты ещё насытишься. Думаю, путешествие на подводной лодке Ордена будет ни чуть не менее увлекательным.

— На подводной лодке?!

Из Лалибелы отправились на автомобиле в сторону маленького и спокойного государства Джибути. К охваченной войной растерзанной Эритрее даже не приближались, хотя через неё выбираться в Красное море казалось проще, но только не сейчас, здесь даже у всепроникающего Ордена не было «окон».

Добрались до Хариса, что недалеко от озера Абба, через которое проходит граница между Эфиопией и Джибути. Границу предстояло пересечь на вертолёте. Сиверцеву показали этот маленький спортивный вертолёт, который вынесет их прямо в Аденский залив через всю территорию небольшого прибрежного государства. Вылететь сразу же не могли, Дмитрий что-то согласовывал и утрясал. В Харисе застряли на два дня. Было время поговорить.

— Знаешь, Дмитрий, у меня всё ислам из головы не идёт. В твоём опусе как-то очень расплывчато обозначено твоё отношение к этой религии. Вроде бы ты с уважением относишься к исламу, а вроде бы и не совсем.

— Ох, Андрюха, кто бы говорил. Прочитал твой нетленный шедевр «Цена войны». На иронию внимания не обращай, мне понравилось. Так вот этот твой Ходжа. Ты же любишь его. Героический воин джихада. Сколько очарования.

— Да, наверное, Ходжу я и любил, и ненавидел, когда пытался представить себе. Помнишь Абдуллу из «Белого солнца пустыни»? «Абдулла — воин». Хищник, чудовище, а им всё же любуешься. В Абдулле нет ничтожности.

— Очарование ислама.

— Ну и?..

— То что всегда. Ислам надо видеть объёмно, не слишком поддаваясь его хищному очарованию, но и не впадая при этом в экстаз ненависти.