В камере стояла прозрачная синева. Ущербленная луна заглядывала в окошко под потолком. Гуров сидел на шершавом полу, прислонившись спиной к сырой стене, и тщетно пытался заснуть, чтобы восстановить силы. Но мысли назойливо мешали забыться: «Что случилось? Почему кругом такая паника? Неужели война? Где же дорогой товарищ Лебедев? Надо было нам сразу выбираться, как только попали на сушу. А теперь вот какая канитель получилась…»

Штурман ни на минуту не сомневался, что он будет свободен. Надо только придумать выход. Если же самому не удастся выбраться из этого мешка, то поможет Лебедев, помогут товарищи. Народный фронт существует и в тылу противника. Пусть фашистская лапа шевелит когтями, но товарищи где-то близко, родные и милые…

Внезапно луна пропала. Сделалось темно, будто в погребе, потом чуть посветлело. На фоне окна, освещенного скупым лунным отсветом, Гуров увидал силуэт человеческой головы. Окно слабо скрипнуло и распахнулось.

— Камрад, — услыхал Гуров сверху осторожный шопот и вскочил на ноги:

— Ну? Кто?

По лицу неожиданно задело что-то жесткое, неприятно поцарапало лицо. «Фу, дьявол!» хотел было закричать Гуров, но поймал рукою конец шершавой крепкой веревки и сообразил, что делать.

— Мерси, камрад, — пробормотал он радостным шопотом. — Держи там крепче.

По всем физкультурным правилам Гуров подтянулся на веревке, добрался до подоконника, осторожно высунулся. Увидал: под окном стоит человек, растопырив руки, как бы желая помочь Гурову спрыгнуть.

На секунду мелькнула мысль: «Провокация?» По сейчас же подумал: «А впрочем, хуже не будет…»

Гуров спрыгнул вниз.

При свете луны, ковылявшей где-то по кромке облака, он увидал лицо человека и задрожал от внутренней хорошей радости. Этот человек был одним из тех, кто любил слушать гуровскую музыку. На светлошафранном лице человека штурман увидал серьезное выражение озабоченности и понял, что медлить нельзя.

Человек сказал несколько слов, которых Гуров не понял. Но человек настойчиво показывал рукой в сторону, и это штурман понял так: «Надо итти туда».

В воздухе по-осеннему стыла странная, жутко пустая тишина. Приземистые бараки, окруженные низким забором, казались приплюснутыми к земле. Неверный свет ущербленной луны придавал всем очертаниям какой-то фантастический характер.

Человек лег на землю. То же самое проделал Гуров, почувствовав под руками холодную грязь. Они поползли к забору, влезли, как в барсучью нору, в какую-то дыру. Ползли долго, прижимая лица почти вплотную к земле. Боевым чутьем угадывал Гуров над своим затылком металлический шелест проволочных заграждений. Так, ползком на локтях и на коленках, добрались они до опушки леса и очутились среди жестких хвойных кустарников.

Какой-то другой человек подполз к ним сбоку, прошептал Гурову на ухо отчетливо, будто караульный пароль:

— Коммунизмус.

Трепет охватил все тело штурмана, слова от неожиданности путались на языке. Хотелось сказать многое, но прошептал в ответ коротко, как лозунг:

— Рот фронт.

Через перелесок, таясь между стволами, быстро шли втроем. Причудливые очертания широких листьев расстилались под ногами цветистым ковром. На прогалине стоял небольшой, совсем как игрушечный, самолет. Гурова не надо было учить, что делать. Он деловито забрался на пилотское место. Один человек сел рядом. Другой подошел к пропеллеру и, видимо, завел мотор. К изумлению Гурова, никакого пыхтения и шума мотора он не услышал. Человек взгромоздился на наблюдательное место сзади сдвоенного пулемета.

Самолет пробежал по поляне, круто вскинулся кверху, перемахнул, будто живой, через деревья, побежал вверх быстро, как по лестнице. Привычной рукой Гуров пошарил, нащупал выключатель. Притаенно осветилась доска управления. Привычно осмотрел он показания аэронавигационных приборов, сообразил, пошел еще выше. Холод окутал плечи. Сидевший рядом отметил пальцем на компасе: «Норд-ост…»

— Так держать? Есть! — рапортовал Гуров.

Выпрямил машину, положил на курс, дал полный газ.

Луна откачнулась вниз, к горизонту. Самолет бесшумно, ночной птицей мчался в синеватой холодной тьме.

Фашисты отошли на вторую линию обороны. Борьба переходила в следующую фазу. Фашистов начали бить на их же территории.

…Фронт 137-й дивизии в районе Трех Холмов, где пробовали закрепиться отступившие фашисты, охватывал их почти правильным полукругом от озера Зеленого до высоты 131. В течение ночи передовой отряд, произведя разведку оборонительной полосы фашистов, обнаружил наличие достаточно мощных заграждений перед передним краем обороны. В штадив 137 под утро шла быстрая разработка полученных данных. Писался приказ артиллерии — обеспечить главный удар прорыва подавлением обнаруженных огневых точек противника, в первую очередь фланкирующего действия. Батальон 456-го стрелкового полка должен был проделать проходы в проволоке у кустарника «Частый». Танки предполагалось ввести в бой на этом участке после того, как пехота преодолеет рубеж у кустарников, а саперы создадут проходы для танков у реки «Быстрая».

У пилота Киселева имелась в то утро своя боевая задача. Накануне его вызвал командир части. Киселев явился немедленно:

— По вашему распоряжению, товарищ полковник, я прибыл.

— Отлично. Звонили мне из штаба дивизии. Беспокоит их один неприятельский самолет. Два утра подряд вылетает он из-за холмов, на очень быстром ходу швыряет шесть бомб, взлетает «свечкой» и исчезает. Думаю, охотится он за агитпоездом. Впрочем, поезд давно уехал, но типографию нам оставил. Не даем противнику очухаться, душим его на его же территории агитлитературой. В частях у него ненадежно, а в тылу и посерьезней. Возьмем его малой кровью…

— Разрешите прикинуть по карте.

Командир развернул перед Киселевым карту расположения дивизии.

Киселев тщательно обдумал план действий. Еще не розовело небо на востоке, еще не дул предутренний тонкий ветер, и звезды еще не начинали бледнеть в синей осенней вышине, а Киселев, чисто выбритый и аккуратный, уже поднялся над аэродромом, крутой спиралью пошел вверх, будто ввинчивался в покорное тихое небо. Попробовав вентиль баллона, он жадно глотнул кислород. Земля серела внизу холодным, безразличным комком, — скорее угадывалась и чувствовалась, нежели виделась. Полоса жирного тумана языком вытягивалась между холмами внизу. В змеистой излучине реки «Быстрая» три раза мелькнул условный огонек, — это был ориентир. Киселев набрал высоту 7700 и на малом газу стал кружить над излучиной. Здесь он был под защитой своих зениток и не боялся никаких неприятностей снизу. Только бы не проглядеть противника!

Росчерк горизонта на востоке чуть посветлел. Туманный язык меж гор разорвался, и взъерошенные куски его поплыли на запад. Один кусок, похожий на бледнопалевую ткань, медленно стыл, будто скомканный тюлевый шарф, брошенный на стоячую воду громадного пруда. Киселев кружил над этим облаком, зорко вглядываясь в пятна зеленых холмов. Еще посветлело, и вершины холмов обрисовались яснее, а над долиной легли первые силуэты утренних теней. Над юго-восточным холмом показалась крошечная точка. Киселев увидел ее, подобрался всем телом, напружинил мускулы рук: «К бою готовься, милый!»

Самолет противника быстро переваливал, как вчера, через вторую линию холмов. У Киселева расстояния и направления были точно рассчитаны. Секунда — дать полный газ. Секунда — в атаку на противника, вниз, ровно, как по нитке, — крутое пике. Рука — на гашетке пулемета.

Тра-та-та-та…

И хватит. Перевернулся противник. Киселев сейчас же взмыл вверх и пошел к своим. Но тут же услыхал частую пальбу неприятельских зениток.

Одуванчики разрывов слоями плыли перед второй линией холмов. В излучине сигналили Киселеву огнем и дымовой шашкой. Он подлетел к излучине, бреющим полетом пронесся над луговиной, увидал разостланные полотнища, прочитал шифр: